- Больше всего на свете я хочу, чтобы ты лег рядом, хотя это и смущает меня до чертиков в глазах. Без тебя мне не уснуть в этом огромном чужом доме, а мне ужасно хочется спать. Очень! Я уже почти сплю, поэтому завтра буду считать все с нами произошедшее просто сном. А еще, - и это очень серьезно, несмотря на то, что почти тайна, - я благодарна сегодняшнему дню за то, что ты был со мной, и что с тобой ничего не произошло. Я уже не обижаюсь на злой поступок Якова и жалею его за его глупость и за его болезнь. Мне кажется, даже с Ириной и со всеми деньгами Большого Босса он глубоко несчастен и нуждается в тебе как в брате.
- Ты не можешь этого знать наверняка, Воробышек.
- Могу, Илья. Ты просто не замечаешь. Все, кто хоть раз касался тебя, был близок к тебе, теперь в тебе нуждаются. Это как неизбежность. От этого не убежать, как бы ни хотелось иного. Твой брат, твой отец, девушки... - я медлю со словами, - Ирина. Ты ведь знаешь, что если захочешь, сможешь легко вернуть ее, а Яков уступит?
- Воробышек...
- Тшш... - я прикладываю палец к губам и закрываю глаза. - Я все еще жду, а ты все еще не исполнил желание, хотя обещал. И потом, я еще не задала тебе самый главный вопрос вечера.
- Какой же? - он послушно ложится рядом, очень близко от меня и, все же, не касаясь. Замирает, закинув руку за голову, так и не укрывшись одеялом. Но это не страшно, я тяну одеяло за край и сама укрываю его. Вновь прячу ладонь под подушку.
- Скажи, Илья, почему Донг назвал меня рассветной? Это что-то из китайской философии? И чем ему не пришлись по вкусу наши печенья? Зачем он заставил меня съесть твое?
Парень вновь молчит, но это молчание куда светлее прежнего и не пугает меня. Я терпеливо жду его слов, так и не размыкая глаз:
- Ты задала четыре вопроса, любопытная птичка, я отвечу только на один.
- Поймал, - вздыхаю я. Тепло парня так близко, мне сразу становится спокойно и хорошо. И почти все равно, что он скажет, лишь бы говорил.
- Есть древняя китайская легенда, в которой рассказывается о молодом ткаче Люй Хане, что жил когда-то в ремесленном городе Линьдзы, столице царства Ци, в старенькой хозяйской фанзе. Люй Хань был беден, но очень честен и трудолюбив, старик хозяин не мог на него нарадоваться. Ткач ткал такие красивые ткани и ковры, что богачи съезжались в ткацкую лавку издалека, оставляя звонкие монеты и доброе слово, а красивые девушки сами искали внимания завидного жениха. Но Люй Хань не смотрел на них, он давно отдал сердце черноокой и круглолицей красавице Дан-дан, дочери своего хозяина.
Уже готовилась свадьба, молодые люди были счастливы, когда на их беду, в лавку зашел богатый работорговец Чжоу Су и увидел Дан-дан. Он так поразился красоте девушки, что предложил Дан-дан за ее любовь несметные богатства, что хранили его сундуки - атлас и шелк, золото и серебро, жемчуг и дорогие камни, и Дан-дан не устояла. В тот же день она сбежала с работорговцем на одном из его кораблей, оставив Люй Ханя с разбитым сердцем.
Перестал ткач ткать ткань, ничто больше не радовало его глаз, ничто не ублажало сердце. Не было больше в лавке звонких монет и хозяин прогнал его.
- Сволочь, - шепчу я, а Люков продолжает:
- Пять лет скитался Люй Хань отшельником по земле, еще на пять связался с разбойниками, он стал жесток и беспощаден, его сердце зачерствело, но человек не может жить без счастья, и все эти годы он просил бога Юйди - верховного владыку, которому подчинялось небо, земля и подземный мир, - открыть ему тайну, за что тот наказал его.
И вот, когда наш бывший ткач уже отчаялся получить ответ, однажды южный ветер принес ему на языке женское имя "Веики", что значит "Сохраняющая любовь", и Люй Хань заплакал. Упал на колени и зашелся плачем, потому что вспомнил.
"Рассветная девчонка", так он называл свою Веики, когда целовал сотни раз, пробираясь к порогу ее фанзы ранним-ранним утром. "Только ты, Рассветная", - так обращался, когда обещал вернуться, уезжая в большой город. А потом забыл. Красота Дан-дан, звон ярких монет, застили ткачу образ девушки, которой он дал первую клятву любви, а после так легко нарушил.
- И что же? - от возмущения я даже отрываю щеку от подушки и заглядываю в лицо Ильи. - Бедная Веики после стольких лет ожидания приняла назад такого вероломного гада?
- Нет, Воробышек, - хмыкает Люков, неожиданно щелкнув меня по носу пальцем. - Она долго и преданно ждала Люй Ханя, лила слезы и, в лучших традициях мыльных опер, смотрела на дорогу, меняя носовые платки. Давала от ворот поворот всем женихам, пока своей верностью не сразила сердце самого красавца Юйху - сына бога Юйди, гордого сторожа небесных светил, впервые за многие тысячи лет решившего снизойти к земной женщине, - так поразила его сила ее чувств. Ради Веики Юйху принял образ Люй Ханя и подарил девушке вечную жизнь. С тех пор они вместе затерялись где-то в кромке горизонта.
- А что же Дан-дан?
- Ничего. Шторм забрал их вместе с работорговцем в первую же брачную ночь. Со всем золотом и прочим скарбом.
- Надо же... - разочарованно тяну я, возвращая щеку на подушку. - И все же, Илья, я не совсем поняла, что хотел сказать Донг.
Люков поворачивает ко мне лицо и задумчиво смотрит. Я не знаю, на чем сосредотачивается его взгляд, но почему-то облизываю губы.
- Любовь Веики - большая награда, ее надо заслужить. Когда-нибудь для кого-то ты станешь спасением и большой любовью, Воробышек, - вот что хотел сказать китаец. Если этот кто-то, конечно, заслужит твоей любви.
Едва он произносит эти слова, я тут же чувствую, как у меня обрывается вздох и замирает сердце. Отступившие было тени наползают со всех сторон, и в их сгустившейся пелене так легко угадать ненавистное лицо со стальным взглядом. И руки - крепкие, безжалостные, намертво прижавшие меня к груди...
- Нет, - дергаю я головой. - Я не хочу. Пожалуйста, Илья. Не хочу!
***
Я не пойму, что с ней происходит. Только я растолковываю слова Донга, как на лице птички отражается испуг.
Какого черта?!
- Все будет хорошо, воробышек. Никто не сможет заставить тебя любить себя против твоей воли, что бы ни сказал Донг.
- Правда? - ее глаза смотрят с такой надеждой, а лицо так близко, что мне требуется недюженная сила воли, чтобы не коснуться нежной щеки рукой и не запутаться пальцами в ее длинных, упавших на грудь волосах.
- Правда, птичка. Никто.
Она успокаивается, кладет голову на подушку, закрывает глаза и сворачивается возле меня клубком.
- Спасибо, - шепчет, тяжело выдыхая.
Через минуту она уже спит. Через две - утыкается лбом в мое плечо и прячет теплую ладонь в сгибе локтя, через три - будоражит притихшего было зверя мягким дыханием, заставляя с новой силой заскулить в оковах так и не утихшего желания.
Проклятье! Почему птичка не хочет любви? Есть ли у нее тот, кого она готова назвать любимым? И кто, к чертовой матери, упомянутый жених?! Как это все вяжется со страхом в ее глазах и болью в голосе?
Столько вопросов, а самый важный - один: не допустил ли ты, Люков, сегодня непоправимой ошибки?
- Дурак, - шепчу я в тишину комнаты, приставив кулак ко лбу, - похотливый идиот! - но сердце тут же отвечает смехом. Дает почувствовать кожей доверчиво прильнувшего ко мне воробышка.
Ох, очень надеюсь, что нет, а с остальным я разберусь.
Не знаю, приходит ко мне сон или нет. Когда я открываю глаза, утренний свет едва брезжит за окном, еще не разогнав по углам тени. Я лежу долго, слушая ровное дыхание девчонки, глядя в потолок, удивляясь такой непривычной близости наших тел. Так я еще не спал, чтобы с неутоленным зверем, в страхе потревожить и на одном вздохе. Чтобы с кем-то, подобным воробышку у плеча. Незнакомое тепло тлеет в груди, мышцы тяжелы и расслаблены, я закрываю глаза и еще на короткое время забываюсь полусном.
Во сне ее ладонь прокралась на мой живот, и лежит на пупке полусогнутым кулачком, нос уткнулся в подмышку. Не представляю когда, но я все же обнял ее, и сейчас осторожно провожу пальцами по голому плечу, подбираюсь к волосам, поднимаю их и подношу к лицу, встречая новый день ее запахом.
Запахом не принадлежащей мне, но такой моей женщины.
Позже, когда я покидаю комнату, а затем возвращаюсь, я опускаюсь в кресло и долго смотрю на птичку, не в силах отвести взгляд. Вот такую - спящую, утреннюю, с разметавшимися по подушке волосами, нежную, как сам рассвет, - я хочу ее еще больше.
***
Я просыпаюсь от сумасшедшего запаха кофе, витающего в комнате, и тонкого аромата ванили. Не открывая глаз, втягиваю в себя приятные благовония, медленно выплывая из объятий Морфея, и мурчу, потягиваясь, сонной кошкой:
- Ммм... Полцарства за кофе. Какой аромат!
- Только если к царству прилагается рука прекрасной дамы.
- Я согласна, мой герой. Ой, - распахиваю глаза навстречу голосу. - Люков, это что, я сейчас вслух сказала, да?
Он отпускает смешок и подходит к кровати. Останавливается в шаге, негромко приветствуя:
- Доброе утро, Воробышек. Вслух. Надеюсь, ты была искренна, как никогда, иначе герою придется не просто: дамы сердца сегодня такие вероломные, а у него, может быть, чувства и никакого желания разбойничать на дорогах.
Он свеж и умыт, и, в отличие от меня, дал толк своим волосам. Снова одет в привычные свитер и джинсы. Даже часы - и те вновь на нем. Стоит, сунув руку в карман брюк, в другую взяв чашку парующего кофе, и смотрит на меня.
- Ох! - я отрываю голову от подушки и сажусь, прижав пальцы к глазам, радуясь, что решилась смыть с себя перед сном всю косметику. Во сне полотенце перекрутилось, и я в последний момент успеваю натянуть на грудь одеяло. - Я что, бессовестно проспала, да? - поднимаю к парню встревоженное лицо. - Илья, который сейчас час?
- Все нормально, Воробышек. Половина десятого. Не хотелось тебя будить.
- Сколько?! Ничего себе! - я спрыгиваю с кровати и прячу руки под пуховое одеяло, заворачиваюсь в него, стащив следом, до подбородка. - Вот соня! Ты же до сих пор здесь из-за меня! А я ... - растерянно оглядываю комнату, щуря глаза, не представляя куда бежать, - я не помню, где мои вещи. И сумочка. Кажется, в ней были очки...