Но пожеланья сии были тщетны или в лучшем случае разве что позабавили бы г-жу Гарднер в спешке и сумятице следующего часа. Если б Элизабет могла дозволить себе праздность, она не усомнилась бы, что в столь угнетенном состояньи всякое занятье решительно невозможно, однако ей перепала доля дел, как и тетушке, и среди прочего — написать записки друзьям в Лэмбтоне и ложными причинами объяснить внезапный отъезд. Через час, однако, все было готово, и поскольку г-н Гарднер расплатился тем временем на постоялом дворе, оставалось только уехать; после всех утренних горестей Элизабет скорее, нежели предполагала, очутилась в экипаже, кой мчал их в Лонгборн.
Глава V
— Я еще раз все обдумал, Элизабет, — сказал ее дядюшка, когда они выезжали из города, — и честное слово, по серьезном размышленьи, я более склонен судить манером, сходным с рассужденьями твоей старшей сестры. Мне представляется столь невероятным, будто какой бы то ни было молодой человек замыслит подобное против девушки, отнюдь не лишенной защиты или друзей, да притом живущей в полковничьем доме, что я весьма склонен надеяться на лучшее. Разве мог он ожидать, что не вступятся ее друзья? Разве может он рассчитывать вновь обрести положенье в полку, нанеся полковнику Форстеру такую обиду? Соблазн не отвечает риску.
— Вы правда так думаете? — вскричала Элизабет, на миг воспрянув.
— Ну в самом деле, — сказала г-жа Гарднер, — я начинаю склоняться к мненью твоего дядюшки. Сие чрезмерно серьезное нарушенье пристойности, чести и выгоды — он не может быть в сем повинен. Я не в силах столь дурно думать об Уикэме. Неужели ты, Лиззи, можешь поставить на нем крест и поверить, что он к такому способен?
— Забыть о выгоде — пожалуй, нет. К остальному же, я уверена, он способен вполне. Ах, если б все было так, как вы говорите! Но я не смею надеяться. Если так, отчего не направились они в Шотландию?
— Во-первых, — отвечал г-н Гарднер, — вовсе нет подтверждений тому, что они туда не направились.
— Да, но их смена кареты на наемный экипаж — серьезная улика! И к тому же никаких следов на дороге в Барнет.
— Ну хорошо — допустим, они в Лондоне. Они могут оставаться там хотя бы скрытности ради — более ни для чего. Вряд ли они обильно располагают средствами; вероятно, они решили, что дешевле, хоть и не столь быстро, пожениться в Лондоне, чем в Шотландии.
— Но к чему эти тайны? Отчего бояться обнаруженья? Почему свадьба их должна быть секретной? О нет, нет, сие невероятно. Вы же слышали, что написала Джейн, — его ближайший друг убежден, что Уикэм и не собирался на ней жениться. Он ни за что не женится на женщине без средств — он себе не может сего позволить. А какие такие притязанья у Лидии, какими достоинствами обладает она, помимо юности, здоровья и благодушья, что могут заставить его ради нее отказаться от всякого шанса жениться выгодно? Что же до угрозы позора в полку, каковая может омрачить сей бесчестный побег, тут не мне судить, ибо я не знаю, как сей шаг может подействовать. Однако я боюсь, что прочие ваши возраженья не выдерживают критики. У Лидии нет братьев, что заступились бы за нее; а из поведенья моего отца, из его лени и невниманья к тому, что творится в семье, Уикэм мог заключить, что мой отец в таком положеньи станет делать и думать о ней столь мало, сколь вообще способен отец.
— Ужель ты думаешь, будто Лидия настолько потеряла голову, что согласится жить с ним иначе, нежели в браке?
— Похоже — и сие поражает беспредельно, — со слезами на глазах отвечала Элизабет, — ее благопристойность и добродетель в такую минуту понуждают к сомненьям. Но честное слово, я не знаю, что сказать. Быть может, я несправедлива к ней. Но она очень юна, ее никогда не учили размышлять о серьезном, и последние полгода — да нет, какое там, последний год — она посвящала себя лишь забавам и тщеславью. Ей дозволялось распоряжаться временем наиболее праздным и фривольным манером и перенимать любые мненья, какие только ей попадались. С тех пор, как ***ширский полк расквартировался в Меритоне, голова ее была пуста, за вычетом любви, кокетства и офицеров. Она только о том и думала, только о том и болтала и посему всеми силами — как мне выразиться? — обостряла свои чувства, кои бурлят по самой природе своей. А мы знаем, что Уикэм обладает всем очарованьем наружности и обращенья, кое потребно, дабы заворожить женщину.
— Однако Джейн, — заметила ее тетушка, — не столь дурно думает об Уикэме и не верит, будто он на такое способен.
— О ком Джейн хоть когда-нибудь думала дурно? И кого, как бы ни поступали они в прошлом, она полагала способным на такое, пока жизнь не доказывала обратного? Но Джейн, как и я, прекрасно знает натуру Уикэма. Обе мы знаем, что он во всех смыслах распущен. Что он лишен и честности, и чести. Что он фальшив и лжив, а равно льстив.
— А ты достоверно все сие знаешь? — вскричала г-жа Гарднер, чье любопытство было разбужено столь обширными сведеньями.
— Знаю, — отвечала Элизабет, краснея. — На днях я рассказывала, сколь бесчестно поступил он с господином Дарси, а в Лонгборне вы слышали сами, как отзывался Уикэм о человеке, явившем ему такую терпимость и щедрость. И есть другие обстоятельства, кои я не вольна… кои не стоит описывать, однако лжи его обо всем семействе из Пемберли не видно конца. Помня, что говорил он о юной госпоже Дарси, я готовилась увидеть гордую, холодную, неприятную девицу. Однако же он и сам знал, что сие неправда. Наверняка знал, что она милая и скромная, какой мы ее и узрели.
— Но неужели всего этого не знает Лидия? Неужели ей неизвестно то, что, по видимости, так глубоко постигаете вы с Джейн?
— Ах, нет — и это хуже всего. Я и сама не знала истины до поездки в Кент, до того, как я стала часто видеться с господином Дарси и его родственником, полковником Фицуильямом. А когда я вернулась домой, ***ширский полк собирался через две недели покинуть Меритон. И потому ни Джейн, коей я все рассказала, ни я не сочли необходимым огласить наши сведенья — мы полагали, что никому не будет толку, если подорвать доброе мненье, кое сложилось об Уикэме в окру́ге. И даже когда было уговорено, что Лидия поедет с госпожою Форстер, у меня и в мыслях не было, что потребно открыть ей глаза. Мне и в голову не приходило, что обман грозит ей. Как нетрудно поверить, я подумать не могла, что последствия окажутся таковы.
— То есть, когда все они отбыли в Брайтон, у тебя не было резонов полагать, будто они любят друг друга.
— Ни малейших. Я не помню ни единой приметы расположенья с обеих сторон, а если бы нечто подобное происходило, следует помнить, что уж в нашем-то семействе такие сведенья даром бы не пропали. Когда Уикэм только вступил в полк, Лидия охотно им восхищалась — как, впрочем, и все мы. Всякая девушка в Меритоне или поблизости первые два месяца сходила по Уикэму с ума, но Лидию он никогда особо не выделял, и после недолгого восхищенья сумасбродного и бурного сорта симпатия ее угасла, и она вновь обратилась к прочим офицерам, кои обращали на нее больше вниманья.
Легко поверить, что, сколь бы мало новизны ни добавлялось страхам, надеждам и догадкам относительно сего любопытного предмета посредством то и дело возобновляемых дискуссий, никому не под силу оказалось подолгу удерживаться от возобновленья оных в протяженьи всего путешествия. Элизабет мысли об этом не покидали вовсе. Они застряли в голове ее, обездвиженные острейшей мукою самобичеванья, и ни минуты покоя или же забытья не выпало ей.
Они ехали наискорейшим манером и, один раз заночевав по дороге, прибыли в Лонгборн назавтра к обеду. Элизабет утешалась тем, что Джейн не пришлось терзаться длительным ожиданьем.
Маленькие Гарднеры высыпали на крыльцо, привлеченные видом кареты, что въезжала на выгон, и едва она подкатила к двери, радостное изумленье, осветившее их личики и растекшееся по каждому тельцу прыжками и скачками, стало залогом тому, что грядет.
Элизабет выскочила из кареты и, торопливо перецеловав детей, помчалась в вестибюль, где ее встретила Джейн, сбежавшая по лестнице из апартаментов матери.
Со слезами на глазах они нежно обнялись, и Элизабет, ни мгновенья не теряя, спросила, выяснилось ли что-нибудь о беглецах.
— Пока нет, — отвечала Джейн. — Но теперь, когда приехал милый мой дядюшка, я надеюсь, все уладится.
— Отец в городе?
— Да, уехал во вторник, когда я тебе писала.
— Часто ли пишет?
— Написал всего однажды. В среду мне прислал несколько строк — сообщил, что добрался благополучно, и оставил адрес, о чем я особо просила. Прибавил только, что не станет более писать, пока не появятся важные новости.
— А матушка? Как она? Как вы все?
— Матушка, пожалуй, пристойно здорова, хотя дух ее немало потрясен. Она наверху и будет счастлива всех вас видеть. Она пока не выходит из гардеробной. Мэри и Китти, слава богу, живы-здоровы.
— А ты — как ты? — вскричала Элизабет. — Ты такая бледная. Как же ты настрадалась!
Сестра ее, однако, уверила, что совершенно здорова, и беседа их, проходившая, пока чета Гарднер была занята с детьми, ныне завершилась, едва все Гарднеры приблизились. Джейн подбежала к дядюшке и тетушке, поприветствовала их обоих и поблагодарила, перемежая улыбки слезами.
Когда все очутились в гостиной, вопросы, кои уже задала Элизабет, были, разумеется, повторены остальными, и те вскоре узнали, что Джейн нечего сообщить. Жизнеутверждающая надежда на лучшее, впрочем, питаемая щедростью сердца, пока не оставила Джейн: та до сих пор надеялась, что дело завершится благополучно и любое утро может принести письмо от Лидии или же отца, в коем все объяснится и, возможно, будет сообщено о свадьбе.
Г-жа Беннет, в чью комнату они направились, несколько минут побеседовав, приняла их в точности как предполагалось: слезами и ламентациями, бранью на подлого Уикэма и жалобами на собственные муки и страданья от дурного обращенья; она корила всех, кроме той, чье неразумное потворство и было главным образом повинно в ошибках дочери.