рнуть в пользу мистера Дарси, представить его поведение иным, нежели бесчестным, могло совершить невообразимый поворот, который должен был сделать его совершенно ни в чем не виновным.
Расточительность и распутство, в которых он не постеснялся обвинить мистера Уикхема, чрезвычайно шокировали ее, тем более что она не могла привести никаких доказательств его предвзятости. Она ничего не слышала об Уикхеме до того, как он был принят в ополчение графства, в которое тот вступил по рекомендации некоего молодого человека, случайно встреченного в городе, с которым он был поверхностно знаком. О его прежнем образе жизни им ничего не было известно, только то, что он сам рассказывал о себе. Что касается его истинного характера, то, даже если бы это было возможно, она никогда не испытывала желания узнать о нем больше. Его лицо, голос и манеры сразу сделали его обладателем всех добродетелей. Она попыталась вспомнить какое-нибудь проявление им положительных качеств, какой-нибудь особенный пример честности или доброжелательности, который мог бы защитить его от нападок мистера Дарси или, по крайней мере, был способен искупить ошибки молодости, которыми она пыталась считать то, что мистер Дарси назвал многолетней праздностью и закоренелым пороком. Но ни единое подобное воспоминание не поддержало ее надежд. Она как будто наяву увидела его перед собой, во всей притягательной силе его облика и манер, но не смогла вспомнить никаких достоинств более существенных, чем всеобщее одобрение в местном обществе и симпатии сослуживцев, которые он вызывал своей общительностью. Пробыв в задумчивости долгое время, она снова вернулась к чтению. Увы, последующий рассказ о его планах относительно мисс Дарси получил некоторое подтверждение в том, что говорил ей полковник Фицуильям всего днем ранее. Наконец, ее направили для выяснения всех подробностей именно к полковнику Фицуильяму, от которого она ранее уже услышала о его пристальном интересе ко всем делам кузена и в достойном характере которого у нее не было причин сомневаться. В какой-то момент она даже решила обратиться к нему, но очень быстро намерение было поставлено под сомнение неловкостью обсуждения столь деликатной темы и в конце концов полностью отвергнуто уверенностью, что мистер Дарси никогда не решился бы на такое предложение, если бы он не был совершенно уверен в свидетельстве своего кузена.
Она прекрасно помнила все, что говорилось между ней и Уикхемом в их первый вечер у мистера Филлипса. Многие из его высказываний были еще свежи в ее памяти. Теперь она была поражена неуместностью подобных откровений в разговоре с незнакомым человеком и удивлялась, как это ускользнуло от нее раньше. Она видела бестактность в том, как он выставил себя напоказ, и несоответствие его заявлений его поведению. Она вспомнила, как он хвастался, что не боится встречи с мистером Дарси, что мистер Дарси может покинуть здешние места, а он будет непреклонен в своем праве остаться. Однако уже неделей спустя сделал все, чтобы избежать бала в Незерфилде. Она также помнила, что, пока компания из Незерфилда не покинула их округ, он никому, кроме нее самой, не рассказывал свою историю, но сразу же после их отъезда она обсуждалась повсюду; он уже не останавливался ни перед чем в попытках запятнать репутацию мистера Дарси, хотя и заверял ее раньше, что уважение к отцу всегда удержит его от разоблачения сына.
Насколько иначе представлялось теперь все, что его касалось! Его внимание к мисс Кинг теперь виделось следствием исключительно корыстных и неблаговидных намерений, а скромный размер ее состояния доказывал уже не скромность его желаний, а его стремление урвать хоть что-нибудь. Его поведение по отношению к ней самой теперь не могло иметь никакого благопристойного мотива – он либо был обманут относительно размера ее состояния, либо тешил свое тщеславие, поощряя увлечение, которое, по ее мнению, она имела неосторожность демонстрировать. Стремление найти доводы, говорящие в его пользу, становилось все слабее и слабее, и в качестве еще одного оправдания мистера Дарси она не могла не признать, что мистер Бингли, когда его о том спрашивала Джейн, сразу заявил о невиновности друга в этом деле. Какими бы гордыми и отталкивающими ни были его манеры, она ни разу за все время их знакомства – знакомства, которое в последнее время их очень сблизило и дало ей своего рода ключ к пониманию его поступков, – не увидела ничего, что выдавало бы в нем предвзятость или бесчестность – всего, что указывало бы на его нечестивую или безнравственную натуру. И в то же время все близкие его уважали и ценили, даже Уикхем считал его братом; и она часто слышала, с какой нежностью он говорил о своей сестре, что свидетельствовало о его способности испытывать определенное сердечное чувство. Если бы его действия были такими, какими их представлял мистер Уикхем, столь грубое нарушение всех традиций вряд ли могло бы ускользнуть от внимания общества. И, в конце концов, дружба между человеком, способным на такую низость, и столь благожелательным человеком, как мистер Бингли, была совершенно непостижима.
И ей стало бесконечно стыдно за себя. Ни о Дарси, ни об Уикхеме она не могла более думать, не чувствуя себя слепой, пристрастной, предвзятой, нелепой.
– Как низко я поступила! – воскликнула она. – Я, гордившаяся своей проницательностью! Я, столь высоко оценивавшая свою рассудительность! Я, так часто смотревшая свысока на благодушную искренность моей сестры, тешившая свое тщеславие бесполезным или заслуживающим порицания недоверием! Как унизительно такое открытие! Какой же это позор! Даже если бы любовь ослепляла меня, я не могла бы быть более незрячей! Но это тщеславие, а вовсе не любовь, породило мое недомыслие. Польщенная предпочтением одного и оскорбленная пренебрежением другого, в самом начале нашего знакомства я впала в предубеждение и заблуждение и отказалась от доводов разума, когда дело касалось одного и другого. Оказывается, раньше я совершенно не знала себя.
Так от себя к Джейн, от Джейн к Бингли, мысли ее соединялись в связную цепочку, и вскоре она вспомнила, что объяснения мистера Дарси показались ей весьма надуманными, и она перечитала их еще раз. Совсем иным оказалось впечатление при втором прочтении. Как ей могло прийти в голову отрицать достоверность его утверждений в одном случае при том, что ей пришлось признать такие же в другом? Он заявил, что совершенно не подозревал о чувствах ее сестры, и она не могла не вспомнить, что именно таким всегда было и мнение Шарлотты. Она также не могла отрицать справедливости его описания поведения Джейн. И вынуждена признать, что чувства Джейн, хотя и пылкие, никак не проявлялись в ее поступках и что в ее облике и манерах была постоянная безмятежность, которая, как правило, не сочетается с большим душевным подъемом.
Когда она дошла до той части письма, где ее семье адресовались такие унизительные, но вполне заслуженные упреки, ее опять охватило острое чувство стыда. Справедливость обвинения поразила ее слишком сильно, чтобы его можно было отрицать, а события на балу в Незерфилде, упомянутые им особо, подтверждали обоснованность его неодобрения и не могли произвести на него более сильного впечатления, чем на нее.
Комплимент в адрес нее и ее сестры не остался незамеченным. Он был приятен, но не мог утешить ее при наличии столь справедливого осуждения, которое навлекли на себя остальные члены ее семьи; и поскольку она считала теперь, что несчастье Джейн на самом деле случилось из-за действий ее ближайших родственников, и показывало, насколько серьезно пострадала репутация обеих из-за их непристойного поведения, она почувствовала такой упадок духа, какого никогда раньше не испытывала.
Побродив два часа по дорожкам, предаваясь всевозможным размышлениям и переосмысливая события, воображая последствия и восстанавливая душевный покой, насколько это было возможно при перемене столь внезапной и столь серьезной, ощутив усталость и вспомнив, как долго отсутствовала, она решила, наконец, вернуться домой. В дом она вошла уже с желанием казаться веселой, как всегда, и с решимостью отбросить любые размышления, которые могли бы помешать ей участвовать в беседах.
Ей сразу же сообщили, что оба джентльмена из Розингса побывали здесь в ее отсутствие – мистер Дарси зашел всего на несколько минут, чтобы попрощаться, а вот полковник Фицуильям провел с ними по меньшей мере час, надеясь на ее возвращение и даже порываясь отправиться на поиски. Элизабет могла лишь изобразить сожаление из-за того, что не увиделась с ним, в действительности она обрадовалась этому. Мысли о полковнике Фицуильяме больше не посещали ее голову, она могла думать только о полученном письме.
Глава 14
На следующее утро оба джентльмена покинули Розингс, и мистер Коллинз, прогуливавшийся вдоль дороги, чтобы выразить им свое прощальное почтение, смог принести домой приятное известие о том, что они появились в очень добром здравии и в сносном расположении духа, вполне отвечающем печальной сцене расставания с обитателями Розингса. Затем он поспешил в Розингс, чтобы умерить печаль теперь уже леди Кэтрин и ее дочери, и по возвращении с большим удовлетворением принес послание от ее светлости, в котором говорилось, что ей уже настолько скучно, что она не против пригласить их всех отобедать с ней.
Элизабет не могла теперь, увидев леди Кэтрин, не вспоминать, что, если бы на то было ее желание, она могла бы к этому времени быть представлена ей как ее будущая племянница; и не могла без улыбки думать о том, каково было бы негодование ее светлости. Что бы она сказала? Как бы она повела себя? – были вопросы, которые веселили ее.
Первой же темой беседы стали потери, которые понесло общество Розингса.
– Уверяю вас, я чрезвычайно переживаю из-за этого, – объявила леди Кэтрин. – Я считаю, что никто не переживает потерю друзей так сильно, как я. Но этих молодых людей я люблю особенно и знаю, что они сильно привязаны ко мне! Им было так жаль уезжать! Но так случается всегда. Дорогой полковник, по