– Но к чему вся эта скрытность? Откуда взяться страху быть обнаруженными? Почему их брак должен быть тайным? О, нет и нет, это маловероятно. Его самый близкий друг, как видно из письма Джейн, был убежден, что он никогда не собирался на ней жениться. Уикхем никогда не женится на женщине без средств. Он просто не может себе этого позволить. А какие достоинства имеет Лидия, что в ней такого привлекательного, кроме молодости, здоровья и легкого характера, что могло бы заставить его ради нее отказаться от всякой возможности извлечь выгоду из удачной женитьбы? О том, как могло бы сдерживать его опасение позора в полку из-за постыдного побега с ней, я не могу судить, ибо я ничего не знаю о последствиях, к которым может привести такой шаг. Но что касается другого вашего возражения, то, боюсь, оно вряд ли будет иметь силу. У Лидии нет братьев, которые могли бы встать за ее честь, а принимая к сведению поведение моего отца, его безразличие и то ничтожное внимание, которое он всегда уделял делам семейным, он легко мог вообразить, что ничего плохого не случится, и он продолжит делать столь же мало и думать о своих детях так мало, как никакой отец не позволил бы себе в подобных обстоятельствах.
– Но можешь ли ты вообразить, что Лидия настолько влюблена в него, что, забыв о чести, согласится сожительствовать с ним вне брака?
– Мне кажется, и это действительно ужасно, – ответила Элизабет со слезами на глазах, – что чувство порядочности и добродетели моей сестры в этом случае можно поставить под сомнение. Но, право, я не знаю, что сказать. Возможно, я не отдаю должного ее достоинствам. Но она слишком молода, ее никогда не учили думать о серьезных вещах, и последние полгода, нет, даже целый год, она предавалась только развлечениям и эгоистичному самолюбованию. Ей было позволено распоряжаться своим временем самым праздным и легкомысленным образом и попадать под влияние любого мнения, которое встречалось на ее пути. С тех пор, как ополчение расквартировалось в Меритоне, в ее голове не осталось ничего, кроме любви, флирта и офицеров. Она делала все, что было в ее силах, занимая этим свою голову и болтая на эту тему, чтобы обострить – как бы это назвать? – впечатления от своих чувств. И все это по-прежнему живо в ней. И мы все знаем, что Уикхем обладает обаянием и манерами, которые способны очаровать женщину.
– Но ты же видишь, – возразила тетушка, – что Джейн, не думает об Уикхеме настолько уж плохо, чтобы поверить, что он способен на подобный поступок.
– О ком Джейн когда-либо думала плохо? И кого, каким бы ни было его прежнее поведение, она могла бы счесть способным на такой поступок, пока он не совершит его? Но Джейн знает не хуже меня, каков Уикхем на самом деле. Мы обе наверняка знаем, что он был распутным во всех смыслах этого слова, что у него нет ни благородства, ни чести, что он настолько же вероломный и лживый, как и располагающий к доверию.
– И ты действительно во всем этом уверена? – воскликнула миссис Гардинер, чье любопытство не уступало живости ума.
– Да, да, – ответила Элизабет, краснея. – На днях я рассказал вам о его недостойном поведении по отношению к мистеру Дарси, и, когда мы были в Лонгборне, вы сами слышали, какие слухи он распускал о человеке, который относился к нему столь терпимо и щедро. Есть и другие обстоятельства, о которых мне не позволено говорить, да о которых и не стоит вспоминать, но его ложь обо всей семье Пемберли не знает предела. После его рассказа о мисс Дарси, я была совершенно уверена, что увижу девушку гордую, замкнутую, с дурным характером. Однако сам-то он знал, что она совсем не такая. Он прекрасно знал, что она любезная и скромная, какой мы ее и нашли.
– Но разве Лидия ничего об этом не знает? Может ли она не знать того, что для вас с Джейн не является секретом?
– О, да! И это хуже всего. Пока я не оказалась в Кенте, не познакомилась более близко и с мистером Дарси, и с его родственником полковником Фицуильямом, я не представляла истинного положения дел. А когда я вернулась домой, ополчение должно было покинуть Меритон уже через одну-две недели. В такой ситуации ни Джейн, которой я все рассказал, ни я не сочли необходимым поделиться с кем-либо нашими открытиями. Какая польза могла бы быть кому-либо от того, что хорошее мнение, которое сложилось о нем у всей округи, было бы напоследок уничтожено? И даже когда было решено, что Лидия может поехать с миссис Форстер, мне даже в голову не пришло, что было бы необходимо открыть ей глаза на его истинный характер. Я и вообразить не могла, что из-за его обмана ей может угрожать хоть какая-то опасность. Теперь-то легко поверить, что последствия могли иметь место, но тогда я совершенно не думала об этом.
– Поэтому, когда они все оказались в Брайтоне, у вас, я полагаю, не было оснований считать, что между ними возможна какая-то связь?
– Ни малейших. Я не могу припомнить ни одного признака привязанности хотя бы с одной из сторон. И если бы что-нибудь подобное было заметно, вы должны знать, что наша семья не та, в которой этим пренебрегли бы. Когда он вступил в полк, она была готова восхищаться им, но такими были все мы. В течение первых двух месяцев все девушки в Меритоне и его окрестностях были без ума от него, но он никогда не уделял ей какого-либо особого внимания, и, как следствие, через некоторое время экстравагантного и необузданного восхищения ее влюбленность поутихла, и уже другие офицеры полка, которые относились к ней с большим вниманием, вновь стали ее фаворитами.
* * * * *
Легко поверить, что, как бы мало нового ни могло быть прибавлено к уже возникшим страхам, надеждам и предположениям по этому ошеломившему их предмету путем его многократно повторяющегося обсуждения, ничто другое не способно было занять надолго их мысли в течение всего путешествия. Элизабет же они не отпускали ни на миг. Охваченная сильнейшей тоской и порицая самое себя, она не могла испытать ни минуты покоя или забвения.
Они старались не терять времени и, скоротав одну ночь в придорожном трактире, добрались до Лонгборна к обеду следующего дня. Для Элизабет единственным утешением было осознавать, что Джейн не пришлось томиться долгим ожиданием.
Младшие Гардинеры, привлеченные звуками приближающегося экипажа, уже стояли на ступенях, когда карета въезжала во двор дома; и как только она подъехала к крыльцу, радостное удивление, озарившее их лица и проявившееся в нетерпеливых прыжках и жестах, было первым приятным проявлением радушного приема.
Элизабет выскочила из кареты и, поспешно поцеловав каждого из них, устремилась в прихожую, где Джейн, прибежавшая из комнаты матери, уже поджидала их.
Элизабет, нежно обняла ее, в то время как слезы наполняли глаза обеих, и не теряя ни минуты, спросила, не слышно ли что-нибудь нового о беглецах.
– Пока нет, – ответила Джейн. – Но теперь, когда мой дорогой дядя приехал, я надеюсь, что все будет хорошо.
– А отец все еще в городе?
– Да, он уехал во вторник, как я тебе и писала.
– Часто ли он писал вам?
– Мы получили только два письма. В среду он написал всего несколько строк, сообщил, что прибыл благополучно, и дал мне указания, о которых я его просила. Он только добавил, что не будет больше писать, пока не выяснит что-то важное.
– А наша матушка… как она? Как вообще ваши дела?
– Матушка, я надеюсь, вполне здорова, хотя и не оправилась полностью после столь сильного потрясения. Она наверху и будет очень рада увидеть вас всех. Она еще не выходит из своей комнаты. Мэри и Китти, слава Богу, вполне здоровы.
– Ну а ты… как себя чувствуешь ты? – воскликнула Элизабет. – Ты такая бледная. Сколько тебе, должно быть, пришлось пережить!
Однако сестра уверила ее, что она совершенно здорова, и их разговор, продолжавшийся пока мистер и миссис Гардинер занимались своими детьми, теперь был прерван приближением всей компании. Джейн побежала к дяде и тете, приветствовала и благодарила их обоих то с улыбкой, то со слезами.
Когда они все расположились в гостиной, вопросы, которые уже задавала Элизабет, конечно же, повторились, но очень быстро выяснилось, что Джейн, фактически, нечего сообщить им. Однако наивный оптимизм, который питала природная доброта ее сердца, еще не покинул ее, и она по-прежнему верила, что все кончится хорошо и что каждое утро будет приносить какую-нибудь добрую весточку либо от Лидии, либо от их отца, с объяснением их поступков и, может быть, с извещением о свадьбе.
Миссис Беннет, в комнату которой после нескольких минут беседы все направились, приняла их именно так, как и следовало ожидать – со слезами и причитаниями, выражениями сожаления, оскорблениями в адрес отвратительного поведения Уикхема, а также жалобами на ее собственные страдания и дурное с ней обращение. Обвиняла она при этом всех, кроме той, чья бездумная снисходительность и способствовала проступкам дочери.
– Если бы я была в состоянии добиться своего и поехать со всей семьей в Брайтон, – заявила она, – ничего бы не произошло. Но бедняжка Лидия оказалась в одиночестве, и некому было о ней позаботиться. Почему Форстеры не проследили за ней должным образом? Я уверена, что с их стороны было какое-то серьезное упущение или что-то в этом роде, потому что Лидия не из тех девушек, которые могли бы совершать подобные вещи, если бы за ней хорошо присматривали. Я всегда считала, что они совершенно не подходят для того, чтобы позаботиться о ней, но моим мнением, как всегда, пренебрегли. Бедное милое дитя! А теперь мистер Беннет уехал, и я уверена, что он бросит вызов Уикхему, где бы он его ни встретил, а тот его убьет, и что тогда станет со всеми нами? Коллинзы выгонят нас, не дождавшись пока он будет погребен, и если ты не будешь добр к нам, брат, я не знаю, что нам делать.
Все дружно протестовали против таких ужасающих идей, и мистер Гардинер, после обычных заверений в своей братской любви к ней и всей ее семье, заверил, что намерен быть в Лондоне уже завтра и станет помогать мистеру Беннету во всех хлопотах по возвращению Лидии.