ткрыт страху.
- Они злые и сильные, я ненавижу их!
- Ты сильнее, просто мал еще. А страх питает не только твою злость. Ты другой и им это не нравится.
- Они надо мной смеются, говорят, что я похож на тощего цыпленка со смешными волосами. Учитель бреет мне голову, а я не хочу. Хочу назло всем отрастить косу, как у тебя.
Он смотрит на меня и качает головой. Садится в траву, подзывая к себе. Просит показать бумажную игрушку:
- Красивый дракон, малыш. Дашь посмотреть? Хочешь, мы подарим ему настоящие крылья?
Этот странный бродяга-чудак появился в школе еще вчера. Невысокий худощавый человек с проницательным взглядом черных глаз, в пыльной дорожной одежде и заплечной сумкой, набитой тряпичными куклами. Не знаю, почему учитель Цзяо и сторож Хун не прогнали его. Может, из-за того, что его босая ступня кровила? А, может, из-за располагающей улыбки на обыкновенном лице или ловких рук, на потеху ученикам складывающих из примятых листов дешевой бумаги причудливые фигурки зверей?
Мы все вышли посмотреть на импровизированный спектакль, разыгранный бродягой в лицах прямо у порога нашей фанзы, хотя учителю это и не понравилось, но он промолчал и наказал лишь того, кто стащил у бродяги "золотого" дракона, и я до сих пор не могу понять: почему?
Кукол было много. Размером с кулак, с ладонь, даже с локоть - красный двухголовый змей, - но я сразу отметил ее - желтую фигурку с крыльями и гребнем, расшитыми золотой нитью, красиво порхающую в пальцах незнакомца. На пути добра одолевшую злодеев и возвысившуюся над всеми.
- Больно? - интересуется человек, и я привычно стараюсь не выдать себя взглядом. Вскакиваю на ноги, вскидываю к подбородку кулак, когда он пытается прикоснуться к моей спине.
- Нет.
- А если правду?
- Не твое дело!
- Я тебе друг, малыш, другу можно доверить все, даже боль. Смотри! - он встает и подбрасывает далеко вверх бумажного дракона, и тот солнечной вспышкой исчезает в летней листве деревьев.
- Теперь у него есть под крыльями ветер, и когда-нибудь он обязательно вернется.
- Как твой дракон вернулся к тебе?
- Да. А сейчас он унес твою боль. Чувствуешь?
- Не знаю.
- Значит, болит?
- А ты хитрый, - я невольно улыбаюсь, глядя в смешливые глаза. - Нет, больше нет.
- Вот и хорошо, Люк.
- Откуда ты знаешь, как меня зовут?
Человек пожимает плечом и ложится в траву. Забрасывает руки за голову, открывая штопанные заплаты-ластовицы в подмышках поношенного халата.
- Это легко узнать, если очень хочешь, - говорит так, словно "отгадать имя" - самое плевое дело на свете.
- Что, и я так смогу?
- Конечно. Дай руку! - Мне приходится опуститься на колени и замереть над его лицом, пока черные как ночь глаза серьезно вглядываются в меня.
Где-то далеко играет свирель - нежно, будто поет молоденькая девушка, но вдруг затихает под раскатистое ворчание грома...
- Д-донг? - неуверенно выдыхаю я, не понимая, как это знание слетело с языка, а китаец уже довольно смеется.
- Донг! Ну, вот видишь, малыш, угадал! Будем знакомы...".
Сейчас мне кажется, что назови я его тогда Менгьяо или Ли, я бы точно так же не ошибся, а тогда... тогда я был впечатлен, поверил и почти не удивился, когда Донг поселился в фанзе для слуг и стал часто навещать меня.
"...Что у тебя с лицом, малыш?
- Не скажу.
- Упрямец.
- Лучше расскажи о Горах бессмертия.
- Ты для этого прибежал ночью, проник в комнату и разбудил меня?
- Ты все равно не спал, Донг, свеча до сих пор горит, а на твоей двери нет замка. Расскажи!
- Учитель поднимет Люка с петухами, он должен выспаться и быть сильным, чтобы защитить себя.
- Ерунда! Скоро я уезжаю домой в интернат, и учитель Цзяо не посмеет бить меня. А выспаться я могу и там.
- Никто не смеет бить по лицу сильного мужчину, вот о чем ты должен помнить! Скоро ты вырастешь и вобьешь это знание в голову жестокосердного Цзяо.
- Пусть! Я не хочу говорить о нем. Сегодня я победил лучшего младшего ученика и заслужил награду. - Я прыскаю смехом в полутьму, опускаясь на тахту рядом с полулежащим читающим Донгом.
В окрестных деревнях немногие бедняки могут позволить себе обучение грамоте, но почему-то наличие талмуда в руках именно этого китайца почти не удивляет меня. Я давно заметил, что Донг умен.
- Какую? Надеюсь, лишнюю порцию жареной лапши? Сегодня хозяин Цзяо остался доволен моей стряпней, а тебе не мешало бы нагнать жирок. Ты, Люк, совсем тощий стал.
- Как же, гляди, разбежится он! - дальше веселюсь я. - Заставил меня целый урок простоять на коленях на рисовых зернах. И знаешь за что?
- Скажи.
- За то, что я честно победил Мэн Пенга!
- Не понимаю, малыш...
- Я сделал это быстро и не доставил учителю удовольствие поединком, вот так!
- А пощечина за что?
- Не сдержал улыбки при наказании. Ай, плевать, Донг! Пойми, я смог победить лучшего! Мэн Пенг старше меня, - ему уже двенадцать!
- Люк, - почему-то хмурит брови друг, откладывая книгу прочь. - Цзяо Юн прав. Соперника надо уважать, и учителя тоже. Своей стремительностью ты позволил Пенгу и всем усомниться в твоей победе, сославшись на случай. Если ты сильнее, оставь за противником веру, наблюдай и перенимай.
- Зачем? Я боролся честно!
- Затем, чтобы после отнять вместе с силой, всю, без остатка. Не позволив подняться с колен.
- Но это жестоко... - не соглашаюсь я.
- Да, наверно, - кивает Донг, отворачиваясь от моих изумленных глаз. - Для человека, но не для воина. Зато избавляет врага от ненужных иллюзий, а тебя от удара в спину. Выпитый досуха никогда не наполнится вновь.
Я молчу и смотрю в окно. Оно у повара маленькое, размером с небольшую картину, задернутое застиранной льняной занавеской, сквозь которую проглядывает надкусанная луна. Сейчас передо мной не мой славный, самый близкий друг, а совсем незнакомый китаец, в мудрых речах которого слышится что-то чуждое. Взрослое и мужское. Острое, беспощадное, как разящее лезвие меча.
- Знаешь что, Донг? - подаю голос, растерянно ероша отросший ежик волос, когда китаец негромко окликает меня, впихивая что-то в руку.
- Что?
- Я - человек, слышишь. А ты иди к черту! И лепешку свою забери!.."
"... и сказала тогда девушка пастушку, полоща стройные ноги в реке: столько будет у него счастья, сколько звезд на небе, пусть только найдет место, куда его положить. Побежал пастушок к дому, давай искать мешок. Один мал, другой тоже, третий - и вовсе с прорехой. Делать нечего, решил прихватить все. Вернулся к реке, глянул, а девушки нет.
- Почему плачешь, сынок? - спросила пастушка мать, когда вечером вся семья села за стол, и родители увидели, что их сын чем-то сильно огорчен.
- Да вот, матушка, - ответил пастушок. - Повстречал сегодня на реке красивую девушку, и так она мне понравилась, что попросил ее стать женой. Девушка спросила: достоин ли я ее? И я ответил, что да, оглядев свое отражение в водах реки. Тогда она согласилась и пообещала сделать меня самым счастливым на свете мужем, если я найду место для ее счастья.
- И что же ты ответил, сынок?
- Я вернулся домой и принес к реке самые большие джутовые мешки, что только смог найти в доме, но девушка исчезла.
- Какой же ты у меня глупый, - заплакала старая женщина, стукнув сына ладонью по лбу. - Не догадался..."
- Прекрати кривиться, Люк! Сам просил рассказать! Прекрати, не то я подумаю, что вам с Лу Ченгом не хватит четырех оплеух на двоих, и добавлю еще!
Я отворачиваюсь от Донга и брезгливо сплевываю в траву. Вздергиваю над водой удочку, проверяя наживку. Сегодня мы с Ченгом сбежали к реке, и нам грозит суровое наказание, но прежде, чем отыскавший нас повар вернет нерадивых учеников в школу, я пристаю к нему с просьбой что-нибудь рассказать, выгадывая время свободы.
- Фу, Донг! - смеюсь, довольный погожим днем. - Опять ты завел про любовь! И дураку ведь понятно, что это место - сердце. Правда, Лу?
И слышу в ответ ворчливое, последовавшее за впившимися в ухо пальцами:
- Ну, может, такому дураку, как ты, и понятно, а вот пастушку нет..."
Он совсем не изменился - старина Донг. Все такой же тихий небольшой человек, с располагающим голосом, умелыми руками и притягательным светом мудрости, горящим в умных черных глазах. Вот только приоделся ко времени, да косу срезал на европейский манер. Неужели в угоду хозяину дома?.. Нет, вряд ли.
- В речном отражении много звезд, но лишь одна путеводная. Уверен, что разглядел свою в зыбком течении? Не поднимающему глаза в небо так легко ошибиться, укрыв в тени жадных рук свет, принадлежащий другому путнику. Дождись утра, отпусти! Если твоя - с рассветом не истает, только разгорится ярче.
А после этих слов переплел наши с Воробышек нити судьбы. Зачем? Чтобы фатумная злодейка посмеялась надо мною, по тайной воле бросив карты?
Девчонка хороша, я и сам это знаю. Чувствую, как только прикасаюсь к ней. Не могу отвести глаз и отнять рук, и ловить жадные чужие взгляды на ней тоже не могу. Это выше моих сил - сохранять лицо и сдерживать злость, солью проступающую сквозь мутное полотно жгучей ревности, застившее взор, при виде того, как щедро птичка делится своей светлой улыбкой с другими.
Не только со мной излучает свет.
Не только для меня горит.
Черт! Босс прав: я трижды дурак, что повелся на Ирку и оставил девчонку без внимания - слишком сильно задела за живое смелая, непрошеная ласка бывшей подруги. А потом едва не растерял все свое хваленое хладнокровие, заметив грустный укор и растерянность в серых глазах, чуть не прижал девчонку к себе, не находя слов и не умея просить о прощении.
Только свет этих глаз и тепло рук смогли остановить меня, когда я достал Ряднова. Иначе бы я полусмертью наказал помощника отца тут же, при всех, навсегда поколебав веру в воздействие сальных улыбок на женский пол и мнимой успешности состоявшегося мужчины, посмевшего трижды приблизиться к Воробышек. К моей Воробышек, даже после очевидного предупреждения.