Ей нечасто удавалось посмотреть на самого г-на Дарси, но всякий взгляд являл ей совершеннейшую его приветливость, а всякое слово произносилось тоном, далеким от высокомерья и презренья к собеседникам; посему Элизабет уверилась, что вчерашнее улучшенье его манер, хоть, возможно, и временное, по меньшей мере, один день пережило. Она видела, как он жаждет знакомства и добивается доброго мненья людей, всякий разговор с коими еще несколько месяцев назад счел бы зазорным, видела, как любезен он не только с нею, но с теми самыми ее родственниками, коих он откровенно презирал, вспоминала бурную сцену в пасторском доме, и отличье, перемена были столь разительны и столь потрясали ее воображенье, что она едва находила в себе силы не изумляться открыто. Ни единожды, даже в обществе дражайших его друзей в Незерфилде или знатных родственников в Розингсе, не видела она, чтоб он был так обходителен, так лишен самоуверенности или неколебимой холодности, как ныне, когда успех его попыток ничего важного не обещал вовсе и даже знакомство с теми, кому сия любезность предназначалась, навлекло бы насмешки и порицанье дам из Незерфилда и Розингса равно.
Визитеры пробыли более получаса, а когда собрались отбыть, г-н Дарси попросил сестру подтвердить, сколь желают они до отъезда г-на и г-жи Гарднер и Элизабет из графства пригласить их на обед в Пемберли. Юная г-жа Дарси с робостью, коя выдавала ее непривычку к приглашеньям, охотно послушалась. Г-жа Гарднер взглянула на племянницу, желая узнать, что та думает о приглашеньи, кое более всего касается ее самой, однако Элизабет отвернулась. Полагая, впрочем, что сие умышленное уклоненье говорит более о минутном смущеньи, нежели о недовольстве, и видя, что муж, любивший общество, готов на сие с дорогой душою, г-жа Гарднер рискнула согласиться сама, и они уговорились на послезавтра.
Уверившись, что вновь встретится с Элизабет, Бингли очень обрадовался, ибо желал о многом ей рассказать и задать множество вопросов обо всех друзьях в Хартфордшире. Элизабет, истолковав сие как желанье поговорить о Джейн, была довольна и по сей причине, а равно по некоторым другим после ухода посетителей смогла вспомнить прошедшие полчаса с некоторым удовлетвореньем, хотя мало наслаждалась, пока сии полчаса не прошли. Желая побыть одной, боясь расспросов или же намеков дядюшки и тетушки, она пробыла с ними недолго, успев только выслушать их благосклонное мненье о Бингли, а затем поспешила одеваться.
Она, впрочем, не имела резонов страшиться любопытства супругов Гарднер — те вовсе не желали на нее давить. Было очевидно, что она знакома с г-ном Дарси гораздо ближе, нежели они полагали; было очевидно, что он неистово в нее влюблен. Оба они наблюдали много интересного, но к расспросам ничто не понуждало.
Ныне о г-не Дарси в срочном порядке стало потребно думать хорошо, и знакомство с ним четы Гарднер не обнаруживало изъянов. Их, разумеется, тронула его вежливость, и если б они описывали его характер, руководствуясь собственными впечатленьями и рассказом его экономки, не имея в виду прочие описанья, хартфордширские знакомцы не признали бы портрет за г-на Дарси. Теперь, однако, экономке стоило поверить, и вскоре Гарднеры сообразили, что нельзя запросто отмахнуться от заверений домочадицы, знавшей его с четырех лет и к тому же столь респектабельной. В беседах с лэмбтонскими друзьями тоже никаких опровержений ее словам не всплыло. Г-на Дарси не винили ни в чем, кроме гордости; может, он и был горд, а если нет, сие безусловно приписали бы ему обитатели торгового городка, каковой семейство никогда не посещало. Впрочем, признавали, что он щедрый человек и много хорошего делает для бедняков.
К Уикэму же, как вскоре выяснили путешественники, особого уваженья здесь никто не питал, ибо, хотя суть его неурядиц с хозяйским сыном постигалась не вполне, прекрасно было известно, что, уезжая из Дербишира, он оставил множество долгов, кои г-н Дарси впоследствии уплатил.
Что до Элизабет, нынче вечером мысли ее стремились к Пемберли упорнее, чем накануне, и вечера, хоть и помстившегося долгим, ей не хватило, дабы постичь, какие чувства питает она к одному обитателю особняка; пытаясь разобраться, она битых два часа пролежала без сна. Ненависти к нему явно не осталось. Нет, давным-давно испарилась ненависть, и почти столь же давно Элизабет стыдилась своей к нему неприязни, если ее можно так назвать. Уваженье, происходившее из убежденности в достойных его качествах, хотя ранее признавалось неохотно, уже некоторое время не отвращало ее чувств, а вчерашние событья, принесшие столь благоприятные свидетельства в его пользу и в столь отрадном свете раскрывшие его характер, обострили сие уваженье до некоего дружества. Но превыше всего — превыше уваженья и почтения — в Элизабет само собою зародилось побужденье, от коего невозможно было отмахнуться. Благодарность. Благодарность не только потому, что он любил ее когда-то, но потому, что довольно сильно любит по сей день и даже в силах простить вздорность и ехидство, с коими она отказала ему, а равно все неправедные обвиненья, сопровождавшие сей отказ. Он, кто, полагала Элизабет ранее, должен был избегать ее как злейшего врага, при случайной встрече пожелал сохранить знакомство и, не являя бестактно расположенья, не выделяя ее, не намекая на то, что касалось лишь их двоих, добивался доброго мненья ее друзей и пожелал ее знакомства с его сестрою. Подобная перемена в человеке столь гордом вызывала не только изумленье, но благодарность — ибо изъяснялась, очевидно, любовью, пылкою любовью, а посему Элизабет склонна была поощрять свои чувства, ни в коей мере не бывшие неприятными, хоть и не вполне их постигала. Она уважала, ценила его, она питала к нему благодарность, была поистине заинтересована в его благополучии и лишь хотела понять, до какой степени благополучию сему надлежит зависеть от нее и насколько во имя счастия обоих ей следует употребить свою власть — коей, представлялось ей, она по-прежнему обладала, — дабы понудить его возобновить ухаживанья.
Вечером тетушка и племянница уговорились, что поразительную любезность, явленную визитом юной г-жи Дарси, прибывшей в Пемберли всего лишь нынче к позднему завтраку, разумеется, невозможно повторить, однако за нее следует воздать неким вежливым жестом, а потому крайне уместно будет наутро навестить юную г-жу Дарси в Пемберли. Итак, они отправятся туда. Элизабет радовалась, однако, спрашивая себя о причинах сей радости, с ответом не находилась.
Г-н Гарднер покинул их вскоре после завтрака. Накануне приглашенье порыбачить было возобновлено, и он уговорился к полудню встретиться в Пемберли с джентльменами.
Глава III
Ныне убежденная, что неприязнь юной г-жи Бингли объясняется ревностью, Элизабет сознавала, сколь ее визит в Пемберли для сей дамы нежеланен, и интересовалась, насколько та способна на любезность при возобновлении знакомства.
Элизабет с г-жою Гарднер подошли к дому; из вестибюля их препроводили в приемную, коя, окнами выходя на север, летом была восхитительна. Оттуда открывался живительный вид на лесистые холмы за домом и на прекрасные дубы и каштаны, что росли там и сям на опушке.
В этой комнате их приветствовала юная г-жа Дарси, что сидела в компании г-жи Хёрст и юной г-жи Бингли, а также дамы, составлявшей ей общество в Лондоне. Джорджиана заговорила с посетительницами очень любезно, однако являла сконфуженность, что, происходя из застенчивости и опасенья поступить неверно, теми, кто полагал себя ниже ее, с легкостью могла быть принята за гордыню и холодность. Г-жа Гарднер и ее племянница, впрочем, понимали верно и сочувствовали.
Г-жа Хёрст и юная г-жа Бингли отметили их появленье лишь реверансами, и едва гостьи сели, на несколько мгновений повисла пауза — неловкая, какими подобные паузы бывают неизбежно. Ее прервала г-жа Эннсли — элегантная, симпатичная женщина, чья попытка предложить некую тему для беседы доказала, что она поистине лучше воспитана, нежели все прочие; между нею и г-жою Гарднер, то и дело споспешествуемой Элизабет, завязалась беседа. Юная г-жа Дарси, судя по виду, желала набраться храбрости, дабы тоже поговорить, и порою выдавливала краткую фразу, когда ей менее всего грозило быть услышанной.
Элизабет вскоре обнаружила, что за ней самою пристально наблюдает юная г-жа Бингли; ни слова не могла молвить Элизабет — особенно юной г-же Дарси, — не привлекая вниманья упомянутой дамы. Сие соглядатайство не помешало бы Элизабет поговорить с хозяйкой, не сиди они в столь неудобном отдаленьи друг от друга; впрочем, Элизабет не жалела, что избавлена от необходимости много беседовать. Думы захватили ее. Всякий миг она ожидала, что в комнату войдет кто-нибудь из джентльменов. Она надеялась — она страшилась, что средь них окажется хозяин дома, и едва постигала, более надеется или же страшится. Просидев таким манером четверть часа и ни единожды не услышав голоса юной г-жи Бингли, Элизабет была взбудоражена холодным вопросом оной о здоровье своей семьи. Элизабет отвечала столь же равнодушно и лаконично, и юная г-жа Бингли больше не вымолвила ни слова.
Следующая перемена была сотворена явленьем слуг, кои внесли холодное мясо, пирожные и разнообразье чудеснейших фруктов сезона; сего, правда, не случилось, пока г-жа Эннсли не одарила юную г-жу Дарси множеством выразительных взглядов и улыбок, дабы та припомнила свои обязанности. Теперь дамам нашлось дело: пускай не все могли говорить, жевать умели все, и роскошные пирамиды винограда, нектаринов и персиков вскоре поманили собранье к столу.
Будучи занятой подобным образом, Элизабет получила блестящую возможность удостовериться, более страшится или надеется она, что явится г-н Дарси, оценив, какие чувства взяли верх, едва тот ступил в приемную, и тогда она, хоть минуту назад полагала, будто надежда перевесит, пожалела, что он пришел.
Некоторое время он провел с г-ном Гарднером, кой с двумя или тремя джентльменами из Пемберли поглощен был рыбалкою у реки; г-н Дарси оставил ег