Блейк пришел несколько раньше нее, он привстал, когда она садилась, а потом снова сел. Он внимательно смотрел на нее.
— Ты знаешь, мне хотелось бы… я уже давно хотел спросить у тебя о твоей работе, но ты ведь такая независимая! — Он улыбнулся, но Сюзан почувствовала в его голосе раздражение; или это ей показалось?
— Мне вообще не приходило в голову, что ты об этом думаешь! — воскликнула она. — Я ждала, когда ты сам спросишь об этом.
— Но почему, ведь я тебе всегда показываю все, что делаю?
Она посмотрела на него. Может быть, она ошиблась насчет Блейка?
— Не знаю почему, но мне казалось, что я своей работой от тебя полностью отделена, может быть, потому, что ожидала, что тебе это не понравится. Или же, возможно, потому, что чувствовала потребность сначала что-то сделать, прежде чем начать говорить об этом. Честное слово, не знаю, Блейк.
— Ну потому ты так и независима, что тебя одолевает какой-то страх, — сказал он спокойно.
— Ты так думаешь?
— Да. Собственно говоря, в тебе никогда нельзя разобраться.
— Я тебя не понимаю, — растерянно сказала она.
— Ты все видишь иначе, чем прочие, и постоянно находишься на каком-то удалении от них. Нелегко приблизиться к тебе, Сюзан. Тебе известно, что почти все мои друзья боятся тебя?
— Боятся? — Это ошеломило ее. — Почему, Блейк?
— Им кажется, что ты очень много мнишь о себе, что критикуешь их уже тем, как сидишь и наблюдаешь за ними.
— Но ведь я… но это совсем не так! — Ей хотелось плакать. — Это просто моя привычка — наблюдать за людьми. Я даже об этом и не догадывалась.
Их разговор был натянут, словно они были чужими. Она не могла этого вынести. Внезапно из ее глаз хлынули сдерживаемые слезы.
— Не говори, что не понимаешь меня, — шептала она.
Но он на нее даже не посмотрел, не видел, что она плачет и продолжал злорадно:
— Неужели женщины не хотят быть таинственными и непонятными?
И действительно, она теперь ощущала, что еще больше отдаляется от него, как и от всех прочих, точно так, как он ей только что говорил. В то время как она работала день за днем, люди избегали ее. У нее не было времени на дружбу, на приятельские отношения. И детей она, собственно, видела только утром и вечером. А теперь она на ночь запиралась и от Блейка. Он сидел на другом конце стола и казался нереальным и далеким в косо падающих лучах солнца.
— Блейк, скажи мне что-нибудь настоящее! — просила она. — Ну, говори же!
Если бы он теперь обратился к ней серьезно, она подбежала бы к нему, упала бы перед ним на колени, обняла и в слезах просила бы его: «Соня мне уже не мешает — ничто мне не помешает, только если ты будешь рядом со мной!»
Но он посмотрел на нее и сказал все тем же веселым голосом:
— Что мне надо тебе сказать, Сюзан? Что ты сегодня утром прекрасна? Но ты прекрасна всегда, и я тебе это так часто говорю… Завтракай, а после мы пойдем смотреть на эти твои восхитительные вещи.
Он смочил пальцы в полоскательнице, где плавало несколько розовых лепестков, и вытер их о свежевыглаженную полотняную салфетку. Кроун внес почки, поджаренные на шпике, и Блейк с обычным аппетитом взялся за них. Он всегда плотно завтракал и при этом сохранял врожденную стройность фигуры.
— Наконец-то нашелся кто-то, кто умеет как следует готовить почки на вертеле, — сказал он серьезно.
— Я рада, — ответила Сюзан. Ведь она потратила долгие драгоценные часы на поиски новой поварихи, потому что почки, которые он любил есть на завтрак, никто не умел приготовить, пока внезапно Джейн не предложила:
«Я бы каждое утро ходила, мадам, и готовила ему эти почки, только бы он перестал ругаться. Но вам придется объяснить всем на кухне, что вы меня посылаете только ради этого».
«Благодарю вас, Джейн, вы всегда в тяжкую минуту спешите мне на помощь».
— Ну, пошли? — спросил Блейк.
Сюзан мгновенно встала — у нее немножко дрожали колени. «Я не боюсь его», — сказала она про себя, а вслух ответила:
— Сейчас, только переоденусь, Блейк.
Они сели в машину, и Банти с важным видом промчал их к ателье. И все же она отвела его на место, где укрывалась от него.
— Сюзан! — ужаснулся Блейк. — Такой шум и грязь!
— Но все это остается на улице, — быстро сказала она. — Зато у меня здесь много места.
Опередив его, она взбежала вверх по лестнице и отомкнула двери. Но когда он вошел и осмотрелся, она снова задрожала.
— Садись, милый, а я присяду к тебе на подлокотник, — умоляюще произнесла Сюзан.
Блейк присел, она устроилась возле и ожидала его приговора с бьющимся сердцем. Когда на ее статуи смотрел Дэвид Барнс, она была в них уверена, но теперь, перед предвзятым взглядом Блейка она потеряла уверенность. Статуи вдруг показались ей холодными, тяжелыми и гигантскими. По сравнению с изысканностью его работ они казались грубыми.
— Я совершенно ошеломлен, — выдавил наконец из себя Блейк. — Сюзан, это колоссально! Когда же ты успела сделать все это?
— Я работала каждый день — почти.
— Я и не думал, что они будут такие гигантские, — ответил Блейк. Он встал и начал ходить между ними. Она чувствовала, что те воспринимают его шаги, его близость, но не отступают перед ним.
— В них, конечно, есть какая-то простота, — начал он, но голос его заглушил вой пожарной машины. Она промчалась мимо окон под детский визг и крики взрослых, и вся комната вздрогнула. И только массивные фигуры не шелохнулись.
— Понимаю, что тебе хочется сделать, — снова начал Блейк и прочитал надписи на постаментах. — Некая стихийная Америка — корни, почва, истоки и так далее.
— Что-то в этом роде, — сказала Сюзан. — Но это скорее чувство, чем идея.
Он долго стоял перед скульптурой Сони.
— Гм, ты ее видишь вот так, — сказал он необычайно тихо, — почти как провинциалку. Я в ней вижу нечто существенно иное.
— Но она и есть провинциалка, — сказала Сюзан. — Ее отец был хорватским крестьянином, они жили среди татар.
Затем он спросил:
— Она уже видела это?
— В готовом виде еще нет. Она пришла один раз мне попозировать.
— Она говорила мне об этом.
Соня у них не была с той ночи, как они говорили о ней. Но Сюзан, естественно, знала, что они встречались, и Блейк о ней теперь говорил совершенно свободно, словно ему нечего было скрывать.
— Ты все делаешь в мраморе? — спросил он.
— Да, — ответила она и добавила: — Я знаю, что ты не любишь камень, но я охотнее всего работаю с ним. — Он все еще смотрел на сильное обнаженное тело Сони, и Сюзан этого уже не могла выдержать.
— Тебе нравится моя негритянка? — спросила она, и он, наконец, повернулся.
— Нравится, она хороша, — и с каким-то удивлением он добавил: — Она действительно очень хороша, Сюзан.
Ей хотелось закричать: «Почему ты так удивляешься?» — но она сказала лишь:
— Мне тоже нравится.
Блейк вдруг сразу обмяк. Он принялся советовать ей, как подготовить выставку, и надавал разных адресов и фамилий, а после добавил:
— Мне надо это сделать за тебя, Сюзан? Должен ли я тебе подготовить почву?
Но она покачала головой.
— Это для меня будет развлечением. Я хочу испытать все. Надеюсь, что тебе не помешает, если я буду выставляться только под своей фамилией?
— Почему это должно мне мешать?
У двери он нежно поцеловал ее и сказал:
— Все это очень здорово. Но не современно, Сюзан.
— Он такие, как я их вижу. Я не знаю, что они, собственно, такое.
— Ну нет, — сказал он и снова уставился на скульптуры. — Я хорошо вижу то, чего не знаешь ты. У тебя все идет не от головы, а от чего-то другого, но от чего — я не знаю. Твоя работа инстинктивна — в ней есть какая-то незавершенность. Ты предварительно делаешь наброски?
— Да, но потом я их рву и работаю без них.
— Гм, это умеют очень немногие. — Она не была уверена, хотел ли он сказать, что она к этим людям не относится. Затем он наклонился и поцеловал ее: — До свидания, Сюзан.
И ушел. Нет, не ушел — у двери он остановился и внезапно своенравно произнес:
— Я хотел бы, чтобы ты со мною сегодня пообедала.
Они не обедали вместе уже несколько долгих месяцев. Уже было само собой разумеющимся, что вплоть до самых сумерек каждый шел своей собственной дорогой, ничего не объясняя и не оправдываясь. Сюзан смотрела на Блейка и колебалась. Она собиралась весь день провести в своем ателье. Если бы она была уверена, что это его желание возникло из любви к ней, она не колебалась бы. Но проблеск упрямства, который заискрился у него в глазах и сделал улыбку напряженной, был ей подозрителен. Но она отогнала сомнение. Она не могла противостоять его прихотям, она даже не понимала их.
— Хорошо, я приду, — ответила она тихо. — Но куда? Домой?
— Нет, в «Фем д'Ор», — сказал он и быстро добавил: — Надеюсь, ты не будешь иметь ничего против, если с нами пообедает Соня!
Они посмотрели друг на друга. Теперь он был явно ехиден.
— Вот я и получила! — с горечью сказала Сюзан.
— Ну, всего один раз, — уговаривал он ее, а после добавил: — Ты должна прийти. Это будет в последний раз. Соня на будущей неделе возвращается в Россию и на всю зиму останется в Москве. — Блейк снова подошел к Сюзан, резко сжал ее плечо и исчез.
Как только он ушел, все статуи, которые в его присутствии были такими пассивными, сразу же ожили. Она прогнала мысли о Блейке и Соне и посвятила себя работе. Она научилась этому много лет назад, когда умер Марк. Но тогда она не умела прогонять мысли так хорошо, как сегодня. Сила ее воли теперь была почти совершенной. Блейк работал в приливе своих настроений. Были дни, когда он в одно мгновение брался за напряженную работу, в другое же время он не был в состоянии мобилизовать свою творческую силу.
— Боже праведный, я уже, пожалуй, никогда не смогу работать! — стонал она безнадежно. Он не мог принудить себя ни к чему, когда у него не было настроения.
В отличие от него ее воля была столь сильна, что она могла всегда вызвать у себя желание работать. Она словно нажимала кнопку на пульте управления гигантского генератора. Но включить волю — этот первый момент действительно требовал твердости и непреклонности. Стоило пережить только первый тяжелый момент — а затем ее сущность, приводимая в движение волей, уже устремлялась к самореализации; все прочие потребности, вплоть до пищи и сна, на время исчезали… Она работала, забыв обо всем, а когда вспомнила — идти на обед было уже поздно.