– Он почти был уверен, что его предложение будет принято, и – ошибся, – сказала Джейн. – Ему не надо было демонстрировать эту уверенность; а теперь представь себе всю глубину его разочарования.
– Да, – ответила Элизабет, – я всем сердцем сочувствую ему, но ко мне он испытывает еще и другие чувства, которые, возможно, помогут ему избавиться от любви ко мне. Ты же не будешь упрекать меня за то, что я отказала ему?
– Упрекать тебя?! Господь с тобой!
– А ты упрекаешь меня, что я хорошо отзывалась о Викхеме?
– Нет, но я не знаю – ты что, ошиблась в нем?
– Скоро узнаешь, когда я расскажу тебе о том, что случилось на следующий день.
И Элизабет поведала ей о письме, перечислив все из него, где говорилось о Джордже Викхеме. Для бедной Джейн это стало жестоким ударом. Она, с ее доверчивостью и склонностью видеть в людях только хорошее, и подумать не могла, что в одном человеке могло содержаться столько греха, что его хватило бы на весь род человеческий. После такого впечатляющего открытия ее не смогло утешить даже то, что мистеру Дарси удалось восстановить свое доброе имя. Вполне искренне пыталась она доказать возможность какой-то ошибки, стремилась обелить одного, не задев при этом другого.
– Ничего у тебя не получится, – сказала Элизабет, – тебе ни за что не удастся сделать так, чтобы оба они оказались хорошими. Надо выбирать, и выбрать кого-то одного. У них обоих столько добродетели, что ее может хватить только на одного человека, и я считаю, что этим человеком является именно мистер Дарси, хотя в последнее время эта добродетель часто приписывалась то одному, то другому. А ты можешь поступать так, как тебе заблагорассудится.
Лишь через некоторое время на лице Джейн появилась измученная улыбка.
– Наверное, никогда не приходилось мне переживать такое потрясение, – сказала она. – Викхем – и такой плохой! В это почти невозможно поверить. Бедный мистер Дарси! Дорогая Лиззи, ты только представь себе, как он страдал. Какое разочарование! Да еще и зная о твоем плохом к нему отношении! А то, что он вынужден был рассказать о своей сестре, – просто ужас! Все это действительно причинило ему огромную боль. Думаю, что и тебе тоже.
– Нет! Мое сожаление и мое сочувствие исчезли, как только я увидела, насколько сильно эти оба чувства охватили тебя. Знаю – ты отдашь ему должное способом чрезвычайно щедрым, поэтому моя незаинтересованность и равнодушие растут ежесекундно. Щедрое проявление чувств с твоей стороны заставляет меня сдерживать собственные, поэтому чем дольше ты будешь жалеть мистера Дарси, тем равнодушнее будет становиться мое сердце. Оно станет легким, как пушинка.
– Бедняга Викхем! Его лицо просто светится добродетелью! А манеры такие открытые и благородные!
– В воспитании этих двух молодых людей была явно допущена ошибка. Одному досталась вся добродетель, а второму – все ее подобие.
– В отличие от тебя, я никогда не считала, что мистеру Дарси сильно не хватает именно подобия.
– И все же мне казалось, что я поступила очень предусмотрительно, что вот так, без особых на то причин, начала относиться к нему с решительной антипатией. Когда имеешь к кому-то такую антипатию, это дает такой толчок воображению, такую возможность позлословить! Можно все время кого-то порицать и не сказать при этом ничего интересного, но нельзя все время насмехаться над человеком, не сказав время от времени чего-то очень остроумного.
– Лиззи, я уверена, что когда ты впервые прочитала это письмо, то не могла относиться к этому делу так, как сейчас.
– Конечно же, не могла. Мне было достаточно неловко, мне было очень неловко, я просто чувствовала себя несчастной. И некому рассказать о своих чувствах, нет рядом со мной Джейн, которая утешила бы меня и сказала, что не такая уж я была слабая, тщеславная и противная, хотя на самом деле я была именно такой! О, как мне хотелось, чтобы ты была возле меня.
– Очень жаль, что ты использовала слишком сильные выражения, когда говорила о Викхеме мистеру Дарси, потому что теперь ясно, что они полностью незаслуженные.
– Да, конечно же, жаль. Но то, что я имела несчастье высказываться с таким гневом, является естественным следствием той предвзятости, которую я в себе лелеяла. Существует одно обстоятельство, по поводу которого я хотела бы с тобой посоветоваться. Скажи: нужно ли мне – или, может, не стоит – рассказывать всем нашим знакомым о настоящем характере Викхема?
Старшая мисс Беннет немного помолчала, а потом ответила:
– Я уверена, что нет оснований разоблачать его таким ужасным способом. А что ты сама об этом думаешь?
– Что этого не следует делать. Мистер Дарси не позволял мне разглашать его сообщение. Наоборот – он дал понять, что каждую подробность о его сестре я должна держать в секрете как можно тщательнее. И вообще – если я расскажу людям правду о мистере Викхеме, то кто мне поверит? Предвзятость многих людей относительно мистера Дарси является такой сильной, что половина из них скорее умрет, чем заставит себя относиться к нему доброжелательно. Мне такое не под силу. Викхем вскоре уедет, поэтому всем тут будет все равно, что он за человек. Через некоторое время после его отъезда вся правда станет известна, и лишь тогда мы сможем посмеяться над глупостью тех, кто не узнал его раньше.
– Ты права. Публичное разглашение грехов способно навсегда разрушить его жизнь. Возможно, сейчас он сожалеет о содеянном и пытается изменить свой характер. Поэтому мы не должны доводить его до отчаяния.
После этого разговора смятение в голове Элизабет понемногу улеглось. Она лишилась двух тайн, которые угнетали ее целых две недели, и была уверена, что когда ей захочется еще поговорить об этих двух джентльменах, то в лице Джейн она всегда найдет благодарную слушательницу. Но в глубине ее души скрывалось еще и то, о чем осмотрительность не давала ей возможности рассказать. Она не решалась передать сестре вторую часть письма мистера Дарси, не решалась сообщить ей о том действительно сильном чувстве, которое испытывал к ней его приятель. Это была правда, которую никто не должен был знать. Элизабет чувствовала, что только достижение полного взаимопонимания между участниками этой истории может дать ей право сорвать покрывало с этой последней тайны. «После того, – сказала она самой себе, – как это маловероятное событие когда-то произойдет, я просто смогу пересказать то, что к тому времени Бингли и так успеет рассказать способом более приятным. Я имею право разгласить эту тайну только тогда, когда она потеряет свою ценность».
Теперь, вернувшись домой и привыкнув, у Элизабет было достаточно свободного времени, чтобы сделать выводы об истинном положении души своей сестры. Джейн была безрадостной. Она все еще лелеяла нежную любовь к Бингли. Ранее ей и в голову не приходило, что когда-то она полюбит, поэтому ее чувство несло в себе всю ту страсть, которая является присущей первой любви, а в силу возраста и характера оно было длительным и прочным, как это часто бывает, когда человек любит впервые. Она с таким трепетом вспоминала о нем, так упорно отдавала ему предпочтение перед любым другим человеком, часто ей нужен был весь ее здравый смысл, все уважение к чувствам других людей, чтобы снова и снова не прибегать к воспоминаниям и грусти – таких, несомненно, вредных для ее спокойствия и здоровья.
– Слушай, Лиззи, – сказала как-то миссис Беннет, – а что ты сейчас думаешь о той неприятной истории с Джейн? Что касается меня, то я твердо решила больше никому и никогда о ней не рассказывать. Недавно я так и сказала своей сестре Филипс. Но я никак не могу узнать: видела его Джейн в Лондоне хоть иногда или нет? Он – просто бессовестный молодой человек, и теперь мне ясно, что пока у Джейн нет ни малейшего шанса заполучить его. Что-то я не слышала, чтобы он собирался снова приехать в Недерфилд летом – а я распрашивала у всех, кто мог об этом знать.
– Не думаю, что он когда-нибудь снова будет жить в Недерфилде.
– Пусть поступает, как знает. Тоже мне – большая шишка! Никто не хочет, чтобы он приезжал. А я всем и всегда буду говорить, что он обошелся с моей дочерью крайне плохо, и если бы я была на ее месте, то никогда бы с этим не смирилась. Одно меня утешает – когда Джейн умрет от горя, вот тогда он непременно пожалеет о том, что совершил.
Однако Элизу подобная перспектива утешить никак не могла, поэтому она промолчала.
– Так что, Лиззи, – продолжила ее мать, – говоришь, Коллинзы живут хорошо? Ну-ну, надеюсь, что это надолго. А как они питаются? Шарлотта – прекрасная хозяйка, уверяю тебя. Если она хоть немного пошла в свою мать, то я уверена, что она достаточно заботливая хозяйка. Так, значит, свое хозяйство они ведут экономно и деньги не транжирят?
– Нет, не транжирят.
– Что же, умело они хозяйничают, должна сказать. Действительно умело. У кого уж у кого, а у них расходы никогда не превысят доход. Им всегда хватает денег. Ну что же, была бы польза. А еще, мне кажется, они ждут не дождутся, когда умрет ваш отец и им достанется Лонгберн. Хоть когда бы это произошло, они уже считают его своей собственностью.
– На эту тему они никогда не говорили в моем присутствии.
– Конечно же, не говорили, иначе это было бы очень странно. Но я нисколько не сомневаюсь, что между собой часто об этом говорят. Но если они и действительно радуются, что станут владельцами того, что на самом деле им не принадлежит, то пусть лопнут от жадности. Лично я постеснялась бы становиться обладательницей имения в соответствии с майоратом.
Раздел XLI
Первая неделя после их возвращения пронеслась быстро. Началась вторая. Это была последняя неделя пребывания Н-ского полка в Меритоне, и все молодые девушки в округе загрустили и поникли. Подавленность была почти всеобщей. И только старшие сестры Беннет сохранили способность есть, пить, спать и предаваться своим привычным занятиям. За такое равнодушие их часто упрекали Китти и Лидия, чье собственное горе не знало границ и которые отказывались понять, как это кто-то в их семье может быть таким бессердечным.