ых событий мистер Уикхем написал мне, что, приняв окончательное решение не следовать первоначальным намерениям, он надеется, что я не сочту неразумным с его стороны рассчитывать на кое какие скорые денежные выплаты, а не дожидаться обещанного в будущем места, которым он, по всей видимости, не сможет воспользоваться. Он добавил, что у него возникло намерение изучать право, и я должен признать, что проценты с унаследованного капитала в тысячу фунтов будут совершенно недостаточной поддержкой для этого. Я скорее желал, чем верил, что он искренен в своих намерениях, но, независимо от этого, был готов согласиться на его предложение. Я не сомневался, что мистеру Уикхему не следует становиться священнослужителем. Таким образом, дело вскоре было улажено: он отказался от любых претензий на место в приходе, даже если бы у него появилась возможность когда-либо получить его, и получил взамен три тысячи фунтов. Всякие отношения между нами, казалось, теперь прекратились. Я был слишком неблагоприятного мнения о нем, чтобы приглашать его в Пемберли или искать его общества в столице. Я думаю, он действительно жил в городе, но его изучение права было чистым притворством, и, поскольку теперь он был избавлен от ограничений в средствах, то жизнь вел праздную и распутную. Около трех лет я мало что о нем слышал, но по смерти пастора в приходе, который раньше был предназначен для него, он снова обратился ко мне с письмом, содержащим просьбу о предоставлении ему этого места. Его обстоятельства, как он заверил меня, и мне не составило труда поверить в это, были чрезвычайно плохими. Он нашел юриспруденцию крайне бесполезным занятием и теперь был полон решимости принять сан, если я предоставлю ему приход, о котором в свое время шла речь. В его праве на него, как он полагал, не могло быть никаких сомнений, поскольку он был твердо уверен, что у меня нет другого человека, о котором я должен был заботиться, и я не мог пренебречь волей моего уважаемого отца. Вы вряд ли станете упрекать меня в том, что я отказался выполнить эту просьбу и не изменил своего решения при последующих ее повторениях. Его негодование вполне отвечало его бедственному положению, и он, несомненно, был столь же груб в своих оскорблениях по отношению ко мне в разговорах с другими, как и в прямых упреках мне самому. По прошествии некоторого времени всякие отношения между нами прекратились. Как складывалась его жизнь далее, я не ведаю. Но прошлым летом он снова самым болезненным образом объявился в моей жизни.
Теперь я должен поведать историю, которую сам я предпочел бы забыть, и которую никакие обстоятельства, кроме сложившихся сейчас, не могли заставить меня рассказать кому бы то ни было. Сказав так много, я не сомневаюсь в вашей способности сохранить тайну. Моя сестра, которая более чем на десять лет младше меня, была оставлена под опекой племянника моей матери, полковника Фицуильяма, и меня самого. Около года назад я забрал ее из пансиона, и ее образование продолжилось в Лондоне. Прошлым летом она поехала с дамой, которая занималась ее воспитанием, в Рамсгейт. Туда же отправился и мистер Уикхем, несомненно, с определенными намерениями, ибо оказалось, что между ним и миссис Янг, в добропорядочности которой мы были самым несчастным образом обмануты, имело место давнее знакомство. Благодаря ее попустительству и даже помощи он настолько завоевал доверие Джорджианы, чье нежное сердце хранило теплые воспоминания о его доброте к ней в детстве, что они убедили ее поверить в его любовь и дать согласие на побег. Ей было тогда всего пятнадцать лет, и это должно послужить ей оправданием; и после признания ее неблагоразумия я рад добавить, что узнал обо всем от нее самой. Я, не предупредив заранее, присоединился к ним за день или два до предполагаемого дня побега, и тогда Джорджиана, не в силах вынести мысль о том, насколько это может огорчить и обидеть любимого брата, на которого она смотрела почти как на отца, призналась мне во всем. Вы можете себе представить, что я пережил и как действовал. Из опасения нанести урон чести, а также травмировать юношеские чувства моей сестры, мы постарались скрыть происшествие и не прибегать к публичному разоблачению, но я написал мистеру Уикхему, который немедленно покинул это место, а миссис Янг, конечно, была уволена. Главной целью мистера Уикхема, несомненно, было состояние моей сестры, составляющее тридцать тысяч фунтов, но я не могу не предположить, что надежда отомстить мне была не менее сильным побуждением. Его месть была бы действительно беспредельной.
Это, мадам, правдивое изложение всех деталей истории, которая произошла между нами; и если вы не отвергнете его полностью, как не вызывающее доверия, вы, надеюсь, впредь воздержитесь от обвинений меня в жестокости по отношению к мистеру Уикхему. Я не знаю, каким образом, какими словами он добился вашего расположения, но его успеху, пожалуй, не стоит удивляться. Принимая во внимание то, что вы раньше не были в курсе всего произошедшего, вряд ли можно было предполагать, что вы сами сделаете правильные заключения, а подозревать кого-либо, конечно, не в вашем характере.
Вы, возможно, зададитесь вопросом, почему всего этого я вам не рассказал вчера вечером; но тогда я еще не владел собой настолько, чтобы решить, что можно, а чего не следует раскрывать вам. Для подтверждения правдивости всего, что здесь изложено, я могу сослаться на свидетельства полковника Фицуильяма, который, в силу нашего близкого родства и регулярного общения, и, более того, как одного из исполнителей воли моего отца, был знаком в деталях со всеми действиями, мною предпринятыми. Если ваше неприятие моей персоны помешает считать мои утверждения убедительными, то по той же причине вы не сможете отказать в доверии моему кузену; и чтобы у вас была возможность переговорить с ним, я постараюсь найти возможность передать это письмо вам в руки еще этим утром. Мне остается только добавить: Храни вас Господь.
Фицуильям Дарси.
Глава 13
Элизабет, получив письмо от мистера Дарси, вовсе не ожидала, что оно будет содержать повторение его предложений, но и предположить что-либо о его содержании никак не могла. Как бы то ни было, можно легко представить, с каким вниманием она вчитывалась в каждую строчку и какие противоречивые чувства в ней при этом рождались. Чувства эти, менявшиеся по мере чтения, едва ли можно было определить одним словом. С изумлением она поняла прежде всего, что он не сомневался в силе приведенных им аргументов, якобы полностью оправдывающих его действия, но сохраняла непоколебимое убеждение в том, что все его доводы служат лишь для сокрытия постыдности его поступков. С яростным предубеждением против всего, что он мог сказать, она читала его рассказ о том, что произошло в Незерфилде. Читала с негодованием, которое почти сводило на нет ее способность к пониманию, и из-за нетерпения узнать, что может открыть следующее предложение, она была неспособна уловить смысл того, что уже было перед ее глазами. Его мнение о бесчувственности сестры она отвергла сразу же, решив, что оно надуманное, а его рассказ об объективно существующих, самых неприятных возражениях против брака настолько разгневали ее, что она утратила желание отдать должное его наблюдательности. Он не выразил сожаления по поводу того, что совершил, и это не улучшало ее мнение о нем; к тому же его стиль был не покаянным, а надменным. Это были воплощенные гордыня и дерзость.
Но когда затем последовал рассказ о мистере Уикхеме, когда она с большим вниманием и меньшей предвзятостью прочитала рассказ о событиях, которые, если действительно имели место, должны были уничтожить так бережно взращенное мнение о его достоинствах и которые имели столь пугающее сходство с историей ее собственных отношений с ним – ее чувства обострились до боли и уже не поддавались определению. Замешательство, мрачное предчувствие и даже паника одолевали ее. Она хотела полностью отвергнуть все, с упорством повторяя: – Это не может быть правдой! Этого вообще не может быть! Это, наверняка, чудовищная ложь! И когда она прочитала письмо до конца, хотя и не вникнув еще по-настоящему в содержание последних страниц, она резко скомкала его, убеждая себя, что более не прикоснется к нему, что никогда даже не взглянет на него снова.
В полном смятении, с мыслями, которые ни на чем не могли сосредоточиться, она продолжала идти по дорожке; но это никуда не годилось – буквально через полминуты письмо было снова развернуто, и, взяв себя в руки, насколько это было возможно, она с нарастающим упадком духа начала перечитывать часть, которая касалась истории Уикхема, заставляя себя вникнуть в смысл каждого предложения. Рассказ о его отношениях с семьей владельцев Пемберли был именно таким, каким она услышала от него самого; и доброта покойного мистера Дарси, хотя она раньше и не знала о ее мере, так же хорошо согласовывалась с его собственными словами. До этого места каждый факт подтверждал уже известное ей, но когда она дошла до завещания, различие оказалось значительным. То, что сам Уикхем рассказал о приходе, было свежо в ее памяти, и, повторяя его собственные слова, невозможно было не почувствовать, что одна или другая сторона демонстрируют ужасное двуличие, и несколько мгновений она тешила себя надеждой, что в ее выбор стороны не вкралась роковая ошибка. Но когда она с самым пристальным вниманием прочитала и перечитала следующие за этим подробности об отказе Уикхема от всех претензий на приход и о том, что он получил взамен щедрые отступные в три тысячи фунтов, сомнения снова одолели ее. Она оторвалась от чтения и попыталась оценить все обстоятельства с тем беспристрастием, на которое была способна – обдумывая и взвешивая правдоподобность каждого утверждения, – но без особого успеха. С обеих сторон это были только ни на чем не основанные утверждения. Она вновь принялась читать, но каждая строчка все яснее доказывала, что дело, которое, как ей казалось, невозможно было ни коим образом обе