Миссис Беннет действительно находилась в самом плачевном состоянии. Одно упоминание о чем-либо, касающемся помолвки, приводило к взрыву дурного настроения, и куда бы она ни направлялась, она заранее была уверена, что услышит разговоры об этом событии. Вид мисс Лукас вызывал у нее отвращение. Она относилась к ней, как к своей преемнице в этом доме, с чувством ревнивой враждебности. Всякий раз, когда Шарлотта приходила навестить их, она не сомневалась, что та предвкушает момент, когда займет ее место, и всякий раз, когда они с мистером Коллинзом негромко разговаривали о чем-то между собой, она была убеждена, что речь идет о поместье Лонгборн и о том, как они выгонят вон ее саму и ее дочерей из дома, лишь только мистер Беннет покинет этот мир. И на все это она с выражением неизбывной горечи жаловалась мужу.
– Согласитесь, мистер Беннет, – говорила она, – невозможно представить, что Шарлотта Лукас когда-нибудь станет хозяйкой этого дома, что мне придется уступить ей и увидеть, как она займет в нем мое место!
– Дорогая моя, не предавайтесь таким мрачным мыслям. Будем надеяться на лучшее. Давайте тешить себя надеждой, что я, возможно, еще выживу.
Такая возможность никак не утешила миссис Беннет, и поэтому, вместо того чтобы успокоиться, она продолжила сетовать с прежним надрывом.
– Я не могу вынести мысли, что наше имение должно стать их собственностью. Если бы не приоритет наследования, я и не переживала бы об этом.
– О чем вы не переживали бы?
– Я вообще ни о чем не переживала бы.
– Возблагодарим всевышнего, что он уберег вас от состояния такой бесчувственности.
– Я никогда не смогу быть благодарна кому-либо, мистер Беннет, за что-либо, связанное с наследованием. Я не могу понять, как могло у кого-то хватить совести придумать отбирать имение у родных дочерей. И все это в пользу мистера Коллинза! Почему он должен иметь больше прав, чем кто-либо другой?
– Я предоставляю вам решить это самой, – заключил мистер Беннет.
КНИГА ВТОРАЯ
Глава 1
Пришло письмо от мисс Бингли и положило конец сомнениям. Уже из первого предложения определенно следовало, что все они обоснуются на зиму в Лондоне, а заканчивалось письмо сожалениями ее брата о том, что он не успел засвидетельствовать почтение своим друзьям в Хартфордшире до того, как покинул их края.
Никакой надежды не осталось, она исчезла бесповоротно; и когда Джейн смогла дочитать оставшуюся часть письма, она не обнаружила более ничего, кроме проявления явной привязанности автора, что в какой-то степени могло бы ее утешить. Комплименты в адрес мисс Дарси занимали главное место. Вновь обсуждались ее многочисленные увлечения, и Кэролайн не могла нарадоваться их растущей близости и осмелилась предсказать исполнение всех желаний, которыми она поделилась в предыдущем письме. Она также с большим удовлетворением сообщала, что ее брат проживает в доме мистера Дарси, и с восторгом описывала некоторые задумки последнего относительно новой мебели.
Элизабет, которой Джейн очень скоро рассказала обо всем, выслушала ее с чувством негодования, не проронив ни слова. Сердце ее разрывалось между беспокойством о сестре и обидой на весь остальной мир. Утверждениям Кэролайн о неравнодушии ее брата к мисс Дарси она не придала никакого значения. В том, что он действительно любил Джейн, она сомневалась не больше, чем когда-либо, и хотя она всегда испытывала симпатию к нему, все же не могла думать без негодования, отчасти даже с презрением, о той легкости характера, об отсутствии должной решимости, которые в результате сделали его рабом своекорыстных друзей и привели к необходимости безропотно пожертвовать своим счастьем в угоду их предпочтениям. Однако, окажись собственное счастье джентльмена единственной жертвой его поступков, ему, возможно, было бы позволено распоряжаться им так, как он посчитал нужным, но от этого зависело счастье ее сестры, и она считала, что он не имел права этим пренебрегать. Короче говоря, много о чем здесь можно было бы поразмышлять на досуге, однако все это было бы впустую. Но она не могла заставить себя думать о чем-либо другом: в конце концов, действительно ли увлечение Бингли угасло само или это произошло под влиянием его друзей, знал ли он о влечении Джейн, или это ускользнуло от его внимания; как бы то ни было, эти умозрительные различия могли повлиять на ее мнение о нем, а положение сестры при этом оставалось неизменным – ее покой был безжалостно разрушен.
Прошел день или два, прежде чем Джейн набралась смелости рассказать Элизабет о своих чувствах; но вот, наконец, настал момент, когда миссис Беннет оставила их одних после более длительного, чем обычно, приступа раздражения по поводу Незерфилда и его хозяина, и она не сдержалась:
– О, если бы моя дорогая матушка лучше владела собой! Она не представляет, какую боль причиняет мне своими постоянными рассуждениями о нем. Но я не стану роптать. Это не может продолжаться вечно. Его забудут, и у нас все будет как прежде.
Элизабет посмотрела на сестру с сочувствием, но оценила такую перспективу весьма скептически, а потому ничего не сказала в ответ.
– Ты сомневаешься во мне самой, – воскликнула Джейн, залившись румянцем, – но у тебя нет на то причин. Возможно, он и останется в моей памяти как самый любезный человек из всех моих знакомых, но не более того. Мне не на что надеяться, мне нечего бояться, и мне не в чем его упрекнуть. Слава Богу! Это не ранит меня более. Итак, еще немного времени, и я обязательно постараюсь справиться с этим.
Вскоре она добавила окрепшим голосом:
– Я уже утешаюсь тем, что с моей стороны это была не более чем ошибка воображения и что она не причинила вреда никому, кроме меня самой.
– Моя дорогая Джейн! – воскликнула Элизабет. – Ты слишком хороша. Твои нежность и бескорыстие поистине ангельские. Я не знаю, как это выразить, но у меня чувство, будто я никогда не воздавала тебе должного и не любила тебя так, как ты того заслуживаешь.
Мисс Беннет с горячностью отвергла все приписанные ей выдающиеся достоинства и ответила не меньшим восхвалением на теплую привязанность сестры.
– Нет, – продолжила Элизабет, – это совершенно несправедливо. Ты предпочла бы считать всех окружающих порядочными людьми, и тебя задевает, если я говорю о ком-то плохо. Я же хочу думать, что они такие только в твоем мнении, а ты противишься такому моему убеждению. Не верь, что я впадаю в крайность и покушаюсь на твою веру во всеобщую доброту. Это не так. На свете не так уж много людей, которых я действительно люблю, и еще меньше тех, кого я ценю высоко. Чем больше я узнаю мир, тем больше я им не удовлетворена, и каждый день подтверждает мое убеждение в несовершенстве и противоречивости людских характеров, в невозможности оценивать их на основании даже привычного впечатления о их достоинствах или разумности. Недавно я столкнулась с двумя случаями, об одном мне не хочется упоминать, другой – замужество Шарлотты. Это непостижимо! Сколько ни вдумывайся, это остается непостижимым!
– Моя дорогая Лиззи, не поддавайся таким чувствам, ибо они разрушат твое счастье. Ты совершенно пренебрегаешь различием между жизненной ситуацией и характером человека. Отдай должное почтенности мистера Коллинза и уравновешенному и благоразумному характеру Шарлотты. Вспомни, что она из большой и не столь богатой семьи; что в их общих обстоятельствах они более чем подходящая пара; и будь готова поверить, ради благополучия всех, что она может испытывать определенное уважение и почтение к нашему родственнику.
– Чтобы угодить тебе, я была бы готова поверить во что угодно, но никому такая вера не принесет пользы; если бы я была убеждена, что Шарлотта питает к нему хоть какое-то уважение, я должна была бы думать о ее рассудительности даже хуже, чем сейчас о ее душевности. Моя дорогая Джейн, мистер Коллинз – тщеславный, напыщенный, ограниченный и глупый человек; ты знаешь, каков он есть, не хуже меня; и ты, как и я, должна чувствовать, что женщина, вышедшая за него замуж, не в ладах со свои рассудком. Ты не станешь защищать такую, даже если это Шарлотта Лукас. Ты не должна ради оправдания одного человека вкладывать новый смысл в принципы и понятие честности или пытаться убедить себя или меня, что эгоизм – это благоразумие, а пренебрежение опасностью – залог счастья.
– Я считаю, что твой язык становится слишком бескомпромиссным, когда речь заходит о них, – ответила Джейн. – И я надеюсь, ты убедишься в этом, увидев их счастливыми друг с другом. Но довольно об этом. Ты намекала на что-то другое.
Ты упомянула два случая. Я догадываюсь, кого ты имела в виду, но умоляю тебя, дорогая Лиззи, не причиняй мне боль, возлагая на этого человека всю вину, и сообщая, как он упал в твоем мнении. Мы не должны полагать, что нам причиняют боль преднамеренно. Мы не должны ожидать от полного энергии молодого человека чрезмерной осторожности и предусмотрительности. Очень часто нас обманывает собственная самонадеянность. Женщины придают мимолетному восхищению значение большее, чем оно того заслуживает.
– А мужчины делают все, чтобы мы обманывались.
– Если это делается намеренно, им нет оправдания; но мне сложно вообразить, что в мире существует столько умысла, как считают некоторые.
– Я далека от того, чтобы приписывать какие-либо поступки мистера Бингли злому умыслу, – попыталась смягчить свою позицию Элизабет, – но поступив опрометчиво или огорчив кого-то без всякой задней мысли, можно совершить всего лишь ошибку, а можно принести кому-то настоящее несчастье. Бездумность, недостаток внимания к чувствам других людей и отсутствие решимости сделают свое дело.
– И ты приписываешь это кому-то из них?
– Да, и вполне определенно. Но если я продолжу, я рискую рассердить тебя, высказав свое нелицеприятное мнение о людях, которых ты уважаешь. Лучше останови меня, пока не поздно.
– Значит, ты настаиваешь, что его сестры дурно влияют на него?