А вот как описывает манеры своих учеников Энн, работавшая в это время в имении Торп-Грин: «Мое мнение не спрашивалось, о моих удобствах не осведомлялись. Иногда Матильда и Джон решали „отделаться от этой чертовой скукотищи“ еще до завтрака и посылали горничную будить меня в половине шестого без малейшего стеснения или извинений. Иногда мне предписывали быть готовой ровно в шесть, а когда я, торопливо одевшись, спускалась в классную комнату, она оказывалась пустой, и после долгого бесплодного ожидания выяснялось, что они передумали и решили еще поваляться в постели. Летом в погожее утро являлась Браун и предупреждала, что молодые господа решили устроить себе отдых и отправились гулять, и мне приходилось томиться без завтрака почти до голодного обморока – они-то не забывали перекусить перед прогулкой… Капризность, с какой они выбирали время и место для занятий, вполне гармонировала с распущенностью их поведения во время них. Слушая мои объяснения или отвечая урок, они полулежали на кушетках, валялись на ковре, потягивались, зевали, переговаривались, смотрели в окно, но стоило мне помешать в камине или уронить платок, как мне тотчас выговаривали за то, что я отвлекаюсь, или сообщали, „что маме не понравилась бы такая небрежность“».
А что же тот, ради благополучия которого сестры проходят все эти испытания? Что поделывает Бренуэлл? Он не поступил в Королевскую Академию, несколько раз безуспешно посылал свои очерки в «Блэквудс мэгэзин», полгода проработал гувернером в одном доме, но был уволен, поступил клерком на железную дорогу, снова был уволен, из-за недостачи. Впрочем, ему все прощают, его все любят. Он просто не создан для тяжелой работы и унижений, для терпения без надежды. Он слишком хорош, слишком горд, слишком чувствителен. Он рисует портреты сестер, довольно неумело, но благодаря им мы можем представить себе, как они выглядели в юности: светловолосая тихоня Энн, Эмили с гордой посадкой головы и темными вьющимися кудрями; невысокая, склонная к полноте Шарлотта, укладывающая волосы в узел на темени. Он по-прежнему пишет о приключениях Александра Шельмы, своего альтер эго, и его повести доставляют много радости Шарлотте.
«Почти неделя, как я получила письмо от Бренуэлла с упоительно-характерным посланием Нортенгерленда дочери, – записывает она в дневнике, который ведет в Роу-Хеде. – Каким сладостно-утешительным голосом словно говорит это письмо! Я жила им несколько дней. Всякий раз, как у меня выдавалась минутная передышка, оно звучало у меня в ушах, словно чистая музыкальная нота, пробуждая мысли, которых не было много недель, мне рисовались возможные последствия, письма и другие сцены, связанные с иными событиями и иным состоянием чувств».
Для нее Бренуэлл навсегда останется любимым младшим братом и товарищем, она всегда будет пытаться защитить его от невзгод, угадать, с какой стороны обрушится удар, и заслонить его. Увы! Ни она, ни кто-либо другой не может защитить Бренуэлла от него самого. Всеобщий баловень, он не умел удерживать то, что само падало ему в руки, не умел упорно трудиться, чтобы закрепить успех, не умел преодолевать трудности и извлекать уроки из неудач. А к таким людям жизнь, к сожалению, часто безжалостна.
Десять лет спустя Шарлотта напишет мисс Вуллер: «Вы спрашиваете меня о Бренуэлле: он совершенно не заботится о том, чтобы найти себе работу, я начинаю опасаться, что он довел себя до полной неспособности занять какое-либо положение в жизни, и, даже если бы ему достались деньги, он непременно обратил бы их себе во зло; боюсь, что у него почти убита воля и он не в силах управлять своими действиями. Вы спрашиваете, не кажутся ли мне мужчины странными созданиями. Кажутся, и даже очень. Я часто думала о том, какие они странные, а также и о том, как странно их воспитывают, – по-моему, их слишком мало ограждают от соблазнов. Если девочек оберегают так, словно они бессильные и безнадежно глупые создания, то мальчиков толкают прямо в жизнь, словно они мудрейшие из мудрых и не способны сбиться с пути истинного».
Вторая попытка
Меж тем Шарлотта предпринимает еще одну попытку добиться – нет, не литературного признания, а только признания ее права заниматься литературой. Она пишет Хартли Кольриджу, сыну Сэмюеля Кольриджа, тоже поэту и к тому же автору книги «Знаменитости Йоркшира и Ланкашира». Шарлотта посылает ему несколько глав романа «Эшворт», по сути дела, часть Ангрийской саги, персонажи которой волей автора возвращены в Англию.
Александр Шельма стал в романе Александром Эшфордом, но остался таким же безнравственным распутником и сохранил странную привычку отсылать сыновей из дома. «О его поведении рассказывали немало фривольных историй, которые у меня нет ни малейшего желания запечатлевать, – пишет Шарлотта в романе. – Однако в этих историях упоминаются вкупе с его именем некие другие имена, о которых говорили вполголоса. Я помню два: Гарриет и Августа. История первой – печальна, второй – мятежна. С обеими женщинами Александра связывали романтические отношения, имевшие последствием Грех и его неразлучную спутницу – Скорбь. Обе леди, однако, уже скончались, и родственники их вряд ли поблагодарили бы меня за извлечение на свет божий тайн, которым лучше покоиться в погребальных урнах».
Артур Заморна стал Артуром Рипли. Его внешности Шарлотта посвящает целый панегирик: «Лицо и фигура принадлежали человеку первой молодости, на вид ему было не больше двадцати одного года, и в то же время наружность его свидетельствовала, что он давно привык одерживать в гостиных легкие победы… Густые завитые волосы говорили о том, что он самодоволен и тщеславен. Черты лица были правильны, и в них проскальзывало что-то романское. Большие темные смеющиеся глаза были проницательны, губы любезно улыбались, но то была любезность, которая от начала веков является неотъемлемым свойством умных красивых вертопрахов, тех самых молодых людей, которые улыбками и изящными манерами присваивают себе привилегию грешить гораздо чаще и больше, чем их сверстники. Он был из тех людей, у которых романтический склад ума служит сокрытию дурных наклонностей, и служит настолько успешно, что невнимательный человек может легко принять их за добродетели. Он был одним из тех джентльменов, которых природа наградила дерзкой отвагой, с которой они отвергают все попытки помешать им следовать путем порока».
Артур знакомится с Мэри Эшфорд, дочерью Александра, и, как водится, между ними вспыхивает искра интереса, которая, несомненно, должна перерасти в любовь. «Ее ум, конечно же, отличался более высоким полетом, – рассказывает Шарлотта о главной героине, – а строй чувствований был совсем иным. Она привыкла думать самостоятельно и размышлять над загадками человеческой натуры. Она была гораздо оригинальнее и несравненно меньше считалась с правилами хорошего тона». Но к этому времени читатель, вероятно, уже успел уснуть, ему хочется, чтобы герои быстренько поженились и перестали надоедать ему своими совершенствами или пороками.
Как вы можете судить по приведенным отрывкам, стиль романа излишне высокопарен, ирония тяжеловесна. Но самое главное, если Шарлотте доставляло огромное удовольствие перебирать давно знакомые подробности жизни любимых героев, то читатель, впервые встретившийся с ними, неизбежно должен задать себе вопрос: зачем мне знать так много об этих людях, которые еще ничем не привлекли моего внимания? Подобных персонажей читатель с избытком встречал в романах XVIII века, и они успели ему надоесть своей шаблонностью и одномерностью. Ему хотелось видеть в книге сложные характеры, раскрывающиеся в противоречиях, но автор был еще слишком юн для того, чтобы создать их.
Именно в этом духе, возможно, ответил Шарлотте Хартли Кольридж – его письмо не сохранилось, но сохранился ее ответ, по которому можно судить о содержании письма. Он не подрубал ей крыльев и не предлагал заняться домашними обязанностями и найти счастье в них, он всего лишь указывал на несовершенства текста и призывал работать дальше, тщательно размышляя над тем, как воспримет написанное читатель. Это был очень ценный урок, и, по-видимому, Шарлотта хорошо его усвоила.
Писала она и Вордсворту, но того, вероятно, смутило, что он не может угадать пол автора. Шарлотта отвечает ему уверенно и не без лукавства: «Это очень поучительно и полезно – создать в своей голове целый мир и людей с их привычками, людей, которые, словно Мельхиседек[8], не имеют ни отца, ни матери и порождены лишь вашим собственным воображением…
Мне очень приятно, что вы никак не можете решить, являюсь ли я помощником адвоката или портным, который занимается писанием романов. Я не буду открывать вам этой тайны, что же до моего почерка, то не советую вам ориентироваться на него, может быть, я нанял переписчицу. Серьезно, сэр, я чувствую благодарность к вам за ваше простое и доброе письмо. Я просто удивляюсь, что у вас возникли трудности с тем, чтобы прочесть и оценить повесть, подписанную анонимом, который не хочет открывать вам, является ли он мужчиной или женщиной, расшифровываются ли его инициалы Ш. Т. как Шарль Тиммс или Шарлотта Томкинс».
Мечты о частной школе
В 1840 году в жизни Шарлотты происходит радостное событие: она впервые едет к морю вместе с Элен Насси и проводит в курортном городке Истон несколько дней.
«Вы уже забыли море? – пишет она Элен после возвращения. – Оно уже потускнело в вашей памяти? Или еще стоит перед вашим взором – черное, синее, зеленое и белое от пены? Вы слышите, как яростно оно шумит под сильным ветром и нежно плещет в ясную погоду?»
Кроме того, она получает одно за другим два предложения замужества от молодых священников, друзей отца. Но ни одному из них не удается тронуть ее сердце. Элен Насси она написала об одном из поклонников: «Я ощущаю к нему дружеское расположение, ибо он приветливый, благожелательный человек, но не питаю, да и не могу питать той пламенной привязанности, которая рождала бы желание пойти на смерть ради него, но если я когда-нибудь и выйду замуж, то буду чувствовать не меньшее восхищение своим супругом. Можно поставить десять против одного, что жизнь не предоставит мне другого такого случая, но – n’importe