Лидия была плотной, крупной девушкой лет пятнадцати, с прекрасным цветом лица и жизнерадостным выражением на нем. Она было любимицей матери, чья привязанность вывела ее в общество в довольно раннем возрасте. У нее был живой характер и какая-то природная раскованность. Всеобщее внимание офицеров, которому способствовали хорошие обеды, даваемые ее дядей, и собственные непринужденные манеры обернулись в данном случае некоторой бестактностью. Она посчитала возможным на равных обратиться к мистеру Бингли по поводу бала и неделикатно напомнить ему о его обещании, намекнув к тому же, на ущерб, который он нанес бы своей репутации, если бы не сдержал данного слова. Его ответ на этот внезапный выпад был приятен уху их матери:
– Уверяю вас, я решительно настроен исполнить свое намерение, и как только ваша сестра поправится, вы, надеюсь, сможете сами назначить день бала. Думаю, вы не захотите танцевать, пока Джейн больна.
Лидия заявила, что вполне удовлетворена.
– Без сомнения, будет гораздо лучше подождать, пока Джейн поправится, и к тому времени, скорее всего, капитан Картер вернется в Меритон. А когда вы дадите свой бал, – добавила она, – я буду настаивать на том, чтобы офицеры ответили тем же. Я скажу полковнику Форстеру, что будет очень недостойно, если он этого не сделает.
Исполнив таким образом долг, миссис Беннет и ее младшие дочери покинули Незерфилд, а Элизабет тотчас же вернулась к Джейн, предоставив полную свободу обсуждать ее манеры и поведение своих родственников двум дамам и мистеру Дарси; последний, однако, не был склонен присоединяться к злословию в их адрес, несмотря на все остроты мисс Бингли с упоминанием прекрасных глазок.
Глава 10
В остальном день прошел почти так же, как и предыдущий. Миссис Херст и мисс Бингли с утра провели несколько часов у больной, которая продолжала, хотя и не так быстро, поправляться, а вечером Элизабет присоединилась к их компании в гостиной. Однако большая карточная партия так и не составилась. Мистер Дарси писал, а мисс Бингли, сидевшая рядом с ним, следила за процессом написания письма и постоянно отвлекала его внимание обращениями к сестре. Мистер Херст и мистер Бингли развлекались, играя в пикет, а миссис Херст наблюдала за их игрой.
Элизабет занялась рукоделием и при этом не без удовольствия наблюдала за тем, что происходило между Дарси и его соседкой. Постоянные похвалы дамы то его почерку, то ровности выписываемых строк, то длине письма, в сочетании с полным равнодушием, с каким воспринимались похвалы, придавали особый оттенок странному диалогу, и все это было в полном соответствии с ее мнением о каждом.
– Как будет рада мисс Дарси получить такое письмо!
Он промолчал.
– Вы пишете необычайно быстро.
– Вы ошибаетесь. Я пишу довольно медленно.
– Сколько писем вам приходится написать в течение года! Еще и деловые письма! Как я их ненавидела бы!
– Вот видите, как удачно вышло, что писать их выпало на мою долю, а не на вашу.
– Будьте добры, напишите своей сестре, что я очень хочу ее увидеть.
– Я уже недавно писал ей об этом по вашей просьбе.
– Боюсь, вам не нравится ваше перо. Позвольте мне заострить его для вас. Я прекрасно умею делать это.
– Спасибо, но я всегда сам подтачиваю свои перья.
– Как вы умудряетесь писать так ровно?
Он промолчал.
– Передайте своей сестре, что я рада слышать о ее успехах в игре на арфе, и, пожалуйста, сообщите ей, что я в полном восторге от ее прекрасной вышивки на скатерти. Я считаю, что она бесспорно превосходит ту, что сделала мисс Грантли.
– Вы позволите мне отложить сообщение о ваших восторгах до тех времен, когда я буду писать следующее письмо? В теперешнем у меня не осталось места, чтобы достойно изложить их.
– Ах! Это не имеет никакого значения. Я увижу ее в январе. Но вы всегда пишете ей такие очаровательные длинные письма, мистер Дарси?
– Обычно они действительно длинные, но всегда ли очаровательные, не мне судить.
– Я убеждена, человек, который может с легкостью написать длинное письмо, не может написать его плохо.
– Это не будет комплиментом Дарси, Кэролайн, – возразил ее брат, – потому что он пишет не с такой уж легкостью. Уж очень он старается использовать как можно больше четырехсложных слов. Верно, Дарси?
– Мой стиль письма сильно отличается от твоего.
– Еще бы! – воскликнула мисс Бингли. – Чарльз пишет самым небрежным образом, какой только можно себе вообразить. Половину слов он пропускает, а оставшиеся вымарывает.
– Мои мысли бегут так быстро, что у меня не хватает времени их выразить, и поэтому написанные мной письма иногда вообще не сообщают корреспондентам ни о каких моих суждениях.
– Ваша кротость, мистер Бингли, – поддержала его Элизабет, – должна пресекать любые порицания.
– Нет ничего более обманчивого, – возразил Дарси, – чем видимость смирения. Зачастую это лишь проявление легкомыслия, а иногда и завуалированное бахвальство.
– И которой из этих двух ты назвал бы мою только что декларированную кротость?
– Завуалированное бахвальство, ибо ты действительно гордишься своими недостатками в написании писем, потому что считаешь их проистекающими от быстроты мысли и непринужденности исполнения, что, по твоему мнению, если и не достойно похвалы, то, по крайней мере, весьма мило. Присущая самому себе способность быстро делать что-либо всегда высоко ценится человеком, и часто он считает несущественным несовершенство исполнения. Когда сегодня утром ты сказал миссис Беннет, что если ты когда-нибудь решишь покинуть Незерфилд, то уедешь через пять минут, ты имел в виду, что это является своего рода похвалой, комплиментом самому себе – и все же, что же такого похвального в поспешности? То, что придется оставить невыполненными очень важные дела и это не принесет никакой реальной пользы ни тебе, ни кому-либо еще?
– Ну нет, – воскликнул Бингли, – это уж слишком, вспоминать вечером все глупости, сказанные утром. И все же, клянусь честью, я считаю, что то, что я сказал о себе, правда, и верю в это в данный момент. По крайней мере, я не приписывал своему характеру излишнюю поспешность только лишь для того, чтобы покрасоваться перед дамами.
– Осмелюсь утверждать, что ты сам поверил в это, но я вовсе не уверен, что ты уехал бы с такой поспешностью. Твое поведение будет столь же зависеть от обстоятельств, как и поведение любого человека, которого я знаю; и если бы, когда ты уже садился на лошадь, твой друг сказал: – Бингли, вам лучше остаться до следующей недели, ты, вероятно, сделал бы это, ты, возможно, не поехал бы – другими словами, мог бы остаться еще на месяц.
– Этим вы только доказали, – заметила Элизабет, – что мистер Бингли поскромничал, описывая свой характер. Теперь вы продемонстрировали его достоинства гораздо лучше, чем он сам.
– Я чрезвычайно признателен за то, что вы превратили слова моего друга в комплимент моему бесхитростному характеру, – поблагодарил ее Бингли. – Но я боюсь, что вы представляете нам все так, как этот джентльмен ни в коем случае не имел в виду, ибо он наверняка был бы обо мне лучшего мнения, если бы в предложенных обстоятельствах я категорически отказался следовать совету и ускакал бы так быстро, как только смог.
– Будет ли тогда мистер Дарси считать, что опрометчивость ваших первоначальных намерений искупается вашей последовательностью в следовании им?
– Честно говоря, я не смогу точно объяснить, Дарси должен сделать это сам.
– Вы ожидаете, что я начну отстаивать суждения, которые вы приписываете мне, хотя я их никогда не высказывал. Однако, допуская, что дело обстоит так, как вы его представляете, вам следует помнить, мисс Беннет, что друг, который, как предполагается, считает его возвращение в дом и отсрочку опрометчивого плана разумными, просто высказал свое мнение, попросил об этом, не приводя ни единого аргумента в пользу его целесообразности.
– Без колебаний поддаться уговорам друга – это, по-вашему, не достоинство для человека.
– Уступать, не будучи убежденным аргументами – это не добродетель в любом случае.
– Мне кажется, мистер Дарси, что вы не допускаете никакого влияния дружбы и привязанности. Уважение к просителю часто заставляет человека с готовностью уступить просьбе, не дожидаясь, пока аргументы убедят его в целесообразности этого. Я говорю не о той ситуации, в которую вы для примера поместили мистера Бингли. Возможно, нам стоит подождать, пока возникнут реальные обстоятельства, прежде чем обсуждать благоразумие его поведения в этих условиях. Но в обыденных случаях между двумя друзьями, когда один из них желает, чтобы другой изменил решение, не имеющее серьезных последствий, станете ли вы думать плохо об этом человеке лишь потому, что он исполнил желание, не дожидаясь, пока тот его уговорит?
– Не будет ли целесообразным, прежде чем мы углубимся в обсуждение данного предмета, определить с несколько большей точностью степень важности самой просьбы, а также степень близости отношений между сторонами?
– Во всяком случае, давайте примем во внимание все особенности, – воскликнул Бингли, – не забывая их сравнительные рост и вес, поскольку это, мисс Беннет, повлияет на весомость аргументов сторон в гораздо большей степени, чем вы можете себе представить. Уверяю вас, если бы Дарси не был таким громилой по сравнению со мной, я не оказывал бы ему и половины нынешнего уважения. Я категорически заявляю, что не знаю более ужасного субъекта, в определенных случаях и в определенных местах, чем Дарси, особенно у себя дома в воскресный вечер, когда ему нечего делать.
Мистер Дарси улыбнулся, но Элизабет показалось, что его это описание задело, и поэтому она сдержала свой смех. Мисс Бингли пылко возмутилась унижением, которому его подвергли, и стала упрекать брата за то, что он говорит такую чушь.
– Я понял твой замысел, Бингли, – отреагировал его друг. – Тебе не нравятся споры, и ты хочешь погасить их.