Герцог был совершенно ошеломлен.
Он ожидал от княжны всего что угодно, но только не этого.
И тем не менее мысль ее была ясна: ей нечего предложить ему, кроме своего тела.
Если учесть, что он был англичанином, которых она так невзлюбила, да ее гордую натуру, то степень ее жертвенности просто потрясала.
Герцогу даже показалось, что он, возможно, неверно ее понял.
Они оба молчали, она подняла голову, вопросительно уставившись на герцога, и на ее лице выделялись одни огромные испуганные глаза.
— Вы… шокированы… — сказала она тем же тихим неуверенным голосом, — но у меня… нет ничего взамен.
Ничего, кроме, подумал герцог, красоты, ошеломляющей любого мужчину, невинной и нетронутой красоты еще не пробужденной.
Милица была воистину уникальным экземпляром в этом современном мире, в котором эмансипированные женщины с легкостью использовали силу своих чар и прелестей для достижения любых прихотей.
Она была точно инопланетянка, попавшая в совершенно другой, неведомый мир, который в ее отсутствие пережил переход от одной системы моральных принципов и идеалов в другую.
Княжна на стадии этих преобразований оставалась сама собой, изысканной, прекрасной и чистой, как та греческая статуя, которую, надеялся герцог, князь Иван когда-нибудь отыщет для него в Греции.
Она тревожно вглядывалась ему в лицо, словно по его выражению хотела угадать ответ на свое предложение.
Герцог тоже не находил подходящих слов, поэтому поднялся с кресла и подошел к иллюминатору.
Море было еще голубым, хотя окоем уже подернулся туманом, солнце скрывалось, и вскоре должны были опуститься сумерки.
Герцога охватило странное чувство, словно он погрузился в какой-то мифический мир, не имевший ничего общего с его жизнью в последние шесть лет.
Услышанные только что слова княжны заставили его повернуться к Милице, потому что она ждала, затаив дыхание.
Он заговорил с ней в том же сдержанном, спокойном тоне.
— Должен вам сказать — начал он, — что в вашем предложении нет никакой необходимости, мне бы хотелось предоставить вам и вашему отцу все, что вам потребуется, без каких-либо обязательств с вашей стороны.
Милица сделала слабый жест впервые за все время, пока неподвижно и напряженно сидела в кресле, но не сказала ничего.
Герцог продолжил:
— Однако я понимаю и вашу гордость, и ваше чувство долга передо мной, поэтому, конечно, принимаю ваше предложение.
Ему показалось, что она тихо вздохнула, то ли с облегчением, то ли с отчаянием.
Она наконец-то поднялась с места.
— Вы… понимаете, — сказала она, — что я очень… несведуща в таких… вещах и… не знаю, что… делать.
Герцог почувствовал, с каким трудом она выговорила последнее слово. Она отвела от него взгляд и уже разглядывала книги на полках позади него.
Герцог понимал, что вряд ли она видит их, а скорее всего подавляет слезы, пытается внушить себе радость, что настояла на своем и удовлетворила свою гордость.
— Предлагаю вам, — сказал герцог, — предоставить все мне. Не стоит спешить, у нас впереди не только долгое путешествие, но и жизнь в Монте-Карло, где вашему отцу предстоит, несомненно, продолжительное лечение.
Милица склонила голову, и он продолжил:
— А пока я бы хотел, чтобы вы поужинали со мной. Как англичанин я не люблю ужинать один.
— Я… я… сделаю это.
Голос у нее был такой тихий, что он едва ее расслышал.
Словно исчерпав остаток последних сил, она сказала:
— Могу я… теперь… пожалуйста… пойти и посмотреть… проснулся ли папа?
— Да, конечно, — согласился герцог, — и если он чувствует себя достаточно хорошо, то, пожалуйста, пошлите Доукинса за мной, я должен поговорить с вашим отцом.
С этими словами он открыл дверь каюты.
Она прошла мимо, не взглянув на герцога, но он интуитивно улавливал, как сильно она воспринимала его близость и была напугана.
Он закрыл за ней дверь и сел за стол, уставившись перед собой невидящим взглядом.
Даже наедине с самим собой он все еще ощущал флюиды страха, которые оставила после себя Милица.
Глава 7
Герцог любовался восходом, облокотившись о поручни, когда дверь на палубу открылась и появилась Милица.
Не поворачивая головы, он видел краем глаза, как она сделала несколько шагов к носу яхты и затем заметила его.
Она стояла не шелохнувшись, и он знал, что она решает, не поспешить ли ей уйти, раз он не обратил на нее внимания.
Видимо, убедив себя, что он вправе потребовать разделить с ним компанию, она направилась к нему.
Он все еще не двигался с места, и лишь когда она встала рядом с ним, спокойно сказал:
— Доброе утро, Милица. Вы так рано встали!
— Папа провел беспокойную ночь, — ответила она. — Он только что заснул после того, как Доукинс дал ему большую дозу его особого лекарства.
Герцог понимал, как она беспокоится, и успокаивающе сказал:
— Мы будем в Монте-Карло через три дня.
Милица тревожно вздохнула. Словно успокоившись от его слов, она облокотилась о поручень, как и он, и стала смотреть на море.
Она встала подальше от него, в то время как любая другая женщина старалась быть к нему поближе, но герцог понимал, что и такая дистанция — уже шаг вперед в их взаимоотношениях.
С тех пор как они покинули Каир, герцог был занят этой увлекательной и захватившей его игрой, пока не почувствовал, что и он, и она продумывают каждый свой шаг, как в шахматной партии.
В первый вечер их совместного ужина, когда она заранее пришла в салон, он почувствовал, как она была нервна и насторожена.
Она выглядела очень красивой в другом новом платье из такой же недорогой ткани и такого же покроя, что и то, какое надела утром.
На бледно-розовом фоне платья были рассыпаны маленькие розы, в этом наряде она казалась герцогу совсем юной и похожей на волшебную фею.
Платье подчеркивало почти прозрачную белизну ее кожи, необычные тени ее волос и таинственную глубину ее выразительных глаз.
— Сегодня мы в первый раз ужинаем вместе, — сказал герцог, когда она подходила к нему через салон, — и нам следует выпить шампанского. Я уже налил вам.
Герцог протянул ей бокал, думая, а пробовала ли она когда-либо шампанское в юные годы, когда оно текло рекой в роскошных дворцах Санкт-Петербурга.
Милица отпила глоток шампанского, и герцог сказал:
— Вы, наверное, удивляетесь, что я не предлагал шампанское вашему отцу, но, по-моему, кларет намного полезнее для организма.
— Он очень любит кларет, — ответила Милица, — и я подумала, что именно поэтому вы и посылаете ему такие старые и превосходные марки этого вина.
— Я был уверен, что оно понравится ему, — сказал герцог.
Они вошли в столовую. Герцог уже знал, что Милице понравились превосходные блюда его повара. Но она все еще поглядывала на него с испугом в глазах.
Герцог старался беседовать с ней о том, что больше всего могло заинтересовать ее, а к концу ужина они еще и оживленно поспорили.
Он словно разговаривал с Гарри или с кем-либо другим из своих близких друзей и не мог припомнить ужина в обществе дамы, за которым он бы с таким удовольствием беседовал на темы, не касавшиеся их лично.
Однажды во время беседы Милица развела руками и сказала:
— Вы так много знаете, что мне становится стыдно за свое невежество. Пожалуйста, скажите, какие книги я должна прочитать, чтобы быть более эрудированной.
— А вам хочется спорить?
Обычно большинство женщин предпочитали соглашаться с ним, тем самым завоевывая его расположение.
— Папа всегда говорил, — ответила Милица, — что споры помогают яснее выразить мысли, анализировать их, потому что порою мы ленимся это делать, если не высказываемся вслух.
— Сейчас вы как раз заставляете меня заниматься этим, — сказал герцог.
— Но ведь вам представляется столько возможностей выражать свою точку зрения.
Герцог вопросительно поднял брови, и она объяснила:
— Вы можете выступать в палате лордов, и я уверена, что принимаете многих государственных деятелей и политиков, что делал и папа до революции.
Она вздохнула и сказала:
— Если бы только я была тогда постарше и могла бы слушать, о чем они говорили!
— Вам еще встретится немало мужчин, которые с радостью будут говорить, если вы будете слушать их, — ответил с иронией герцог.
— Может быть, я глупо поступала, не присоединяясь н вам и вашим друзьям, когда вы приглашали меня, — сказала она тихим голосом.
Герцог же подумал, что будь она с его гостями, то разочаровалась бы в их беседах.
Долли всегда заботилась о том, чтобы при ней никогда не заводили политических или интеллектуальных дискуссий. Они старались перещеголять друг друга веселыми байками.
Его разговор с Милицей разительно отличался от всего того, что звучало в салоне в предыдущие вечера.
Они продолжали беседовать и после того, как стюарды убрали со стола, и герцог потягивал бренди, который предпочитал портвейну.
Наконец почти с неохотой они встали из-за стола и покинули салон. Герцог почувствовал, что Милица опять держится неуверенно.
— Наверное, папа… заснул, — сказала она, — может быть, мне тоже… надо идти… спать.
Она нерешительно выговаривала слова, и герцог понимал, что княжна боится того, что может произойти теперь.
— Пожалуй, это хорошая мысль, Милица, — отвечал он. — День был длинный, полный треволнений, вы наверняка устали.
Она смотрела на него вопросительно, и он добавил:
— Надеюсь, что завтра утром вы позавтракаете со мной около половины девятого, если это не слишком рано для вас?
— Я проснусь намного… раньше, — сказала она с легкой дрожью в голосе. — Спокойной ночи… ваша светлость!
— Спокойной ночи, Милица! — серьезно сказал он.
На следующий вечер, когда они сели ужинать, герцог понял, что княжне не терпится начать разговор о его поездке в Индию. Он был уверен, что днем она обдумывала, в какой области на сей раз ей предстоит «заимствовать у него знания».