Мальчишки позже рассказывали, что охрана Михаила смеялась над ними всю дорогу, выпроваживая из участка и сопровождая домой. Обвинение в краже оказалось поспешным – брат Игоря забыл предупредить охрану, что великодушно подарил списанный планшет случайным мальчишкам, познакомившись с ними в Сети, а порошок был всего лишь сахарной пудрой, чьей-то нелепой шуткой-предупреждением. С приходом Михаила в участок все действительно разрешилось очень быстро.
– Ты согласилась… – выдыхаю я, встречаясь с птичкой глазами.
– Да, – отвечает воробышек. – Согласилась.
Она туже запахивает на груди и шее халат, словно желая укрыться за мягкой тканью от моего прямого взгляда. Проводит непослушной ладонью по бледной щеке, виску, склоняет голову, прячась за волосами…
– Согласие стоило мне трех дней пребывания в доме Игоря и представления друзьям и семье как его постоянной девушки. Которую можно брать столько раз, сколько захочешь. Без стеснения называть любимой, но напоминать о долге всякий раз, когда ее губы отказываются отвечать на ненавистные поцелуи, а тело сжимается и дрожит от отвращения к настырной смелости жадных пальцев. И ничего нельзя сделать, ничего! И ответить нечего на то, что холодная и бесчувственная. Что неблагодарная кукла.
Я хорошо запомнила эти пальцы, следы их прикосновений две недели сходили с моей груди и бедер, я так ненавидела их. Так хотела, чтобы они оставили меня в покое…
Все закончилось очередным новым платьем и шумной вечеринкой в незнакомой компании в каком-то модном клубе, на которой Игорь объявил меня своей невестой и предложил принять от него обручальное кольцо. Он выглядел таким уверенным, словно ему по силам было чувствовать счастье за нас двоих… Словно мой ответ вовсе и не интересовал его.
Воробышек смотрит на меня, и я говорю за нее:
– Ты не взяла.
– Нет. Я отказалась принять кольцо, честно ответив, что не питаю к нему ответных чувств. Что… что лучше умру, чем стану его женой. Что он может хотеть, но его желание никогда не исполнится. И что его смех в ответ на мои слова – совсем не его победа надо мной, а моя, потому что он для меня навсегда останется пустым местом.
Я знала, что Игорь не простит мне прилюдного унижения. Я еще никогда не видела его таким злым и желала только остаться целой после его рук. Он привез меня в свой дом и долго мучил, заставляя чувствовать кожей его разочарование и обиду, а потом сильно напился, закрывшись со мной в комнате и твердо пообещав доказать наутро, как я ошибалась.
Я сбежала ночью, отобрав у него ключ и незаметно покинув дом. Когда меня увидела мама, она долго плакала, прося прощения. Все время, пока помогала мне собирать вещи и провожала ранним утром на вокзал, отправляя к тетке, – и за это я еще больше ненавижу его.
Через две недели мама помогла мне переехать в этот город, воспользовавшись давним знакомством с Синицыным, перевестись в университет и начать новую жизнь. Вот, пожалуй, и все. Осталось только сказать, что у меня почти получилось.
– У тебя получилось, воробышек. Не почти, а получилось.
Она вновь садится на постель, сминая на коленях халат. В комнате холодно, она только что пришла из душа… Я вижу, как кожа на голых икрах девчонки покрывается мурашками.
– Илья? – птичка стыдливо касается взглядом моего лица.
– Да?
– Я… я так хотела, чтобы праздник для тебя стал настоящим. Домашним. Ты этого заслуживаешь. Чтобы твоим друзьям понравилось. Я не могла подумать, что сама… что из-за меня… Илья, пожалуйста, извини за все и… спасибо, что пришел.
Я молчу, наблюдая за девчонкой. Только сейчас обращаю внимание на доносящиеся из-за стен и двери звуки вечернего общежития, готовящегося достойно встретить рождественскую ночь. Обвожу взглядом полуосвещенную комнату, поднимаюсь со стула и твердо говорю:
– Одевайся, воробышек. Нам пора.
Птичка удивленно вскидывает голову и снова туже запахивается в халат.
– Куда? – спрашивает растерянно.
Я передергиваю плечами и честно отвечаю:
– Не знаю, воробышек, дорога покажет. Просто пойдем.
– Ты уверен? – задает она странный вопрос и хмурит брови, вглядываясь в мое лицо.
– Уверен, птичка. Оденься потеплее, ты совсем замерзла, и возьми с собой теплые носки. Я подожду за дверью.
– Нет! – она останавливает меня, стремительно поднимаясь с кровати. – Не уходи, – просит, делая ко мне шаг, но тут же поспешно отступает. – Не надо. Просто отвернись, этого будет достаточно.
Она не хочет оставаться одна, понимаю, но признаться в этом выше ее сил, и я уступаю. Я отворачиваюсь к двери и целую минуту разглядываю трещины в старой деревянной панели, соблюдая кодекс приличия, но девчонка манит меня к себе, как ночного мотылька фитилек, и я поворачиваю голову и нахожу ее отражение в потемневшем по краю овальном зеркале на стене…
Черт!
Птичка сняла халат, оставшись в черных трусиках-бикини, и ее стройная спина с перекинутыми на плечо волосами, тонкая талия и округлые бедра заставляют меня глубже вздохнуть и с досадой и болью за девчонку стиснуть зубы: я слишком сильно соскучился по ней, слишком сильно ждал встречи, чтобы сейчас заставить себя хоть на секунду отвести от нее взгляд. От моей птички, едва не угодившей в пасть к Ящеру.
Как же я тосковал по тебе, воробышек! Я бы проклял себя, если бы не успел.
Встреча с прошлым не прошла для девчонки бесследно: руки не послушны ей, а движения рассеянны. Она долго мучает застежку бюстгальтера, надевает джинсы, натягивает свитер… Включив фен, сушит волосы. Подойдя к шкафу и отворив длинную створку, долго смотрит на полку перед собой, пока наконец не достает две пары носков. Надев одну, вторую – шерстяную – растерянно держит в руках, прижав к груди, оглядывается на меня, видимо, не зная, что с ней делать.
Я отбираю у нее носки и помогаю надеть куртку. Спрашиваю после ее минутного замешательства:
– Где твоя шапка, воробышек? На улице холодно.
Птичка оглядывается на вешалку и неуверенно бормочет:
– Не знаю. Кажется, потеряла. Но это не страшно, – говорит, застегивая ворот и сжимая его в пальцах, – ведь есть капюшон… Правда, я не помню, куда положила твой шарф…
Мой шарф… Я не хочу, но улыбаюсь про себя мыслям девчонки: воробышек-воробышек, ты неисправима.
Она берет со стола и надевает очки, наклоняется застегнуть ботинки, но очки тут же падают к ее ногам, не удержавшись на лице. Птичка поднимает их – погнутые, с трещинкой на стекле, пытается согнуть поврежденную дужку непослушными пальцами… Вновь надевает и застывает у двери, остановив взгляд на своем отражении в зеркале над умывальником…
Чертов ублюдок! Я чувствую, как во мне напрягается каждая мышца.
Когда ее рука, поднявшись, касается оцарапанной щеки и вспухших обветренных губ, я обнимаю девчонку за плечи и решительно вывожу из комнаты, не дав ей шанса вновь уйти в себя.
– Пошли, птичка!
– Да…
В кинотеатре полно народу. Она сидит, уткнув нос в воротник своего пуховика, и, не мигая, смотрит перед собой на экран. Наверное, зря я выбрал комедию, воробышку совсем не смешно, впрочем, мне тоже. Но мы продолжаем молча смотреть фильм, в котором известный голливудский комик изображает важного профессора, в результате неудачного эксперимента над собой на глазах своей девушки и студентов-учеников демонстрирующего истовую влюбленность в молоденькую самку кенгуру, в результате чего все время получает от озадаченного животного передними лапами по морде.
Народ в зале покатывается от смеха, дружно жует попкорн, делится впечатлениями… После часа просмотра я встаю и говорю птичке:
– Пойдем, воробышек, – нахожу ее руку и увожу за собой из зала…
Мы в торгово-развлекательном центре Градова. В новогодние праздники центр украшен праздничной мишурой и полон праздношатающегося народа, я завожу девчонку в маленькое популярное кафе итальянской кухни, с трудом отыскав свободное место в людном зале, и спрашиваю, помогая ей раздеться и разместиться за угловым столиком.
– Что тебе заказать? Ты проголодалась? Пиццу? Что-то посерьезнее? Здесь хорошая кухня и быстрое обслуживание. Вот увидишь, нам не придется ждать.
– Спасибо, Илья, – отвечает птичка, складывая руки под столом на коленях, и чуть улыбаясь мягкими губами, такими яркими сейчас на ее лице. – Я ничего не хочу. Просто посижу, если ты не против.
– Еще как против, – я опускаюсь на стул напротив девчонки, взглядом останавливая подошедшего к нам официанта. – Так не пойдет, птичка. Если ты не будешь есть, я тоже не буду. А я с дороги и, черт возьми, голодный как волк! Еда в самолетах отвратная, но я бы и от нее сейчас не отказался, уже и не вспомню, когда последний раз ел. Так что, уходим?
– Но…
– Воробышек, не упрямься. Ты сама меня научила этому хитрому приему дружеского шантажа – помнишь, с шампанским? Теперь твоя очередь.
– Но я действительно не хочу, Илья, – волнуется птичка, и это ее волнение и наползающий на бледные скулы румянец уже дорогого стоят. – Я не смогу сейчас… Мне кажется, – она вздыхает, поправляет очки и смущенно оглядывается на официанта, – не смогу ничего съесть. Извини.
– Тогда, может, чай? – я не намерен легко сдаться на ее волю, вокруг приятная суета, мелькают официанты, тихо играет музыка – мне очень хочется, чтобы птичка расслабилась. – Ты любишь с мятой, я помню. Или лучше кофе? Я слышал, здесь отлично готовят капучино.
– Нет, лучше чай, если можно, – уступает она.
– Хорошо, – я беру со стола меню и делаю заказ.
Люков замечательно ест – не спеша, но и не затягивая с процессом, с ровным мужским аппетитом. Мне кажется, я бы могла смотреть на него вечно. Разламывает в красивых пальцах хлеб, ловит твердыми губами оливку, жестко смыкая рот…
– Воробышек, лазанья сегодня восхитительна, хочешь кусочек?
Колючий взгляд останавливается на моих губах, скользит по щеке и только после этого поднимается к глазам. А передо мной вдруг проносится видение, как этот самый взгляд скользил по моему голому телу.