о себя упрашивать, приготовилась порадовать компанию. Выразительными взглядами она старалась воспрепятствовать такому проявлению любезности, но тщетно – Мэри их не поняла. Подобная возможность продемонстрировать себя публике была ей приятна, и она начала свою партию. Выражающий страдание взгляд Элизабет был устремлен на нее, она с нетерпением и надеждой следила за тем, как представление, хотя и медленно, но приближалось к финалу. Увы, все было напрасно, ибо Мэри углядела в вежливых выражениях благодарности, прозвучавших со стороны слушателей, намек, что ей можно продолжить демонстрировать им свою благосклонность, и после полуминутной паузы начала новую песню. Вокальные способности Мэри ни в коей мере не были приспособлены для таких представлений: голос у нее был слабый, а манера пения – утрированной. Элизабет терзали неописуемые муки. Она бросила взгляд на Джейн, чтобы узнать, как она это переносит, но Джейн спокойно беседовала с Бингли, посмотрела на двух его сестер и увидела, что те потешаются над исполнением. Дарси, однако, продолжал оставаться невозмутимо серьезным. Она повернулась к отцу, взглядом умоляя его сделать так, чтобы Мэри не пела всю ночь. Мистер Беннет понял намек, и когда Мэри допела свою вторую песню, обратился к ней вслух:
– Очень хорошо, дитя мое. Вы радуете нас достаточно долго. Оставьте и другим барышням время, чтобы показать себя.
Мэри, хотя и сделала вид, что не слышит, несколько стушевалась, и Элизабет, жалея ее и уже сожалея о действиях отца, поняла, что от ее беспокойства не будет пользы. Не оставались в стороне и другие родственники.
– Если бы мне, – сказал мистер Коллинз, – был ниспослан талант пения, я бы испытал, без сомнения, большое удовольствие, поделившись с обществом этим даром, ибо я считаю музыку совсем невинным развлечением, вполне совместимым с миссией священнослужителя. Я, однако, далек от утверждения, что мы можем посвящать музыке слишком много времени, поскольку, безусловно, есть и иные вещи, которым следует уделять внимание. На настоятеля прихода возложено множество обязанностей. Прежде всего он должен достичь такого согласия в вопросе о десятине, которое устроит его самого, но и не нанесет ущерба его покровителю. Он должен уделять самое серьезное внимание обдумыванию собственных проповедей, и это оставит не так много времени исполнению его обязанностей в приходе, а также уходу и улучшению своего жилища, так как никто не может его освободить от необходимости сделать дом максимально комфортным. И я считаю в высшей степени важным, чтобы он был внимателен и действовал умиротворяюще на всех, и особенно был почтителен по отношению к тем, кому он обязан своим возвышением. Я не могу вообразить его свободным от такой обязанности, и я не могу одобрить поведение человека, который упустил бы возможность засвидетельствовать свое уважение к кому-либо, связанному с семьей своего благодетеля.
И, отвесив поклон мистеру Дарси, он завершил свою речь, произнесенную так громко, что ее услышала половина зала. Многие с недоумением прислушивались, многие улыбались, но никого это не позабавило больше, чем мистера Беннета, а вот его жена со всей серьезностью одобрила столь разумные слова мистера Коллинза и заметила вполголоса леди Лукас, что он удивительно умный и добродетельный молодой человек.
Элизабет отчетливо осознала, что, если бы все члены ее семьи договорились выставить себя в этот вечер в максимально неблагоприятном свете, они не смогли бы выполнить это с большим воодушевлением и столь оглушительным успехом. Утешала ее лишь надежда, что хотя бы некоторые из действий ее родственников ускользнули от внимания Бингли и ее сестры, и его чувства к ней достаточно сильны, чтобы отнестись снисходительно к проявлениям глупости, свидетелем которой он, должно быть, стал. Ужасно, однако, было то, что две его сестры и мистер Дарси получили прекрасную возможность высмеивать ее родственников, и у нее не получалось выбрать, что было более невыносимо: молчаливое презрение джентльмена или глумливые улыбки дам.
Остаток вечера подарил ей еще одно испытание. Ей постоянно досаждал мистер Коллинз, который не отходил от нее ни на шаг, и, хотя и не смог уговорить ее снова потанцевать с ним, лишил ее возможности танцевать с другими. Напрасно она умоляла его встать в паре с кем-нибудь еще и предлагала познакомить его с любой молодой девушкой в зале. Он твердил в ответ, что к танцам он совершенно равнодушен, что его главная цель деликатными ухаживаниями зарекомендовать себя перед своей дорогой кузиной и поэтому он обязан оставаться рядом с ней весь вечер. Возразить ему было нечего. Немногими минутами облегчения она была обязана своей подруге мисс Лукас, которая время от времени присоединялась к ним и деликатно отвлекала на себя неистощимую любезность мистера Коллинза.
По крайней мере, Элизабет была свободна от новых попыток мистера Дарси продемонстрировать ей свое расположение, хотя он часто оказывался совсем близко от нее – совершенно отстраненный, он более не подходил достаточно близко, чтобы иметь возможность заговорить. Она чувствовала, что это было вероятным следствием ее намеков на мистера Уикхема, и испытывала удовольствие от этого.
Компания из Лонгборна отбыла последней из всех приглашенных, и благодаря маневрам миссис Беннет, им пришлось ждать экипажа четверть часа после того, как все разъехались, что дало время увидеть, с каким неподдельным нетерпением некоторые из хозяев ждали их отъезда. Миссис Херст и ее сестра почти не открывали рта, только что пожаловаться на усталость, и по всему было видно, как им не терпелось остаться наконец в одиночестве. Они уклонялись от любых попыток миссис Беннет завязать разговор и тем самым напоминали всей компании о навалившейся на всех усталости, которую нисколько не облегчали длинные речи мистера Коллинза, без устали расхваливавшего мистера Бингли и его сестер за их элегантность и предложенные развлечения, а также гостеприимство и любезность, которыми они удостоили своих гостей. Дарси не вымолвил ни слова. Мистер Беннет в таком же молчании наслаждался этой сценой. Мистер Бингли и Джейн стояли вместе, немного в стороне от остальных, и обращались только друг к другу. Элизабет хранила такое же молчание, как и миссис Херст или мисс Бингли, и даже Лидия была слишком утомлена, чтобы произнести что-либо, кроме случайно вырвавшегося признания:
– Господи, как я устала! – сопровождавшегося протяжным зевком.
Когда наконец пришло время попрощаться, миссис Беннет была исключительно благосклонна, выражая надежду скоро увидеть всю семью в Лонгборне и, обратившись особо к мистеру Бингли, заверила его, что именно он может сделать их счастливыми, разделив с ними семейный ужин в любое удобное ему время, без всяких церемоний и официального приглашения. Бингли был весьма благодарен и с радостью согласился воспользоваться первой же возможностью услужить ей сразу по возвращении из Лондона, куда ему придется ненадолго уехать на следующий день.
Миссис Беннет была совершенно удовлетворена и покинула дом в благостном убеждении, что, учитывая время, необходимое на приготовления к переезду, заведение новых карет и пошив свадебного платья, она, несомненно, увидит, как ее дочь обоснуется в Незерфилде не позже, чем через три или четыре месяца. О том, что мистер Коллинз женится еще на одной дочери, она думала с не меньшей уверенностью и с изрядным, хотя и не сравнимым удовольствием. Элизабет была для нее наименее любимой из всех ее детей, и хотя претендент и своевременность его появления радовали ее, ценность всего этого затмевалась мистером Бингли и Незерфилдом.
Глава 19
Следующий день не принес покоя обитателям Лонгборна. Мистер Коллинз сделал свое формальное предложение руки и сердца. Решив закончить все дела, не теряя времени, так как свободен он был только до следующей субботы, и не испытывая ни малейшей робости, которая могла бы хоть на миг зародить в нем тревогу за благополучный исход, он приступил к исполнению своего намерения очень серьезно, не отступая ни на шаг от ритуала, который он считал неотъемлемой частью пути к семейному счастью. Застав вскоре после завтрака миссис Беннет, Элизабет и одну из младших сестер в гостиной, он обратился к матери со следующими словами:
– Могу ли я полагаться, мадам, на ваше влияние на свою прекрасную дочь Элизабет, обратившись с просьбой, оказать мне честь и позволить переговорить с ней наедине сегодня утром?
Прежде чем введенная в краску Элизабет успела оправиться от удивления, миссис Беннет мгновенно ответила:
– О боже! Конечно! Я уверена, что Лиззи будет очень рада этому, и не сомневаюсь, что она не станет возражать. Пойдем, Китти, я хочу, чтобы ты поднялась наверх.
И, собрав свое рукоделие, она поспешила покинуть комнату, не обращая внимания на слова, произнесенные Элизабет вслед:
– Мадам, не уходите. Я прошу вас, останьтесь. Мистер Коллинз должен извинить меня. Он не может сказать мне ничего такого, чего не позволено было бы услышать каждому. Иначе я тоже не останусь.
– Нет, нет, что за вздор, Лиззи! Мне угодно, чтобы ты оставалась на месте.
И когда Элизабет с выражением досады и растерянности на лице действительно собралась сбежать, она добавила:
– Лиззи, я настаиваю на том, чтобы ты осталась и выслушала мистера Коллинза.
Элизабет не могла не подчиниться столь строгому указанию, и после минутного размышления осознала, что будет более разумным покончить со всем как можно скорее и тише, не вступая в конфликт с матерью. Она снова села и попыталась, продолжив прерванные занятия, скрыть свои чувства, в которых смешались отчаяние и веселье. Миссис Беннет и Китти удалились, и как только они остались одни, мистер Коллинз приступил к делу.
– Поверьте мне, моя дорогая мисс Элизабет, что ваше смущение не только не наносит вам какой-либо ущерб, но, напротив, служит дополнением к другим вашим достоинствам. Вы были бы менее добродетельны в моих глазах, если бы не это простительное смятение; но позвольте мне заверить вас, я заручился одобрением вашей уважаемой матушки моего предложения. Вы вряд ли можете сомневаться в истинности моих намерений, однако ваша природная скромность может заставить вас обманывать себя – мое внимание к вам было слишком заметным, чтобы усомниться в его причине. Как толь