Странно, у Воробышек гости? Или девчонка ушла, оставив дверь открытой? Почему-то мне кажется, что такая беззаботность в отношении чужого жилья вовсе не свойственна ей.
Недолго думая, я уверенно распахиваю дверь и захожу внутрь. Не успеваю бросить сумку у стены, как сталкиваюсь с высоким темноволосым парнем, шагнувшим навстречу с мусорным пакетом в руке.
- О! Ты кто такой? - удивленно восклицает незнакомец и тут же шипит зло, обхватив рукой мою сжатую в кулак ладонь, смявшую одежду на его груди. - Пусти, придурок, а то я за себя не отвечаю! - пытается вырваться из моей хватки, но я только сильней встряхиваю его. - Черт! Порвешь, гад! Ах, так?! Н-на! - бросает пакет под ноги и умело целит мне в лицо кулаком, но оказывается прижатым спиной к стене, с моими пальцами на шее, а я, наконец, замечаю свою заикающуюся гостью, испуганно бросившуюся к нам из комнаты.
Она что-то говорит мне, но я не слышу. Я только смотрю на нее и чувствую, как у меня начинает дрожать рука и усиливается хватка. Не знаю, замечает ли это Воробышек - наверно, да, потому что девчонка вдруг подходит ко мне, очень близко, почти впритык, и кладет руки на мои предплечья.
- Илья! - умоляюще заглядывает в глаза. - Пожалуйста, отпусти его! Слышишь! Пожалуйста, Илья! Это мой брат!
Голос у птички еще слабый, с заметной хрипотцой, но уже не такой сиплый, каким запомнился мне в нашу последнюю встречу. А вот небольшие, аккуратные ладони, напротив, оказываются весьма требовательными. Они несколько раз ударяют меня по плечам, бессильно скользят по напряженным рукам, цепляясь за кожу куртки, и возвращаются на бледные щеки отпрянувшей девушки. С неприкрытой тревогой уставившейся на того, кто оказался настолько важен для нее, что она бесстрашно впустила его в мою квартиру.
Брат Воробышек? Неужели?
Я поворачиваю голову вслед за птичкой и смотрю на парня. Долго и внимательно.
Что-то щелкает в моей голове, громко, словно срабатывает послушный тумблер, внезапно снижая критичный предел давления, и я вдруг с удивлением понимаю, что парень под моей рукой - совсем мальчишка. Сопливый юнец, темноволосый и долговязый, с угревой сыпью на покрасневших щеках и молочным пухом под носом. Растерянный, изумленный, тщетно скрывающий испуг за гневно перекошенным ртом. Намертво вцепившийся в мою ладонь в попытке отодрать сдавившие горло пальцы.
Че-ерт! Черт!!! Надо что-то делать со своими нервами. Иначе однажды хваленая выдержка даст трещину куда большую, чем сейчас, и я окажусь в избитой шкуре Алима. И тогда взобраться на высокую каменную стену, что когда-то возвел на моем пути учитель и заставил болью преодолеть, я уже не смогу никогда.
Я не люблю алкоголь, но сейчас, когда смотрю на отпущенного мной, сгорбленного у стены мальчишку и бледную девчонку, мне хочется выпить как никогда, чтобы изгнать из рук проклятую дрожь, из души вину, а из сердца... А из сердца клубящуюся темную муть. И чтобы избавить голову от пробравшихся в нее непрошеных мыслей.
- Даня, ты как? Все хорошо? - щебечет птичка, поднимается на носочки и заботливо обнимает мальчишку за плечи. Обернувшись ко мне, говорит с изумленным укором. - Люков, ты с ума сошел! Разве так можно? Ты ведь даже не спросил ничего - сразу набросился! А если бы они оказались тут без меня?.. О, Господи, я же только попросила брата выкинуть мусор!
Не знаю, что удивляет меня больше - отеческое щебетанье девчонки над возвышающимся над ней на целую голову парнишкой или недосказанность в словах? Наверно, все-таки второе.
- Они? - поднимаю я бровь, глядя на девушку, и холодно интересуюсь. - У тебя еще гости, Воробышек, кроме этого юнца? Интересно...
- Ну да, - слышу я вдруг за своей спиной еще один недовольный голос. - Вообще-то, он тут такой урод не один.
Терпеть не могу неожиданные сюрпризы из-за спины. Обычно меня удивить трудно, но гостям птички это удается. Когда я стремительно поворачиваюсь на голос и притягиваю незнакомца к себе за грудки, то внезапно натыкаюсь на абсолютную копию парня, стоящего у стены. Близнецы? Или у меня двоится в глазах? Ни черта себе!
- Илья, да что с тобой! - восклицает Воробышек и повисает на моей руке. - Не смей его трогать! Слышишь! - сипит куда-то в плечо, хлопая меня ладонью по куртке. - Немедленно отпусти!
Но девчонка зря переживает, на этот раз я вполне контролирую себя и не намерен усердствовать в силе. Да и мальчишка оказывается совсем не из пугливых.
- Слышь, перец, - спокойно говорит он надтреснутым, юношеским баском, глядя на меня в упор сердитыми синими глазами, - ты, конечно, нереально крут, и все такое, но прокачай уже свои глючные тормоза, лады? Сними клешни, мы ж тебе вроде как не чужие. Кстати, респект, сеструха! - криво скалится раскрывшей рот в видимом желании возразить девчонке. - С ним ты реально можешь плевать на Игорька с высокой вышки! Зря мать с бабкой переживают. Мне он нравится.
- Ванька, заткнись! - неожиданно строго командует Воробышек. - Нечего слушать симпатичных девчонок и верить всему, что они говорят. Только вернусь в общежитие, собственноручно отрежу Крюковой язык и прибью гвоздем к стене, чтобы лишнего не болтала, - сердито хмурится и как всегда, только ей присущим аккуратным жестом, поправляет очки. Облегченно опускает плечи, когда я отталкиваю от себя парнишку. - Ребята, вам лучше уйти, - просит, снимая с моей руки пальцы и затягивая под подбородком распахнувшийся ворот плюшевого халата. - Я сейчас оденусь и спущусь к вам, подождите внизу.
Она суетливо оглядывается, наклоняется и вручает брату упавший мусорный пакет.
- Илья, извини, что так вышло, - поворачивается ко мне. - Я понимаю, что поступила своевольно, впустив мальчишек в твою квартиру, но не могла их оставить за дверью, раз уж братья нашли меня. Я только хотела напоить их чаем и все.
- Чаем?! - возмущенно выдыхает от двери юнец, который Ванька, и недовольно фыркает. - Ну уж нет! Ты как хочешь, Женька, а я жрать хочу! Сильно! Мы тут с Данилой с самого утра в городе торчим: сначала соревнования, затем выступление чемпионов из столицы, а потом ты на повестке дня. Тут же полная сумка, блин! Мать нагрузила, да еще ты в магазин послала. Тебе что, двух бутеров с колбасой для любимых братьев жалко и тарелки макарон, да? Нафига тогда с ним жить, если он такой жлоб? - нагло смотрит на меня. - Что, любовь-морковь, а родня - побоку?
Бледные щеки Воробышек вспыхивают пятнами румянца, а глаза опускаются. Девчонка в сильном смущении и растеряна - иногда мне кажется, я чувствую ее гораздо лучше, чем следовало бы, и это почему-то не удивляет меня.
- Ваня, Даня, я прошу, - упрямо бормочет она, - подождите внизу. Пожалуйста! Я все объясню.
- Ты? Ну, нет, сеструха, - косит на меня ехидный глаз наглый юнец, - пусть лучше этот объяснит, чего это он руки распускает!
Мои пальцы вновь цепляют мальчишку за грудки и подтягивают упирающееся тело ближе.
- Так, иди сюда, умник. Как зовут? - спрашиваю я, хотя, конечно, вполне расслышал имя.
- Х-ха! - вырывается наглец. - Ты что, глух...
Я вновь невежливо встряхиваю его и улыбаюсь нехорошей улыбкой.
- Я, кажется, спросил...
- Да слышал я! - психует пацан. - Обычно Иваном, иногда Ванькой. А вот тот удод у стены - Птицем. Маман - сынулей, ну а бабка - когда внучком, а когда бесстыжим прожорливым удавом. Годится такой ответ?
- Вполне, - усмехаюсь я. Определенно чувство юмора у мальчишки есть. Странно только, что он об отце не упомянул. - Так вот, Удав, у этого, - тычу пальцем в себя, - тоже есть имя, Илья. Человеческое и легко произносимое. Повтори, - снова встряхиваю пацана.
- Ну-у, эм... Эй, ты чего?! - огрызается он на мой новый требовательный тычок в грудь. - Да понял я, Илья же!
- Молодец, - соглашаюсь я, опуская руку, - так и заруби на носу. И запомни на будущее, родственничек, - поворачиваюсь и киваю через плечо на подобравшуюся девушку, - чтобы я больше от тебя грубое "сеструха" не слышал, ясно? Накажу. А сейчас сгребай своего клона и топайте на кухню, пока я добрый.
***
Как некрасиво получилось! И с мальчишками, и с их словами. Ужас! Мне так стыдно, что я готова на месте сгореть от стыда. И даже странная, агрессивная реакция Люкова на неожиданных гостей в его доме вполне объяснима, хоть и оказалась полнейшей неожиданностью для меня, а вот наше семейное вторжение на его территорию - нет.
Мальчишки послушно топают на кухню, а я остаюсь стоять рядом с Ильей, глядя, как он медленно разувается и устало скидывает с плеч дорогую куртку. В этих широких, крепких плечах чувствуется какое-то странное напряжение, как и во всей его гибкой фигуре, но вот какое, я понять не могу. Как не могу просто развернуться и оставить Люкова одного, хотя сейчас это кажется вполне логичным.
К моим ногам подходит урчащий Домовой, трется мохнатым боком о голую голень и так же, как я, останавливает взгляд на хозяине. "Привет", - говорит протяжно на своем кошачьем, требовательно оглядывается на меня, и я с огорчением вспоминаю, что так и не поздоровалась с парнем.
- Здравствуй, Илья, - подступаю к его спине и тихо произношу, стараясь, чтобы голос звучал не слишком хрипло, а братья не слышали меня. - Тебя долго не было. Я беспокоилась.
Он замирает, как будто пойманный моими словами в клетку, затем, очнувшись, не спеша задвигает зеркальную дверь шкафа и поднимает глаза на свое отражение. Медленно скользит взглядом по хмуро сжатым в тонкую жесткую линию губам, по колючим глазам, холодно сверкающим в обрамлении теней, пробравшихся под кожу век, и по заросшим темной щетиной скулам.
- Долго? - переспрашивает как-то отрешенно. - Всего четыре дня.
Он устал, внезапно понимаю я. Очень. И чем-то подавлен. Это понимание как-то странно отзывается в моем сердце, толикой непривычного беспокойства и неясной тревоги, словно всегда жившая в нем тонкая иголочка, вдруг кольнув, не чая того, угодила в место, которое особенно уязвимо и болезненно для меня.