Гость
(осторожно)
- Цена молве - недорога.
Трактирщик
- Цена ей, правда, лишь слова, что с уст слетают, словно пух. Однако ж, выскажемся вслух: слыхал, Мирэй наказан, меч снес ненавистный череп с плеч! А с ним и храм исчез в огне, предав владык сырой земле. И поделом, скажу, тирану! Чей труп исчез, как в воду канул! А может, в пламени сгорел, оставив душу не у дел. Кто знает, где теперь она? Низвергнута ль? Погребена под чадом грешной преисподней?
Гость
(задумчиво)
- А может, прячется средь нас, отыскивая к Богу лаз. Некаянна, непрощена, одна, без сна, и без тепла. В виденьях прошлого блуждая, не существуя, выживая на плахе совести своей.
(закрывая глаза и жестко отирая рукой лицо)
То было, кажется, сто лет тому назад. Но храм, отец, не меч разрушил - яд. Яд Светлой Истины, коснувшийся престола..."
...беру ручку и думаю, внимательно глядя на спящую фигуру девчонки в дурацком свитере, словно снятом с плеча старшего брата: на кой мне это надо? Неужели все дело в Синицыне? И раздраженно ломаю попавшийся под руку карандаш.
А-а, черт!
***
- Ау-у!
- А? Что?.. Ой, Колька, с ума сошел, так пугать?
Пальцы Невского еще раз щелкают меня по носу и поправляют сползшие с лица очки.
- Просыпайся, Воробышек! - командует парень, усаживаясь передо мной на стол и заглядывая в глаза. - У тебя есть двадцать штрафных минут от куратора, чтобы привести в порядок ее кафедру, и две, чтобы доложить другу, как ты докатилась до порочащей высокое имя студента жизни сони?
Господи, я что, уснула?
- Почему только две? - я прихожу в себя и удивленно осматриваю опустевшую аудиторию, зевая в ладошку.
Вот дурында, и ведь даже не заметила как!
- Потому, птичка, - отвечает Колька, - что минуту назад объявлена срочная эвакуация пернатых с территории университета. Плюс зачистка подозрительных кадров уполномоченной группой работников-уборщиков учебных территорий. Извини, Воробышек, но сегодня половая тряпка за тобой.
- Все равно, - не сдаюсь я. Бурчу, вставая со скамьи, злюсь на себя, отпихивая с пути длинные ноги Невского. - Мог бы и понежнее разбудить.
- Это как же? - интересуется Колька, помогая мне складывать в сумку учебные предметы. - Громким чмоком в ухо?
- Дурак. Сладким страстным поцелуем, например. Как царевну...
- Лягушку? - кивает парень, а я жму плечом, мысленно отмечая галочкой еще один собственноручно вбитый гвоздь в крышку гроба желанного диплома.
- Ну, можно как лягушку, - соглашаюсь. - Чем я хуже? Постой, - спрашиваю, натягивая на шею шарф, - или там красавица была?
- Воробышек, - Невский странно смотрит на меня, - ты поаккуратнее с предположениями, - просит, окидывая тоскливым взглядом. - А то ведь я, как Иванушка-дурачок, могу исполнить. Будешь мне тогда караваи печь и портки по ночам стирать, пока я шкуру твою пупырчатую в постельке стеречь стану.
- Размечтался, крякозябл! Живи уж, - кисло улыбаюсь парню, глядя на часы. - У меня и так с этой учебой ночи бессонные, только твоих портков для радости жизни и не хватает. Что там с факультативом по начертательной, не знаешь?
- Уговорила, - фыркает Колька, - обойдемся без поцелуев. Сегодня тихо, - отвечает на вопрос. - Перенесли на вторник. Так что сейчас с чистой совестью по домам. Ты не переживай, птичка, - усмехается на мой красноречивый вздох облегчения, - я тебе график сделаю, как обещал.
Вот теперь я улыбаюсь по-настоящему.
- Ты настоящий кабальеро, Невский! Пожалуй, - говорю, поправляя уголок воротника мужской рубашки, заломленный кверху, - я позволю тебе облобызать подол моего платья.
Колька смеется, а я упираю в него палец.
- В общем, так, амиго, обед в буфете за мной. Постой! - отбираю у друга раскрытый конспект, исписанный ровным красивым почерком, когда он поднимает предмет со стола, намереваясь положить в мою сумку. - Это, кажется, не мой, - с недоумением верчу в руках собственную тетрадь с аккуратно вписанной в нее чужой рукой темой сегодняшней лекции, ничего не понимая. - Или все же мой... Но как?
Невский хмурится и ждет, пока я перестану строить из себя "охваченную внезапным ступором Кассандру", а я с ужасом моргаю на него, выстраиваю в голове нервно позвякивающую логическую цепь событий и внезапно вспоминаю конспекты Люкова, оставленные в комнатке общежития. Провожу параллель...
Как же так? Этого просто не может быть! Не мог же Люков ошибиться тетрадями и вписать тему в чужой конспект, пока я позорно дрыхла рядом? Или мог?.. Вот черт! И что же мне теперь делать?
***
Когда я вечером возвращаюсь с работы, Крюкова смотрит телевизор и жует бутерброд.
- Привет, - бросает мне лениво, сидя в постели, и отворачивается. - Есть будешь, Жень? Я суп сварила, с лапшой, - говорит, щелкая пультом. - Вон, еще теплый, на столе. Не такой как у тебя, конечно, но вроде тоже ничего получился.
Я снимаю куртку и шапку. Разуваюсь. Прохожу в комнату и здороваюсь:
- Привет, Тань.
Мою руки, достаю из пакета небогатые покупки, сделанные на одолженные у Эльмиры до завтрашнего аванса деньги: крупу, масло, хлеб - и думаю: Крюкова и кухня? Странно.
- А ты чего не с Вовкой? - интересуюсь, наливая в тарелку суп. - Мм, вкусно, Тань, - едва не обжигаюсь горячим бульоном, еще не успевшим остыть под двумя слоями полотенец. - Сегодня же вроде пятница?
- Да так, настроения что-то нет, - отвечает Крюкова и утыкается дальше в какой-то детективный сериал, где местом преступления выбран публичный дом. Героини верещат на экране, жмутся друг к другу при виде трупа своей хозяйки, строгий полицейский очерчивает мелом место преступления, а я оглядываюсь на странно молчаливую этим вечером подругу.
- Что-то случилось? - осторожно спрашиваю, отставляя тарелку. - Знаешь, мне сегодня почему-то Серебрянский звонил.
- Да? - равнодушно выгибает бровь Танька. - Вроде ничего. А что? - тянет руку и хватает с тарелки крекер. Хрустит за щекой. - Что-то говорил?
- Я ничего не поняла, но что-то насчет твоей защиты. На работе толком и не ответишь. Тебя что, кто-то обидел?.. Речь шла точно не о дипломе. Вовка?! - догадываюсь вдруг.
Танька стреляет в меня изумленным черным глазом и недовольно поджимает рот.
- Меня?! Жень, шутишь? - фыркнув, отвечает. - Попробовал бы только! Ты же меня знаешь.
Это верно, знаю. Потому и чувствую перемену не в лучшую сторону в настроении подруги.
- Тогда чего он так грустно сопел в трубку?.. Ну, ладно, Крюкова, не хочешь, не отвечай, - говорю через минуту полнейшей тишины. - Ничего я в вашем любовном тандеме не пойму. Захочешь, сама расскажешь.
Я ухожу из комнаты в общую душевую, здороваюсь с курящими возле окошка девчонками, возвращаюсь, замечаю на столе парующую чашку с чаем и большой бутерброд. Сама Танька вновь за пультом телевизора, с ногами в постели, с вялым интересом следит за развитием событий теперь уже модного ток-шоу.
- О! Спасибо, Танюш! - улыбаюсь я. Сажусь за стол, притягиваю к себе горячий чай и включаю ноут. - Я, конечно, могла и сама, - отпиваю мятный напиток, ежась от холода, принесенного из коридора, стаскиваю с дверцы шкафа старенькую шаль, прихваченную с собой в последний приезд из дому, накидываю на плечи, и благодарю. - Но, приятно.
С жадностью изголодавшегося за день книгоеда утыкаюсь в текст:
"...- Стой, - хрипло сказал Каллагэн, отступив на шаг. - Велю тебе именем Господа!
Барлоу рассмеялся.
Крест теперь светился лишь чуть-чуть, по краям. Лицо вампира опять скрыла тень, собрав его черты в странные, варварские углы и линии.
Каллагэн отступил еще и наткнулся на кухонный стол.
- Дальше некуда, - промурлыкал Барлоу. Глаза его загорелись торжеством. - Печально наблюдать крушение веры. Ну что ж...
Крест в руке Каллагэна дрогнул и потух окончательно..."
- Жень! - окликает меня девушка, когда я уже с головой погрузилась в дебри кинговского "Жребия", недопитый чай остыл, а в телевизоре лицо известной певицы зевает в певческом экстазе под финальные титры передачи.
- Что, Тань?
- А... как у тебя сегодня день в универе прошел? - между прочим, спрашивает подруга. - Спокойно?
Я отрываю глаза от ноута и снимаю очки. Пожимаю плечом.
- Нормально, а что?
- Да ничего, - отвечает Крюкова. - Просто я хотела узнать: никто по поводу или без голоса вдруг не повышал? Не выговаривал там чего-нибудь обидного или, может, некрасивого?
Я удивляюсь.
- Да нет, Тань. С чего бы?.. Хотя, знаешь, - признаюсь нехотя, вспоминая свой приход в университет и испуганный взгляд преподавателя, - возможно, кое-кому стоило бы и повысить.
- Да?! - девушка рывком отрывает спину от подушки и упирает в меня взгляд. - Рассказывай! - неожиданно требует.
- А нечего рассказывать, Крюкова, - говорю я. - Просто я сегодня, мало того, что опоздала на лекцию к собственному куратору, так еще и вместо приветствия проехалась носом к ее ногам. А потом и вовсе позорно уснула прямо на паре. Представляешь, какой стыд? А самое обидное, что София это заметила, и теперь, сама понимаешь, какая ласка и почет меня ждет.
- Чего? Выгнала? - ахает Танька.
- Хуже? - вздыхаю я. - Дала выспаться. Правда, оставила за мной почетную уборку кафедры. Но здесь я не в обиде, сама виновата. Ночью спать надо, а не болтаться неизвестно где.
Танька недовольно ворчит и хмурится.
- Ага, как же, сама, - говорит, складывая воинственно руки на груди. - Ты бы еще постриг покаяния, Воробышек, приняла! Если бы этот паразит Люков не обобрал тебя до нитки, то ты бы не блудила по городу, не напугала меня до смерти и не продрыхла бессовестно ленту! Все он, гад, виноват!
- Крюкова, ты с ума сошла! - улыбаюсь я непонятной злости своей подруги. Смотрю с удивлением в дышащее негодованием личико. - Причем здесь Люков, Тань? - спрашиваю. - Во-первых, никто меня не заставлял подходить к нему, я сама напросилась на занятие. Во-вторых, сама отняла у него время. А в-третьих, - заверяю серьезно, - про деньги тоже сама заикнулась. Вот и получила урок. Никто меня за язык не тянул! Да и какая разница, во сколько я пришла домой? - жму плечом. - Ты же знаешь, я все равно бы просидела до четырех за зубрежкой, с моей-то успеваемостью. Так что Люков тут ни при чем.