ния, обращаясь не к кому-либо персонально, а ко всем, кто мог ее услышать.
– Ах, Мэри, – делилась она, – мне было ужасно жаль, что ты не поехала с нами, было так весело! Мы с Китти, пока ехали, задернули шторы и воображали, что в карете никого нет; и я бы так и продолжала до конца, если бы Китти не стало плохо; и когда мы добрались до – Джорджа, я думаю, наше поведение было безупречным, ведь мы приготовили для остальных троих самый вкусный холодный завтрак в мире, и если бы ты поехала, мы бы угостили и тебя. А потом, когда мы ехали обратно, было так весело! Я думала, что мы вообще не поместимся в карете. Я умирала от смеха. А как было весело всю дорогу до дома! Мы говорили и смеялись так громко, что нас можно было услышать за десять миль!
На это Мэри очень серьезно ответила:
– Я не стану, моя дорогая сестра, недооценивать подобные удовольствия! Они, несомненно, были бы близки по духу большинству женщин. Но для меня, не скрою, они ни в коем случае не стали бы привлекательными – я бы безоговорочно предпочла книгу.
Но из этого мудрого ответа Лидия не услышала ни слова. Она редко кого слушала более полуминуты и вообще никогда не интересовалась мнением Мэри.
В тот же день Лидии, вместе с остальными девушками, срочно потребовалось отправиться в Меритон, узнать, как там идут дела, но Элизабет решительно выступила против этой затеи. Не следует объяснять, что младшие мисс Беннет, не успев пробыть дома полдня, уже начали скучать без общества офицеров. Была и еще одна причина ее сопротивления. Она опасалась снова встретить мистера Уикхема и решила избегать этого как можно дольше. Облегчение от приближающегося вывода полка было для нее поистине невыразимым. Они должны были покинуть Меритон через две недели, и она надеялась, что после этого о нем можно будет забыть навсегда.
Не прошло и нескольких часов пребывания дома, как она услышала, что ее родители всерьез обсуждают план поездки в Брайтон, о котором Лидия мельком упомянула в трактире. Элизабет сразу поняла, что отец не имел ни малейшего намерения соглашаться на поездку, но его ответы были в то же время настолько туманны и двусмысленны, что мать, хотя каждый раз и испытывала разочарование, пока еще не теряла надежды все-таки добиться успеха.
Глава 17
Желание Элизабет рассказать Джейн о том, что произошло в Хансфорде, уже невозможно было сдерживать. Наконец, решив утаить все подробности, которые касались сестры, и подготавливая ее к поразительному содержанию письма, она на следующее утро рассказала ей о драматичном объяснении между ней и мистером Дарси.
Безмерное удивление мисс Беннет, впрочем, вскоре было существенно умерено сильной любовью к Элизабет, благодаря которой любое восхищение сестрой выглядело совершенно естественным; а вскоре все это удивление забылось из-за совершенно иных переживаний. Ей стало жаль, что мистер Дарси выразил свои чувства в манере, столь мало подходящей для того, чтобы их принять, но еще больше она горевала о трагедии, которую, должно быть, он пережил из-за отказа сестры.
– Его уверенность в успехе была, конечно же, ошибкой, – решила она, – и он не должен был так вести себя, но подумай, как это должно было увеличить его огорчение!
– Это так, – согласилась Элизабет, – и мне искренне жаль его; но у него найдутся и другие чувства, которые, вероятно, скоро изменят его отношение ко мне. Однако ты не станешь упрекать меня за то, что я ему отказала?
– Упрекать тебя! О, нет.
– Но ты не одобряешь моих решительных слов в защиту Уикхема?
– Нет, я не могу судить, была ли ты неправа, высказывая то, что считала правильным.
– Но ты определенно сможешь, когда я расскажу тебе, что произошло на следующий день.
И она рассказала о письме, повторив почти дословно ту его часть, которая касалась Джорджа Уикхема. Каким ударом это было для бедной Джейн, которая охотно прожила бы свою жизнь, так и не поверив, что во всем человечестве наберется столько коварства, сколько собралось в одном человеке! Даже оправдание Дарси, безоговорочно принятое всей ее душой, не могло утешить ее в связи с таким открытием. Совершенно искренне она старалась найти доказательства возможной ошибки и стремилась снять вину с одного, не обвинив при этом другого.
– Так не годится, – остановила ее Элизабет. – Ты никогда не сможешь сделать их обоих невиновными. Сделай свой выбор. Хочешь ты того или нет, но тебе придется предпочесть только одного. Всех их достоинств хватит только на одного порядочного человека; и произошедшие события довольно сильно изменили ситуацию. Я, со своей стороны, склонна верить во всем Дарси, но ты можешь поступать, как захочешь.
Однако потребовалось некоторое время, прежде чем улыбка вернулась на лицо Джейн.
– Я не знаю, что меня потрясло больше, – призналась она. – Уикхем достоин осуждения! В это почти не верится. А мистер Дарси несчастен! Дорогая Лиззи, только подумай, как он, должно быть, страдал. Такое разочарование! Да еще и выслушав твои безжалостные суждения! И ему пришлось рассказать такое о своей сестре! Это действительно слишком мучительно. Я уверена, что ты, должно быть, именно так это и воспринимаешь.
– Ну, нет! Мои сожаление и сострадание испарились, когда я увидела, как ты сочувствуешь и тому, и другому. Я ведь знаю, что ты начнешь сочувствовать ему все больше и больше, поэтому я с каждой минутой становлюсь все более равнодушной и беспристрастной по отношению к нему. Твоя щедрость заставляет меня быть скупой, и если ты продолжишь какое-то время плакать о нем, у меня на сердце станет совсем легко.
– Бедный Уикхем! Сколько доброжелательности в его облике! Какая любезность и мягкость в его манерах!
– Конечно, в воспитании этих двух молодых людей была допущена какая-то серьезная ошибка. Одному достались доброта и благородство, а другому – одно лишь привлекательное обличие.
– Я никогда не думала, что мистер Дарси настолько проигрывает во внешнем облике, как ты считала.
– И все же я претендовала на необыкновенную проницательность, воспылав к нему столь непримиримой неприязнью без всяких причин. Нелюбовь подобного рода – это такой замечательный повод для демонстрации собственного глубокомыслия, такой простор для упражнений в остроте ума. Можно постоянно отвергать, не задумываясь о том, справедливо ли это, но нельзя постоянно язвить в адрес человека, не получая время от времени ответ не менее болезненный.
– Лиззи, когда ты впервые прочитала это письмо, я уверена, ты не могла относиться к тому, что узнала так же, как сейчас.
– Действительно, не могла. Я чувствовала себя совершенно потерянной, я была несчастна. И мне не с кем было поговорить о том, что я чувствовала. Ведь не было рядом Джейн, которая могла бы утешить меня и сказать, что я все-таки не такая уж слабая, тщеславная и неразумная, как я о себе думала в тот момент! Как мне не хватало тебя!
– Как жаль, что ты в столь резких выражениях говорила с мистером Дарси об Уикхеме, ибо сейчас все эти обвинения оказываются совершенно незаслуженными.
– Конечно жаль. Но испытывать горечь и раскаяние – это неизбежное наказание за предубеждения, которые я в себе взращивала. Есть один момент, относительно которого я хотела бы услышать твое мнение. Я хочу понять, должна ли я раскрыть нашим знакомым истинный характер Уикхема или мне следует промолчать.
Мисс Беннет задумалась и после паузы ответила:
– Без сомнений, не может быть такого повода, чтобы столь безжалостно разоблачать его. А что сама ты думаешь?
– Делать этого не следует. Мистер Дарси не давал своего согласия распространять то, чем он поделился со мной. Напротив, все, что касается его сестры, следовало сохранить в секрете; а если я попытаюсь рассказывать о других прегрешениях Уикхема, кто мне поверит? Всеобщее предубеждение против мистера Дарси настолько сильно, что половина благонравных людей в Меритоне скорее умрет, чем поменяет свое мнение. И ничего с этим не поделаешь.
– Уикхем скоро уедет, и никому здесь дела не будет до того, каков он на самом деле. В конце концов все это не останется втайне, и тогда мы сможем подсмеиваться над их глупостью, делавшей их слепыми. Сейчас я ничего не стану рассказывать об этом.
– Ты совершенно права. Разоблачение может окончательно погубить его репутацию. Возможно, он уже сожалеет о содеянном и стремится исправить свой характер. Мы не должны лишать его надежды.
Этот разговор несколько успокоил Элизабет. Она избавилась от двух тайн, которые тяготили ее в течение двух недель, и была уверена, что в лице Джейн найдется слушатель, всегда готовый снова поговорить о любой из них. Но не раскрытым оставалось нечто такое, о чем благоразумие заставляло ее молчать. Она не осмелилась пересказать вторую половину письма мистера Дарси или напрямую открыть сестре, как трепетно к ней относился его друг. Это касалось чувств, в которые никому не следовало вторгаться, и она понимала, что только полное взаимопонимание между сестрой и Бингли могло позволить ей поделиться с ней этой последней тайной.
– И только тогда, – убеждала она себя, – если это невероятное сближение когда-нибудь произойдет, мне позволено будет сказать то, что сам Бингли может высказать в гораздо более приятных сердцу словах. У меня нет права говорить об их чувствах, по крайней мере до тех пор, пока ставшее мне известным не утратит всей своей остроты!
Теперь, проводя время дома с сестрой, она имела возможность наблюдать за истинным состоянием ее духа. Джейн была безрадостной. Она по-прежнему питала к Бингли очень нежную привязанность. Никогда раньше она даже не воображала себя увлеченной кем-то, и в ее отношении к нему была вся теплота первой влюбленности, а в силу ее возраста и характера – большая глубина чувства, не та, которую обнаруживают большинство первых девичьих привязанностей; и с таким волнением она хранила память о нем и предпочитала его любому другому мужчине, что были необходимы весь ее здравый смысл и все ее внимание к чувствам окружающих, чтобы удержать их от сочувствия, которое, должно быть, ранило и нарушало ее покой.