– Никаких. Мы все знаем, что он гордый, неприятный человек, но это было бы пустяком, если бы он тебе действительно нравился.
– Да, он нравится мне, – выговорила она со слезами на глазах, – и даже больше, я люблю его. В нем нет никакой неуместной гордости, и он безупречно любезен. Вы просто не знаете, какой он на самом деле, так что, умоляю, не заставляйте меня страдать, говоря о нем в таких выражениях.
– Лиззи, я дал ему свое согласие, – успокоил ее отец. – Он из тех людей, которым я никогда не посмею отказать в чем-либо, если они снисходят до просьбы. Теперь я даю согласие тебе, если уж ты решила заполучить его. Но позволь мне посоветовать тебе подумать об этом лучше. Я знаю твой характер, Лиззи. Я знаю, что ты не сможешь быть счастливой, если не будешь по-настоящему уважать своего мужа; если ты не будешь смотреть на него как на человека, превосходящего тебя. С твоими яркими, живыми талантами ты оказалась бы в величайшей опасности, вступив в неравный брак. Тебе не избежать позора и несчастья. Дитя мое, не ввергай меня в печаль сознанием, что ты не сможешь уважать своего спутника жизни. Ты не понимаешь, что ты совершаешь.
Элизабет, еще более взволнованная, была серьезна и торжественна в своем ответе и в конце концов, повторив уверения в том, что мистер Дарси действительно был ее осознанным выбором, объяснив постепенное изменение ее отношения к нему, выразив абсолютную уверенность в том, что его привязанность не была делом одного дня, а выдержала многомесячное испытание, и энергично перечислив все его хорошие качества, она преодолела недоверие отца и примирила его с этим браком.
– Ну, дорогая моя, мне больше нечего сказать – признался он, когда она замолчала. – Если это действительно так, то он заслуживает тебя. Я не мог бы отдать тебя, моя Лиззи, кому-нибудь менее достойному.
Чтобы окончательно закрепить благоприятное впечатление о мистере Дарси, она рассказала ему, что он, по собственной воле, сделал для Лидии. Отец выслушал ее с удивлением.
– Вот уж действительно вечер чудес! Итак, Дарси сделал все: устроил брак, дал деньги, заплатил долги парня и выплатил ему премиальные! Тем лучше. Это избавит меня от массы хлопот и сэкономит деньги. Если бы это было делом твоего дяди, я должен был бы отдать ему долг, но эти горячие молодые влюбленные все делают по-своему. Завтра, я предложу вернуть ему все, в ответ он станет произносить красивые слова и пламенно вещать о своей любви к тебе, и на этом все закончится.
Затем он вспомнил ее смущение несколько дней назад, когда он читал письмо мистера Коллинза, и, посмеявшись над ней, наконец отпустил ее, сказав, когда она уже выходила из комнаты: – Если какие-нибудь молодые люди придут свататься к Мэри или Китти, направляете их ко мне, я как раз совершенно свободен.
Наконец Элизабет сбросила с плеч очень тяжелый груз, и после получасового спокойного размышления в своей комнате она смогла присоединиться к остальным с относительным спокойствием на душе. Все переживания были слишком свежими, чтобы придаваться веселью, но вечер прошел спокойно – не осталось ничего, чего стоило бы опасаться, а ощущение легкости и понимания придет со временем.
Когда ее мать поднялась в конце вечера в свою гардеробную, Элизабет последовала за ней и сообщила важную новость. Эффект был совершенно неожиданным: услышав ее, миссис Беннет долго сидела совершенно неподвижно и не могла вымолвить ни слова. И потребовалось много-много минут, прежде чем она смогла осознать то, что услышала, хотя в целом она не могла не понять, насколько это было на пользу ее семье, или что стремительное появление женихов давало каждому из них. Постепенно она начала приходить в себя, крутиться на стуле, вскакивать, снова садиться, удивляться и благословлять свою судьбу.
– Боже мой! Господи, благослови меня! Только подумайте! Боже мой! Мистер Дарси! Кто бы мог подумать! И это правда? О, моя сладчайшая Лиззи! Какой богатой и важной ты будешь! Сколько денег на мелочи, какие драгоценности, какие экипажи у тебя будут! У Джейн по сравнению с тобой – совсем ничего. Я так рада, так счастлива! Такой очаровательный мужчина! Какой красивый! Какой высокий! О, моя дорогая Лиззи! Прости меня за то, что раньше я так сильно его не любила. Надеюсь, он забудет об этом. Милая, милая Лиззи. Дом в городе! Истинное великолепие! Три дочери замужем! Десять тысяч в год! О, Господи! Как мне пережить такое? Я сойду с ума.
Этого было, пожалуй, достаточно, чтобы понять, что ее одобрение не подлежит сомнению, и Элизабет, радуясь, что такое восторженное излияние было выслушано только ею, вскоре оставила мать одну. Но не прошло и трех минут по возвращению в свою комнату, как мать вновь появилась перед ней.
– Мое дорогое дитя, – воскликнула она, – я не могу думать ни о чем другом! Десять тысяч в год, а скорее всего и больше! Это все равно что лорд! И благословение архиепископа. Вы должны и будете венчаться по особому повелению архиепископа. Но, моя дорогая любовь, скажи мне, какое блюдо мистер Дарси особенно любит, чтобы я могла велеть приготовить его завтра.
Это было прискорбной демонстрацией того, каким может быть поведение ее матери по отношению к самому джентльмену, и Элизабет обнаружила, что, даже несомненно завоевав его самую теплую привязанность и будучи уверенной в согласии своих родственников, все еще остается много чего желать. Но утро прошло гораздо лучше, чем она ожидала, поскольку миссис Беннет, к счастью, испытывала такой трепет перед своим предполагаемым зятем, что не решалась заговорить с ним, если только не подворачивался случай услужить ему чем-нибудь или выразить свое почтение к его мнению.
Элизабет с удовлетворением увидела, что ее отец прилагает все усилия, чтобы поближе сойтись с ним, и мистер Беннет вскоре заверил ее, что его уважение к мистеру Дарси неуклонно растет.
– Я в восторге от всех трех моих зятьев, – сказал он. – Уикхем, пожалуй, вне конкуренции, но я думаю, что твой муж понравится мне не меньше, чем муж Джейн.
Глава 18
Элизабет, настроение которой вскоре снова поднялось до игривого, пожелала, чтобы мистер Дарси объяснил, почему он вообще влюбился в нее.
– Что послужило толчком? Я могу понять, как вы зачарованно продолжаете, когда вы уже что-то почувствовали, – размышляла она, – но что такое необычное могло подтолкнуть вас?
– Я не могу назвать час, или место, или взгляд, или слова, которые стали первопричиной. Это было слишком давно. Я был уже вдали от начала, когда понял, что произошло.
– Мою красоту вы сразу отвергли, а что касается манер, то мое поведение по отношению к вам всегда граничило с невежливостью, и я всегда обращалась к вам скорее с целью уязвить, чем желая чего-то иного. Теперь будьте искренни: вас восхищала моя дерзость?
– Да, но особенно живость вашего ума.
– Вы можете смело считать и это дерзостью. В них не было больших различий. Дело в том, что вы слишком привыкли к вежливости, почтению, назойливому вниманию. Вас они невольно раздражали. Вам были противны женщины, которые всегда говорили, смотрели и думали только так, чтобы, не дай Бог, не вызвать вашего неудовольствия. Я возбуждала и вызывала ваш интерес, потому что я была так непохожа на них. Если бы вы не были по-настоящему учтивы, вы бы возненавидели меня за это, но, несмотря на огромные усилия, которые вам приходилось прилагать, чтобы не сорваться, ваши чувства всегда были благородны и справедливы по отношению ко мне, и в глубине души вы без всякого снисхождения презирали людей, которые так усердно обхаживали вас. Ну вот я и избавила вас от необходимости признаваться в этом, и, действительно, взвесив все обстоятельства, я начинаю думать, что это было совершенно естественно. Конечно, вы не знали обо мне ничего хорошего, но кто думает о таком, когда влюбляется.
– Разве не было ничего хорошего в вашем полном нежности и самоотверженности отношении к Джейн, когда она заболела в Незерфилде?
– Бесценная Джейн! Кто мог бы сделать для нее меньше? Но непременно возведите это в ранг добродетели. Мои хорошие качества находятся под вашей протекцией, и вы должны приукрашать их как можно больше, а мне, в свою очередь, следует находить поводы, чтобы раздражать вас и ссориться с вами как можно чаще, и я начну прямо сейчас с того, что спрошу, что заставило вас так не желать сразу, при первом же появлении, проявить свое отношение? Что заставило вас так стесняться меня, когда вы вошли, а потом обедали у нас? Почему, особенно когда вы только появились, вы выглядели так, будто вам до меня не было дела?
– Потому что вы имели вид чрезвычайно серьезный, были молчаливы и никак не воодушевляли меня.
– Но мне же было неловко.
– И мне тоже.
– Вы могли бы чаще обращаться ко мне во время ужина.
– Человек, не в такой степени обуреваемый чувствами, наверное, мог бы.
– Вот не повезло, что у вас припасен разумный ответ, который вы можете сразу дать, и что я настолько разумна, чтобы признать это! Но интересно, как долго вы продолжали бы, если бы вас предоставили самому себе. Интересно, когда бы вы изволили заговорить, если бы я не обратилась к вам? Мое решение поблагодарить вас за доброту к Лидии, безусловно, имело впечатляющие последствия. Боюсь, даже слишком, ибо что станет с моралью, если наши удобства будут обеспечиваться нарушениями обещаний? Ведь мне не следовало даже упоминать о случившемся. Больше такое не повторится.
– Вам не стоит расстраиваться. Мораль останется неприкосновенной. Безосновательные попытки леди Кэтрин разлучить нас оказались решающим аргументом, устранившим мои последние сомнения. Я вовсе не обязан своим нынешним счастьем вашему горячему желанию выразить свою благодарность. Я не был намерен дожидаться каких-либо признаний с вашей стороны. То, что я услышал от моей тети, вселило в меня надежду, и я был полон решимости немедленно и окончательно прояснить все.
– Леди Кэтрин оказала неоценимую услугу, и это должно сделать ее счастливой, поскольку она любит быть полезной. Но объясните мне, для чего вы приехали в Незерфилд? Просто чтобы появиться в Лонгборне и смутиться? Или вы все-таки намеревались добиться более серьезных результатов?