- Женя...
...что слышно лишь его бешеный, заполошный крик. Или это уже только эхо былого крика, но от него все так же нестерпимо больно в груди, и хочется выть белугой. От облегчения и отпустившего страха, что не Илья пострадал, от унижения, а еще от мысли, что я для парня уже никогда не стану той девчонкой, с которой захочется провести праздничный рождественский вечер.
- Женя, - руки Люкова подхватывают меня за голые плечи и осторожно вздергивают вверх. - Вставай, нельзя тебе на полу - простудишься. Подожди... - натягивают на бедра брюки, застегивают пояс, надевают футболку, затем свитер, просовывают руки в рукава верхней одежды, пока я безвольно стою, крепко зажмурив глаза. - Обопрись об меня и подними ногу!
Наверное, я выполняю приказ, опираюсь ладонями в широкие плечи присевшего передо мной парня, обтянутые мягкой, все еще холодной с улицы кожей куртки, пока он натягивает мне на ноги мои ботинки и шнурует их. Надевает шапку, кособоко севшие на нос очки...
- Женя! Ну же, посмотри на меня, - подбородка касается рука. Пальцы осторожно пробегаются вдоль щеки. - Пожалуйста...
- Да, - я послушно размыкаю веки, встречая внимательный взгляд карих глаз. Неожиданно теплый, не обвиняющий. Как будто и не я стала причиной того, что в его доме оказались три незнакомых отморозка.
- Уже все хорошо. Для тебя все закончилось, ты поняла?
- Да.
- Вот и умница! А сейчас тебе лучше уйти. Сможешь добраться до общежития? - Люков скользит рукой в карман, поднимает мою ладонь и вкладывает в нее бумажную купюру, зажимая в кулаке. - Держи...
- Не надо...
- Надо! Поймай такси - здесь на набережной их много, мне будет спокойнее. Ну? Сделаешь, как я говорю? Я приду к тебе позже.
Нет, не придешь. Но я киваю:
- Хорошо. - Делаю дрожащий шаг к двери и вдруг оборачиваюсь. - А как же ты? - Заставляю себя силой воли взглянуть под ноги, туда, где у стены начинает ворочаться Игорь, приходя в себя, в попытках подняться цепляясь рукой за стену. - Он... - сглатываю ком в горле. - Он...
Он не простит! - хочу я сказать, но только встречаюсь с полными ярости стальными глазами, как тут же вновь цепенею на месте.
- Знаю. Не думай, Воробышек. Разберемся.
- С-сука! - сцеживает мой кошмар разбитыми губами. - ... падла, зубы выбил! - Стоя на коленях, сплевывает на пол кровавые сгустки. - Кто ты, чертов хер? - поднимает татуированную голову, зло утирая рот. - Женька! - тянет ко мне руку, и, не дотянувшись, с силой ударяет кулаком о распахнутую дверь, заставляя меня содрогнуться всем телом. - Я же тебя люблю, дура! Я прощу, слышишь!.. Ты! - оглядывается на Люкова. - Только попробуй ее отпустить, и я тебя убью, ёбарь, клянусь...
Я по-прежнему не могу сойти с места, и Илья становится между нами. Возвышаясь над Игорем, говорит холодно привычно-бесцветным голосом:
- Девчонка уйдет. А мы с тобой поговорим, Грег. Разберемся между собой, чья птичка. Тем более, что Грег Ящерица, помнится, давно искал со мной встречи, так чем не повод? Здесь не бойцовский круг, но, так и быть, я удостою тебя особой чести попытать счастья набить мне морду. Вставай! Или мне самому поднять тебя?.. - И совсем другим - тихим, но твердым. - Уходи, Женя. Сейчас же!
- Люк?! - изумленно выдыхает мой кошмар, и это последнее, что я слышу, выбегая из квартиры в слепой вечер.
***
Алим сидит по левую сторону от Шамана и зорко следит за людьми Байгали, занявшими весь периметр пышно убранной гостиной комнаты дома хозяина. Еще два охранника Айдара стоят за его спиной, остальные четверо разделились, замерев у окон и входа. По обычаю гостеприимства в доме все без оружия. Да оно и не надо. Оружие здесь - я и Алим, но с некоторого времени между нами больше нет спора.
Упругая виноградина лениво перекатывается в тонких пальцах Матвея, он улыбается в бороду, оглаживает живот и, не сводя с Шамана хитрых глаз, отправляет ягоду себе в рот. Довольно качает головой, хлопнув ладонью по столу, тем самым показывая, что трапеза окончена:
- Ну, спасибо, Айдар! Спасибо, уважил старика! Богатый дастархан накрыл, не поскупился. За то воздаст же Аллах тебе и дому твоему добром! Ну да гостя за щедрый стол ноги сами ведут. Дом, где не потчуют вкусной едой, не то, что человек - собака избегает.
Шаман вслед за Матвеем отставляет пиалу с чаем и утирает рот куском пшеничной лепешки.
- Верно, Байгали, - говорит радушно. - Гостю в моей скромной казахской юрте всегда рады, а уж такому, как ты, - и подавно. Вот только какой же ты старик, Байгали? Ведь моложе меня лет на десять, поди?
- А кто его знает? - разводит руками Матвей. - Забыл я. Как жизнь к земле пригнула, луг да пашню дала, так и тружусь, спину не разгибаючи. Молод ли, стар... Иной и до старости глупой овцой живет, что от стада отбилась да пастуха не слушает. А надо слушать, Айдар, надо, волки вокруг. Задерут еще, кто тогда о ягнятках подумает? Пропадут ведь. А черной козе чужой приплод ни к чему. В тягость он ей.
- Так луг-то большой, Байгали, степь широкая - пасись не хочу, места всем хватит. А на волков завсегда собак натравить можно, даром, что ли, кормлены?
- Ой, не скажи, Айдар. Даром - не даром, а против матерого волка пес - что щенок молочный. Иной-то волк и в овечью шкуру влезть изловчится. Глаза отведет, вспорет овце брюхо, а потом уповай на псов да пастуха зови, все одно поздно уж.
- Так что овце делать-то, чтобы на зубы матерому не попасть?
- Пастуха слушать! Отары держаться да шерстью обрастать. А по весне той шерстью пастуху за уход, за кров платить. С овцы не станется, обрастет еще, места богатые у нас. Хорошую овцу хозяин пуще глаза стережет, а паршивую... А паршивая овца и на шужук* не сгодится. Ладно, Айдар, засиделись мы в гостях у тебя, пора и честь знать!
Матвей встает с курпачи*, а следом за ним и я. Алим схватывается на ноги вместе с Шаманом, в почтении склоняет перед Байгали голову, зыркает сердито исподлобья, ожидая ответного поклона от меня, но я зарекся Шаману кланяться, а потому просто стою, держа взгляд и закрывая старика собой.
- Вот! Названный сын мой! - неожиданно громко произносит Матвей, давая отмашку охране, и гордо обнимает меня за плечи. - Хороший джигит, благодарный. Люблю его, тянется к мальчишке душа старика. Как думаешь, Айдар, достойным преемником мне станет? Знаешь ведь, дочка у меня подросла - не дал Аллах сына, отдам за него, и дело с концом!
Шаман бледнеет, но выдержки ему не занимать, и он радостно расцветает в бороде улыбкой.
- Хороший выбор, Байгали! - приблизившись к Матвею, хлопает мужчину по плечу. - Достойный мудрого бая. Решишь пригласить на свадьбу - щедро одарю молодых!
- А и правда, сынок, женился бы на моей Анаргуль? - Матвей щурит хитрый глаз и клонит в вопросе голову, когда мы возвращаемся в машине в его загородный дом, сопровождаемые кортежем охраны. - Хорошая она у меня девочка, славная. Шестнадцать годков через месяц стукнет.
- Не молодая ли для замужества, Байгали?
- Так в самый смак, сынок! - смеется Матвей. - Пока покумекаем, пока суд да дело, уж и созреет ягодка! Видел, какая она у меня красавица? Вся в мать удалась: черноглазая, чернокосая, как Зарина. А шалунья какая, - с такой не соскучишься. Да и здоровьем Аллах не обидел. Может, подумаешь, а, Илья? Единственная дочь, а я человек богатый... Да и глаз у Гульки на тебя горит, я ж не слепой.
Я долго вглядываюсь в пролетающий за окном "мерседеса" вечерний городской пейзаж Астаны, вспоминая остановившуюся у подъезда дома птичку. Свежую, с легким румянцем на щеках и мягкой улыбкой. Со встрепанными ветром волосами, в которые так хочется уткнуться лицом, обхватившую руками плечи, которые так хочется обнять, замершую в легких туфельках на снегу.
"Конечно, Илья. Я приеду к тебе... Если хочешь..."
Черт! Как же долго длится день!
- Твое предложение - большая честь для меня, Матвей. Рад бы я с тобой породниться, хороший ты бай, да у меня, вроде как, - слова сами слетают с языка, - невеста есть.
- Ай, шайтан! - стучит Байгали кулаком по спинке сидения водителя и рассыпается в проклятиях. - И когда только успел?.. - качает головой. - Так мы ее тоже за хорошего джигита отдадим, сынок! - лукаво улыбается в бороду, найдясь с ответом. - Да хоть за Алима, если бойцов любит! Еще и с Айдара калым богатый стрясем! А мою Анаргуль за тебя просватаем. Подумаешь, невеста...
- Не шути так, Байгали, - шепотом говорю я, выдержав долгий пронзающий душу взгляд друга. - Не шути, иначе мы с тобой больше не встретимся.
Матвей и не думает, он вдруг становится очень серьезен, прогнав из глаз лукавство.
- Красивая? - только и спрашивает, тяжело откинувшись на сидении.
Я раздумываю, но все же достаю из внутреннего кармана куртки фотографию птички и протягиваю мужчине, чувствуя непривычную ревность от того, что мужской взгляд в любопытстве скользит по девичьему стану.
- Красивая, - грустно выдыхает Матвей. - И нежная, как цветок миндаля. Я назову ее Гулбахрам - весенний цветок. Или Кунсулу - солнечная. Привезешь познакомить к названному отцу?
- Не знаю, - я отбираю снимок и прячу в карман. - Все же ты старый волчара, Матвей, - не могу сдержать улыбки, глядя в сердитое, еще не старое, но уже испещренное множеством морщин озадаченное лицо. - Напугаешь Кунсулу клыками, объясняй потом девчонке, что ты ей рад...
На прощание Байгали долго потчует меня отцовскими наставлениями, ведет в свой кабинет и достает из сейфа шкатулку, доверху наполненную драгоценностями. Щедрым жестом рассыпает золотые изделия передо мной на столе.
- Вот, для Анаргуль берег, гляди, от чего отказываешься! - сверкает черным глазом, как агатом. - Но и для гостя дорогого не пожалею. Я ведь не для красного словца, Илья, сыном-то тебя при Шамане назвал - виды на тебя дельные имею, сам видишь какая отара у меня жадная да непослушная, такую в порядке держать надо, а про тебя уважаемые баи наслышаны. Не посмеет Шаман против воли моей идти, не чета тебе его сыновья. Выбирай для Кунсулу свадебный подарок! Скажешь, отец названный подарил!