Моложавый человек в твидовом костюме-тройке и с портфелем в руке сердито защищал армию. «Вам не стыдно нападать на советскую власть? А вы не боитесь, что вас арестуют?» – «Поглядите на него, – саркастически заявила какая-то женщина, – последний уцелевший обломок советской власти!» Щеголеватый и красивый молодой капитан спорил с гражданином в штатском по поводу нехватки колбасы. Штатский что-то ворчал насчет привилегий военных.
Офицер возражал, что, в отличие от штатского, он лишен возможности тратить время на стояние в очередях – его обязанности не позволяют ему этого. Офицеры не пытались оградить молодых солдат от попыток подорвать их боевой дух – еще одно свидетельство несерьезности путча. Когда мы двинулись прочь, подбежал моложавый мужчина в костюме и крикнул: «Все в Белый дом! Все на баррикады!». Люди начали двигаться назад по Калининскому проспекту к Белому дому.
Мы прошли через Большой Каменный мост до посольства. На подступах к нему угрожающе стояли танки в несколько рядов. На повороте дороги маячил грозный оливково-зеленый штурмовой бульдозер. Он мог в мгновение ока смести все баррикады вокруг Белого дома. В посольстве я узнал: русское радио передавало, что Черняев был арестован в то же самое время, что и Горбачев. Неудивительно, что я не мог до него дозвониться. Мне становилось нехорошо при мысли, что он находится неизвестно где и ему грозит какая-то опасность.
К вечеру второго дня хунта начала прибирать к рукам телевидение. Одно краткое объявление следовало за другим. Арестованы личности, спекулировавшие на черном рынке; Павлов заболел; отдельным лицам будут по-прежнему выдавать иностранную валюту для заграничных поездок (чтобы подольститься к «привилегенции»). Молодой писатель-рабочий выступил с сентиментальным воззванием к солдатам и гражданским лицам, призывая обращаться друг с другом по-хорошему; он выразил сожаление по поводу грубых слов, сказанных Ельциным о хунте. Нервничающий и смущенный генерал Калинин, военный комендант Москвы, объявил, что в Москве вводится комендантский час, вступающий в силу немедленно.
Но советское радио и телевидение более не обладали монополией на информацию. Русское радио сообщило, что Бакатин и Примаков находятся в настоящее время в Белом доме. По посольскому факсу потоком шли сообщения русских информационных агентств. Поддержка хунты рушилась по всей стране. Поколебавшись денек, Назарбаев, Кравчук и белорусы выступали теперь против хунты. Ленинградская военно-морская база поддерживала Собчака. Ростропович прилетел в Москву и находился в Белом доме. Госпожа Тэтчер, пребывавшая в безопасности в Лондоне, призывала население Москвы выйти на улицы. Появились слухи, будто Крючков и Язов подали в отставку, и министром обороны стал теперь Моисеев.
Джилл позвонила мне из квартиры наших друзей Сенокосовых. Она встретила их возле Белого дома и слышала радостные крики толпы, когда было объявлено, что премьер-министр Мэйджор позвонил Ельцину, и снова – когда в здание вошел Шеварднадзе. Мы пришли к единому мнению, что хунта в скором времени потеряет инициативу, если не предпримет решительных действий для укрепления своих позиций. Я сказал Джилл о комендантском часе и предупредил, чтобы она не выходила из дома.
Примерно после полуночи в посольстве начали раздаваться телефонные звонки, сообщавшие о выстрелах в районе Белого дома. Русское радио передало, что десяток танков и около двадцати БМП прошли мимо американского посольства в сторону Белого дома, преодолев первую баррикаду. Один человек убит и несколько ранено.
По факсу пришло сообщение из самого Белого дома. Защитники ожидают нападения со стороны просочившихся в здание специальных агентов – офицеров КГБ. Для противодействия им внутри Белого дома находятся около 300 вооруженных бойцов милиции, еще столько же ветеранов-афганцев и некоторое число безоружных студентов. Это был момент наибольшего напряжения. Явлинский потом мне рассказал, что он позвонил своей жене, чтобы проститься с ней. Но к этому времени КГБ пытался заверить защитников Белого дома, что никакого нападения не планируется. Его представители пригласили Явлинского ознакомиться с их штурмовыми силами – отборной группой «Альфа». Солдаты, вооруженные до зубов, находились в здании школы, расположенной поблизости от Белого дома. Они непринужденно лежали кто где, – некоторые спали, другие читали комиксы. Было ясно, что они не помышляют ни о каком бое. Тогда Явлинский понял, что все кончилось.
Я сообщил о происходящем дежурному в Форин Оффис. Он просил передать просьбу премьер-министра, чтобы я информировал Ельцина о том, что у нас есть основания полагать, будто ночью на него будет совершено нападение. Хотя выстрелы уже прозвучали, я без труда дозвонился до Суханова, помощника Ельцина в Белом доме, человека которого я никогда не встречал ни до этого, ни после. Телефонная линия работала гораздо лучше, чем это было обычно в Москве – я слышал Суханова так отчетливо, как если бы он был в соседней комнате. Он сказал, что ему известно о продвижении бронемашин. Но из Белого дома ему их не видно, и никаких подробностей относительно выстрелов у него нет. Он заверил меня, что сторонники Ельцина готовятся к обороне. Он разрешил мне позвонить ему снова, если понадобится. Он тоже, если надо, позвонит. Надо ли говорить, что он не звонил. Его мысли были заняты вещами посерьезнее. Я лег спать.
На следующий день Джилл призналась, что вместо того, чтобы соблюдать комендантский час, она пошла с Сенокосовыми к защитникам Белого дома. Сейчас, объяснила она, пришло время, когда все либеральные интеллектуалы должны ясно заявить о своей позиции.
Когда началась стрельба, они были на мосту. Толпа сначала подумала, что это какой-то фейерверк. Но стоявшая рядом с Джилл женщина сказала, что это именно выстрелы, – она слышала то же самое полтора года назад во время расправы в Баку. Все хорошо, что хорошо кончается: Джилл осталась жива, а неправая сторона не одержала победы.
На третий день путча я проснулся в 6 часов утра и обнаружил, что дождь все еще льет как из ведра. Погода для массовых демонстраций была неподходящая. А может быть, все-таки Бог на стороне хунты?
Но радио «Эхо Москвы» все еще вещало после ночной попытки закрыть его. Нападения на Белый дом все еще не было, и толпы защитников оставались рядом с ним, разбив лагерь. Однако, как сообщил диктор, бронеколонна, прорвавшаяся через первую баррикаду, раздавила насмерть троих людей и есть раненые. Руцкой, вице-президент Ельцина, выступил по радио; он подверг нападкам хунту и призвал сограждан ясно заявить о своей позиции. Евтушенко разрешился еще одним стихотворным посланием и воззвал к теням Пушкина и Толстого (кто, кроме русских, стал бы передавать по радио стихи по такому случаю?). Бакатин и Примаков, выступая в качестве членов горбачевского Совета национальной безопасности, призвали к возвращению полномочий президенту. Многочисленные города и области выразили поддержку Ельцину. Би-би-си сообщила, что Крючков дважды звонил ночью по телефону начальнику ельцинского штаба Бурбулису, чтобы заверить его в том, что Белый дом не будет атакован.
Лондон, наконец, согласился с тем, что мне следует посетить Ельцина. Я решил присутствовать на утренней чрезвычайной сессии Российского парламента в Белом доме, которая должна была призвать к роспуску Чрезвычайного комитета. Пока еще не было вполне ясно, что заговорщики побеждены. Они располагали огневой мощью. Если бы они пустили ее в ход и одержали бы верх, они, без сомнения, весьма отрицательно отнеслись бы к факту моей поддержки Ельцина. Как посол я бы уже не годился. Россия под властью хунты перестала бы быть страной, в которой можно достойно жить, и я в свою очередь тоже не захотел бы в ней оставаться…
Внутри Белого дома было множество щегольски одетых милиционеров и куда менее нарядных штатских, многие – в военной форме, которую они носили в Афганистане. Они были вооружены только автоматами – никакого более совершенного оружия я не заметил. Атмосфера была возбужденной, эмоциональной; люди толкались всюду – с какой-то неопределенной целеустремленностью. Наверное, так выглядел Смольный институт в Петрограде, когда Ленин и Троцкий устроили государственный переворот в октябре 1917 года.
Более половины депутатов, включая коммунистов, отважились прийти на сессию. Галереи были забиты журналистами. Пришел и шведский посол Орьян Бернер, самый находчивый и знающий из моих коллег, имевший бесчисленные связи с российскими общественными деятелями. Если я отправлялся на какое-нибудь общественное мероприятие, а его там не оказывалось, я всегда думал, что он пошел еще куда-то, где будет более интересно.
Спикер Хасбулатов начал с того, что призвал почтить молчанием убитых ночью. После этого он очень колоритно, саркастично и агрессивно переключил свое внимание на хунту. Он сообщил о требованиях, которые он, Руцкой и Силаев (премьер-министр РСФСР с июня 1990 года) предъявили накануне Лукьянову, который находился рядом с хунтой, хотя формально не был ее членом. Горбачев должен быть подвергнут медицинскому освидетельствованию группой, состоящей из врачей, включая представителей Всемирной организации здравоохранения, и других иностранных наблюдателей; он должен быть немедленно возвращен к власти; ограничения, наложенные на печать и телевидение, должны быть отменены; Чрезвычайный комитет должен быть распущен. Депутаты встретили одобрительными криками его слова о том, что хунта должна быть наказана.
Появился Ельцин – большой, сам похожий на бульдозер, уверенный и, по-видимому, нисколько не чувствовавший напряжения после двух бессонных ночей. Речь его была суровой и удачно построенной. Хунте не удалось завербовать в свои ряды ни одного демократа, что придало бы ей хотя бы чуточку респектабельности. Он создал теневой кабинет на случай своего ареста. Однако теперь его поддерживают части трех дивизий войск оккупантов. Генерал Лебедь привел своих десантников из Тулы, чтобы защитить Белый дом, а не для того, чтобы его атаковать.