В присутствии Дарси она не смела произнести фамилию Уикхема. Но Элизабет сразу поняла, что она намекала на него, и разнообразные воспоминания, связанные с этим именем, причинили ей некоторую досаду. Готовая дать отпор этому злостному выпаду, она тем не менее ответила на вопрос с достаточным безразличием. Невольно брошенный ею при этом взгляд позволил ей заметить, с каким вниманием посмотрел на нее покрасневший мистер Дарси и в каком смущении находилась не смевшая поднять глаза Джорджиана. Если бы мисс Бингли знала, какую боль она причиняет этим намеком своей любимой подруге, она безусловно остереглась бы его высказать. Но она хотела только расстроить Элизабет, намекнув ей о человеке, к которому она, но ее мнению, была неравнодушна. Рассчитывая вывести гостью из равновесия и напомнив о связанных с этим полком легкомысленном и глупом поведении ее родных, она надеялась повредить Элизабет в глазах Дарси. О готовившемся побеге мисс Дарси она не имела никакого понятия — об этом не знал никто, кроме Элизабет. От всей родни Бингли это происшествие скрывалось особенно тщательно из-за тех самых намерений мистера Дарси, которые заподозрила у него Элизабет и при осуществлении которых родня Бингли могла стать родней Джорджианы. У него в самом деле когда-то существовал подобный план и, не объясняя этим планом стремление разлучить Бингли и Джейн, можно было допустить, что оно усилило его живой интерес к благополучию друга.
Спокойствие Элизабет рассеяло его тревогу. И, так как раздосадованная и разочарованная мисс Бингли не посмела напомнить о Уикхеме более прямым образом, Джорджиана со временем также пришла в себя, хотя и не настолько, чтобы снова принять участие в беседе. Мистер Дарси, с которым она боялась встретиться взглядом, едва ли заметил ее волнение, а повод, который должен был его оттолкнуть от Элизабет, по-видимому, напротив, заставил его думать о ней еще более благосклонно.
Вскоре после неудачного вопроса мисс Бингли гости уехали. И, пока мистер Дарси провожал их до экипажа, Кэролайн изливала свои чувства, обсуждая внешность, поведение и платье Элизабет Беннет. Джорджиана, однако, не стала ее в этом поддерживать. Рекомендации брата было достаточно, чтобы обеспечить любому человеку ее расположение. Его суждение не могло быть ошибочным, а он отзывался об Элизабет с такой теплотой, что Джорджиана не могла не находить ее красивой и милой. Когда он вернулся в гостиную, мисс Бингли не удержалась от того, чтобы не повторить некоторые свои замечания по адресу Элизабет, которые она только что высказывала его сестре.
— Как плохо выглядела сегодня Элайза Беннет, — не правда ли, мистер Дарси? — воскликнула Кэролайн. — Я в жизни не видела, чтобы кто-нибудь так изменился за полгода! Она ужасно погрубела и почернела! Мы с Луизой уверены, что попадись она где-нибудь нам на дороге, мы бы ее просто не узнали!
Как бы эти рассуждения ни были неприятны мистеру Дарси, он ограничился сдержанным ответом, сказав, что не заметил в Элизабет никаких изменений, кроме загара — естественного следствия путешествия в летнюю пору.
— Что касается меня, — добавила мисс Бингли, — то признаюсь, я никогда не замечала в ней ничего привлекательного. Лицо у нее — слишком худое, кожа на лице — какая-то темная, а все черты — самые невзрачные. Ну что можно сказать про ее нос? Ведь он у нее совершенно бесформенный. Правда, у нее неплохие зубы, но тоже — самые обыкновенные. А что касается ее глаз, которые кто-то однажды называл даже очаровательными, то я никогда не находила в них ничего особенного. Их острый пронзительный взгляд вызывает у меня отвращение. А во всем ее облике столько плебейской самоуверенности, которая кажется мне совершенно нестерпимой.
Так как мисс Бингли знала, что Элизабет нравится мистеру Дарси, она могла бы сообразить, что высказывания подобного рода едва ли откроют для нее кратчайший путь к его сердцу. Но рассерженные люди не всегда руководствуются здравым смыслом. И выражение досады на его лице было единственным следствием ее маневров. Тем не менее Дарси хранил молчание. Стремясь заставить его заговорить, она продолжала:
— Помнится, когда мы впервые встретились с ней в Хартфордшире, нас всех крайне удивило, что она прослыла красавицей. Мне особенно врезались в память слова, сказанные вами после того, как Беннеты обедали у нас в Незерфилде: «Это она-то красавица? Я бы скорее назвал ее мамашу душой общества!» Впоследствии, правда, ей кажется удалось снискать ваше расположение, и одно время вы будто бы находили ее хорошенькой.
— О, да, — выходя из себя, ответил Дарси. — Это было в самом начале нашего знакомства. Но прошло много месяцев с тех пор, как я стал видеть в ней одну из самых прелестных женщин, которых мне приходилось встречать.
С этими словами он вышел, предоставив мисс Бингли удовлетвориться вырванным признанием, которое ранило только ее одну.
На обратном пути миссис Гардинер и Элизабет обсудили все подробности визита, не коснувшись только того, что интересовало обеих на самом деле. Они обсудили внешность и поведение всех присутствовавших кроме человека, который больше всего привлекал их внимание, беседовали о его сестре, его друзьях, его доме, его угощении — обо всем, кроме него самого. А между тем Элизабет очень бы хотелось услышать мнение своей тетки о мистере Дарси, а та была бы крайне обрадована, если бы ее племянница решилась о нем заговорить.
Глава IV
Элизабет была сильно разочарована, не найдя по приезде в Лэмтон письма от Джейн. Это разочарование повторилось на второй и третий день их пребывания в этом городке. Но на утро четвертого дня ее огорчениям пришел конец, и доброе имя ее сестры было восстановлено. Для Элизабет одновременно пришли два письма, из которых одно имело штемпель, свидетельствовавший, что его послали по неверному адресу. Это не слишком ее удивило, так как почерк Джейн на конверте был чрезвычайно неразборчив.
Письма были получены как раз тогда, когда Гардинеры звали ее отправиться с ними на прогулку. Теперь они решили пойти вдвоем, предоставив ей возможность насладиться чтением в одиночестве. Прежде всего следовало прочесть заблудившееся письмо, отправленное еще пять дней тому назад. Начало его состояло из обычных сведений о визитах, небольших вечеринках и тому подобных новостях провинциальной жизни. Вторая половина, датированная следующим днем, касалась значительно более важного события и была написана с явной поспешностью. В ней заключалось следующее сообщение:
«Начало этого письма уже было написано, дорогая Лиззи, когда случилось неожиданное и очень серьезное происшествие. Но мне не хотелось бы тебя пугать, — пожалуйста, не волнуйся, — мы все здоровы. Новость, которую я должна тебе сообщить, касается бедной Лидии. Письмо с нарочным, прибывшим из Лондона от полковника Форстера вчера в полночь, когда все мы уже укладывались спать, известило нас, что Лидия уехала в Шотландию вместе с одним из офицеров — короче говоря, с Уикхемом! Представь себе наше изумление. Впрочем, для Китти эта новость не была столь неожиданной. Я очень, очень огорчена. Такой неблагоразумный брак для обоих! Но я надеюсь на лучшее — быть может, об этом молодом человеке судят неправильно. В его безрассудство и легкомыслие я готова поверить. Но этот его шаг (и нам следует этому радоваться!) совсем не порочит его сердца. По крайней мере, в его выборе нет расчета — ведь он же знает, что отец не сможет дать за ней ровно ничего. Бедная мама просто в отчаянии. Папа держится несколько лучше. Как хорошо мы сделали, скрыв от них то, что нам про него рассказывали! Мы и сами должны об этом теперь забыть. Предполагается, что они выехали в ночь на субботу около полуночи, но их отсутствие заметили только вчера в восемь часов утра. Нарочный был послан немедленно. Лиззи, дорогая, они должны были проехать всего в десяти милях от нашего дома! Судя по письму, мы надеемся, что полковник Форстер скоро будет здесь. Лидия оставила несколько строк его жене, сообщив ей об их намерении. Больше писать не могу — бедная мама не в состоянии долго оставаться одна. Боюсь, что тебе трудно будет во всем разобраться — я даже сама не знаю, что написала».
Не оставляя времени для размышлений и едва отдавая себе отчет в своих чувствах Элизабет, закончив это письмо, сразу схватила второе, и, распечатав его с крайним нетерпением, прочла следующие строки (письмо было написано на другой день после предыдущего):
«К этому моменту, дорогая сестра, ты уже должна была получить мое написанное наспех вчерашнее сообщение. Хотелось бы, чтобы новое письмо оказалось более вразумительным. Но, хотя сейчас я уже не столь стеснена во времени, в моей голове такой сумбур, что я не могу быть уверена, все ли в нем будет понятно. Лиззи, миленькая, я даже не знаю, как мне об этом тебе написать, но у меня для тебя плохие вести, и я должна сообщить их тебе как можно скорее. Как бы ни был неразумен брак между мистером Уикхемом и нашей бедной Лидией, мы теперь больше всего хотели бы убедиться в том, что они в самом деле обвенчались. Ибо имеется слишком много оснований опасаться, что они вовсе не уехали в Шотландию. Вчера к нам прибыл полковник Форстер, который покинул Брайтон накануне, через несколько часов после отъезда нарочного. Из короткого письма Лидии к миссис Ф., казалось бы, следовало, что они отправились в Гретна-Грин.{66} Однако мистер Денни выразил кому-то свое убеждение, что У. совсем туда не собирался и вообще не думал жениться на Лидии. Это передали полковнику Ф., который, тут же подняв тревогу, помчался из Б. с тем, чтобы разузнать, каким путем они ехали. Он легко проследил их путь до Клэпхема,{67} но дальше след потерялся, так как, прибыв туда, они сошли с почтовой кареты, везшей их от Эпсома,{68} и наняли извозчика. Дальше известно только, что они продолжали свой путь по лондонской дороге. Просто не знаю, что и подумать. Наведя всевозможные справки по эту сторону Лондона, полковник Ф. прибыл в Хартфордшир, настойчиво продолжая поиски у каждого шлагбаума и в гостиницах Барнета и Хэтфилда,