- Илья! - я ловлю руку Люкова, не в силах так скоро расстаться с ним, но он тут же на глазах у всех целует меня в раскрытую ладонь, не стесняясь своего порыва. Только для меня впуская в глаза мягкость.
- Не надейся соскучиться, моя птичка. Больше никогда.
Но я скучаю. Я ужасно скучаю по нему. По моему несносному Люкову! Все невыносимо долгие минуты ожидания в машине, пока он находится рядом со своим названным отцом. И я надеюсь, он скучает по мне тоже, потому что, когда он возвращается ко мне, когда мужчины выходят из ангара и знакомая высокая фигура, что так дорога моему зашедшемуся в радости сердцу, отделяется от охраны Байгали и безошибочно находит меня в одной из машин, когда уводит за руку из-под носа Босса и мамы, пересаживая в черный внедорожник и увозит в ночь от всех глаз..., когда он останавливает машину на обочине дороги и притягивает меня к себе, отыскивая жадными губами мои губы, шепча: "Только ты, воробышек! Как же долго я ждал!", я разрешаю Люкову исследовать его владения и, наконец, сделать то, что нам обоим так хочется.
А после мы молчим и смеемся, говорим друг другу глупости и просто смотрим в глаза, пока он греет руками мои голые ноги, так и не спустив со своих бедер.
- Ты остриг волосы... - Я провожу рукой по светлому жесткому ежику, чувствуя губы Ильи на своей груди. - Знаешь, я когда впервые увидела их, не поверила своим глазам. У тебя очень красивые волосы, Илья, пожалуйста, отрасти их для меня.
- Да. Все что захочешь, птичка.
- Сегодня, когда ты дрался, Матвей сказал, что ты играешь, почему?
- Байгали так сказал? - рука Люкова сжимает мое колено и ползет на внутреннюю сторону бедра, туда, где сейчас так горячо. Лаская открыто и без стыда, с истовым желанием, проникая в меня, заставляя выгнуться ей навстречу на коротком вздохе. Пальцы другой руки зарываются в волосы, откидывают голову назад, открывая шею нежным, но таким ненасытным губам.
- О-ох...
- Да-а...
- Илья, ты не ответил...
- Мм, какая же ты сладкая, моя девочка... Когда-то, когда я был сопливым восьмилетним мальчишкой и жил в интернате, мой учитель кунфу любил наказывать своих учеников ударами по лицу. И это не были просто пощечины, от этих ударов звенела голова, текли слезы и закипала от стыда и унижения кровь. Очень нескоро, но я научился избегать их, а после и вовсе не допускать. Когда я стал старше и однажды смог победить учителя, я поклялся, что больше никто и никогда не ударит меня в лицо... если только я сам не позволю. Сегодня я хотел, - он вновь толкается в меня, а я падаю лбом на его плечо и крепко обнимаю за шею, - но эта клятва выше меня, птичка. Когда-то я имел неосторожность рассказать о ней Матвею, с тех пор он меряет мои бои степенью кулачных отметин на лице.
- Я больше никогда, никогда не хочу испытывать страх за тебя, Илья! Никогда! Я знаю, что прошу многого, но это всегда будет со мной, понимаешь?
- Женька! Женечка, я виноват! - он вдруг так целует меня, так крепко прижимает к себе, что на глаза невольно наворачиваются слезы. - Я дурак, но я не мог сам справиться. Не исчезай из моей жизни, никогда! Теперь, когда я знаю, что ошибался, я все равно найду тебя, найду!
Мы любим друг друга вот так - запросто и без удобств, до скорого рассвета, и когда он наконец наступает, когда горизонт над бескрайней степью прожигает огненно-пурпурная полоса восходящего солнца, Люков тихо шепчет в мой висок, давно набросив на мои плечи свою куртку и пригрев на широкой груди:
- Вот и рассвет, птичка. Наш по-настоящему первый рассвет. Ты не исчезла, ты все-таки вернулась ко мне.
***
Большой Босс нанимает чартерный рейс, и мы все возвращаемся в свой город в этот же, новый для нас с Ильей, день. На прощание Матвей крепко целует меня в щеку и отвечает на мой взгляд, полный сомнения, добрым укором, в третий раз настаивая на обещании не забывать его самого и не обходить стороной его гостеприимный дом.
- Не отвечай сейчас, Кунсулу, но помни, что я всегда рад видеть вас с Люком у себя в гостях. Тебе нечего делить с моей Анаргуль. Как бы ревниво Гулька не косилась, мой названный сын никогда не посмотрит на нее так, как на тебя, а что же я буду за отец такой, если закрою глаза на счастье единственной дочери...
- Что значит "Кунсулу", Илья? - спрашиваю я Люкова, когда Астана скрывается в плотных ватных облаках под нами, а мы вновь принадлежим только друг другу.
- Это значит "Солнечная". Но для меня, воробышек, ты всегда будешь моей рассветной птичкой.
***
В этот раз все по-другому. Я просыпаюсь в своем доме, в своей постели и впервые за эти тоскливые месяцы одиночества вдыхаю воздух полной грудью, улыбаясь наступившему утру.
Она осталась со мной, моя золотоволосая девочка. Я просто не отпустил ее от себя, а она не стала сопротивляться, доверившись моим загребущим рукам, своровавшим ее у привычного для нее мира.
Я просыпаюсь, и мое сердце пропускает бездонный удар и еще один, пока я в панике осматриваюсь по сторонам, не обнаружив воробышка рядом с собой. И только когда я слышу ее нежный голос, разливающийся по квартире тихим журчащим ручейком, ко мне возвращается мгновенно утраченная было способность дышать...
Моя птичка! Рядом! А значит, я могу жить дальше.
На кухне тихо работает телевизор, косой солнечный луч прокрался сквозь задернутые гардины и падает на девчонку, золотя ее кудряшки, лежащие на плечах. Она стоит у стола, в моей футболке и тонких носках, мурлычет под нос знакомую песенку и творит какое-то одной ей ведомое волшебство с горкой муки. Ее пальцы все в белом порошке, даже на щеке виднеется след от муки... Я отхожу от порога кухни, где замер на время любуясь птичкой, подхожу к ней и прижимаюсь грудью к стройной спине, с удовольствием впитывая в себя пробежавшую по телу дрожь узнавания. С голодом запускаю руки под футболку и медленно провожу ладонями по голым теплым бедрам к маленькому кружевному бикини.
От моего прикосновения и ожидания у птички перехватывает дыхание, но я продолжаю исследовать ее. Мне интересно каждый раз открывать эту девушку - мою девушку - заново.
Я склоняю голову и провожу губами за ухом, жарко выдыхая в ее затылок слова утреннего приветствия. Шепчу, как я за эти несколько часов сна успел соскучиться по своей девочке. Стягиваю шелковую резинку вниз и скольжу пальцами к низу живота...
- Опрокинься на меня, - прошу, притягивая ее к себе и сжимая обнажившуюся в широком разрезе горловины грудь.
- Илья, подожди! У меня же руки в муке! - пробует протестовать она, но под нежным натиском моих пальцев послушно прогибает спину и прижимается к моей груди плечами и затылком.
- Мне все равно. Умница, птичка! Подними ногу, да, вот так... Не спрашивай! - прерываю поцелуем в шею так и не слетевший с ее приоткрытых губ вопрос, оглаживаю колено и опираю его о стол, раскрывая воробышка для себя так, как мне того хочется.
- Илья, - то ли вновь протестует, а то ли уже требует она, и я скольжу пальцами между ее ног, ласкаю губами ее нежную кожу за аккуратным ушком, возвращаюсь и снова скольжу, будоража в ней и в себе урчащее зверем неутоленное желание.
Она дышит все чаще, задерживает дыхание и снова отпускает. Наплевав на муку, впивается пальцами в мои бедра...
- Илья, - отрывисто шепчет с полустоном, и я понимаю ее без слов, хотя и отвечаю:
- Да, моя хорошая. Сейчас.
Я разворачиваю птичку к себе лицом и усаживаю на стол. Сдернув с точеной ноги белье, снимаю с девчонки футболку, освобождая своему взгляду и рукам доступ к влекущему меня телу. Опустив глаза, медленно провожу большими пальцами по груди, спускаю руки на бедра. Скольжу ладонями по гладкой коже, раздвигая ноги... Опустившись перед ней, целую колени.
Моя птичка. Только моя! Клянусь, я сделаю все в этой жизни, чтобы ты была счастливой!
А сейчас я обнажен, и она может видеть мое желание.
Я вхожу в нее быстро и до конца. Она тут же обхватывает меня ногами и отдает губы для требовательного поцелуя. Отвечает на каждое мое уверенное движение едва слышным горячим стоном. Даже в любви моя девочка нежна, как летний цветок.
- Да, моя сладкая, повтори еще раз...
- Илья... Мой невозможный... Мой...
- Да, птичка, только твой...
Когда все заканчивается, я долго прижимаю ее к себе, не в силах отпустить. Приникнув губами ко лбу, впитываю тепло атласной кожи. У меня давно все плечи и спина в муке, да и воробышек выглядит слегка припорошенной.
- Ну вот, - смеется она в ответ на улыбку, почувствовав кожей движение моих губ, - называется, приготовила для именинника завтрак.
- От такого завтрака, воробышек, я не откажусь никогда. Что это, если не утоление голода?.. Постой! - я отрываюсь от нее, заглядывая в глаза. - Ты сказала "для именинника"? Женька, с чего ты взяла?
Она вдруг смущается, неуверенной рукой поправляет волосы, отворачивается, но я ловлю пальцами ее подбородок, поднимая к себе.
- Твой отец... Роман Сергеевич с утра позвонил маме и попросил ее отправить на мой телефон сообщение для тебя. Он поздравляет тебя с днем рождения и просит нас навестить его вечером. Илья! - ее серый взгляд вдруг зажигается искренней радостью. - Он написал, что дарит тебе Валдая! Что уже оформил все необходимые документы и просит простить его!.. Почему ты молчишь? Ты ведь хотел этого!
- Что еще? - я не хочу, но чувствую, как мой голос стынет. Если чертов старик думает, что откупится после всего щедрым подарком... Хотя к чему эта поза? За воробышка я должен ему несметно больше. Черт! - Воробышек?
Она удивляется, но птичка не мастер умалчивать и скрывать, а потому нехотя сознается под моим прямым взглядом:
- Еще Роман Сергеевич написал, что вместе с Валдаем дарит твоей... твоей невесте Сантьяго. Но ведь это не может быть правдой?
- Что именно, Жень? - я вновь привлекаю ее к себе, поднимая бровь. - Что Большой Босс дарит тебе молодого жеребца элитных кро