– То есть ты просто увидела во мне легкую жертву? – скрывая легкий шок в голосе, спросил он.
Она была для него удобным вариантом. Но быть для нее тем же самым было странно.
– Ну, ты не расстраивайся, со всеми бывает. – Тат шкодливо засмеялась, с легким удивлением понимая, что Крис даже не задумывался об этом. – К тому же ты сам сказал, что не спишь со всеми подряд. Считай, я тебя не трахнула, а добилась, – снисходительно отмахнулась она, не переставая улыбаться. – Ты же согласился. Все в выигрыше.
Крис покачал головой, хмыкнув себе под нос. Судьба играла с ним в странную игру под названием «поставь себя на место другого». Он был прав, когда шутя думал, что это она его трахнула, а не наоборот.
Крис не растаптывал самоуважение девушек, с которыми встречался, старался быть честным в невозможности дать больше, расставался в большинстве случаев на позитивной ноте, со многими – вроде Анны – даже дружил. Но когда он ощутил на собственной шкуре подобное, стало не по себе.
– А ты расчетливая, – почти восхищенно выдохнул он.
– Да, – спокойно согласилась Татум. – В наше время либо ты, либо тебя.
– Из нас тогда кто кого?
Крис облизнулся, смотря в темные глаза Дрейк. Она ответила тем же.
– Время покажет.
Она была перед ним такой кристально честной и при этом абсолютно непонятной. Произносила лишь процент от того, что думала. Они трахались уже больше десятка раз в разных позах, но интерес Криса разгорался только сильнее. Это было необычно.
Потому что Дрейк была невозможной до мозга костей. Вертинский пораженно охнул, когда ее телефон звякнул пришедшим сообщением и Тат вытащила из кармана свою раскладушку.
– Что это? – Он уставился на нее, как на врага народа.
– Мой телефон? – развела руками Дрейк.
– А где айфон?
– Он у меня. – Дрейк спохватилась, достала из сумки подаренный Крисом телефон, улыбнулась. – Ты хотел связываться через него. На него мне приходят от тебя эсэмэски. И тебе я отвечаю с него, как ты и хотел. Для всего остального пользуюсь своим.
Крис нервно рассмеялся, упал лицом на руль, несколько раз постучав по дуге лбом, обреченно выдохнул.
– Боже, дай мне сил.
Глава 8. Святые грешники
Пара английского длилась бесконечно: Татум пялилась в экран телефона. Виктору она не ответила даже спустя неделю. Липкое чувство неизвестности шипело на кончиках пальцев, как только Дрейк заходила в их диалог.
Буквы горели на экране адским призывом – над ней издевались без слов, и Тат позволяла себя мучить. Школа была позади, и их общение тоже.
Три года она отрывала от себя этих людей. Вытаскивала горячими проспиртованными щипцами пиявок воспоминаний из сердца, выблевывала черную взвесь совместных дней и отчаянно старалась жить дальше. Дрейк в дрожь бросало от одного упоминания компании Вика. Сборище антагонистов.
Парню от нее что-то нужно было, Дрейк не сомневалась; ее тревожило, что она не сможет отказать. А запросы у Виктора были.
Парень взращивал свой шарм по капле, по полной довольствуясь результатами. Была в нем подавляющая тяга к свободе, но только к своей – внутренней дерзостью он душил, смотря в его глаза, страшно было не исполнить приказ.
Татум не исполняла. Но страшно было до сих пор. Она помнит его в ссадинах, с выжженными сигаретами точками-шрамами на груди крестом.
Вик вполне тянул на анархиста. Только не казался, а был. И все святое вроде морали, такта и милосердия было ему чуждо. Так ощущалось спустя три года, прошлую жизнь и обрывки воспоминаний. Может, он изменился? И теперь носит костюм-тройку?
Бред. Вик был отмороженным полностью. И в прошлой жизни Дрейк это нравилось. Она была легкомысленной идиоткой, которой нужны были острые ощущения, но повзрослела, осознала свое дерьмо и старается быть хорошим человеком. Выходит паршиво, но она старается.
Надя что-то сказала над ухом, Тат не услышала: гипнотизировала экран телефона, утопая в чувстве вины. Она была просто глупым ребенком. Чести опыт не делает, честь делают выводы. Но Дрейк не отказывалась от ответа – лишь трусила, оттягивала момент. Чести у нее не было. Выводов Дрейк делать не умела. Главное, родители не должны узнать.
В горле заскреблись, заскулили воспоминания, как и каждый раз, когда она приходила на встречу «АН». Только после бесед ей становилось лучше. Здесь света в конце тоннеля не было.
– Тат? Тат, все в порядке? – Надя обеспокоенно потрепала подругу за руку, вырывая ее из транса.
Надя тревожилась, заглядывала Дрейк в глаза и что-то продолжала говорить. Татум не слышала. Уши заложило плотной ватой, мысли вертелись вокруг одной фразы: «Как насчет встречи со старым другом?»
Друг ли он? Друзья вообще должны тебя втягивать в… зависимость? От транквилизаторов, азарта, от себя?
– Татум Дрейк, черт тебя! – Надя хлопнула ладонью по столу, ученики в аудитории обернулись к парочке.
– А? Что? Все нормально. – С расфокусированным взглядом Дрейк отмахнулась от сокурсников, извинилась перед преподавателем, открыла новую страницу учебника, убирая телефон в карман.
Татум хотела, чтобы ее сбила машина и она потеряла память. Навсегда. Особо ценных воспоминаний все равно нет. Может, только номер Вертинского она бы сохранила на случай скучного вечера. И была бы у нее новая, чистенькая жизнь и хороший секс навынос – чем не мечта?
Но у нее есть пара английского, обеспокоенная соседка и баночка снотворного в сумке. Она не раз загадывала желание: вместо обычного лунатизма выйти в окно. Смерть во сне – идеальный вариант для трусов.
Татум считала себя живучей трусихой: вместо того, чтобы вскрыть себе вены или спрыгнуть с крыши небоскреба, она сидела на паре английского и тихо себя ненавидела.
Почему она не может быть просто нормальной? Скучной, обычной, непроблемной серой мышью? Почему не может влюбиться, подружиться, отучиться и умереть с суженым в один день? Почему что-то внутри все время толкает Дрейк на грань, грабли, периферии и в объятия темноты? Почему все не может быть проще?
Ответ Татум знала, просто предпочитала игнорировать его.
Потому что не заслуживает.
Груженая грязным углем баржа кренилась влево, царапины в днище ныли, соленые волны омывали борта.
Надя смотрела на Дрейк подозрительно, Тат готовилась выслушать ряд вопросов на перерыве.
Дрейк хмыкнула: сейчас она – эмоционально пустой пузырек – может, и расскажет ей что-то. Всегда легче, когда выговоришься. Но откровенничать лучше с незнакомцем, которому на тебя плевать, чем с подругой, у которой свое представление о добре и зле и которая будет смотреть на тебя как на убийцу.
Она убийца и есть. Отнять у человека будущее – секунда, и он не будет страдать, но отнять прошлое… Татум бы убила за возможность начать все сначала. Иронично, не правда ли?
Татум крутила в руках ручку и честно пыталась слушать преподавателя – ее будто огрели по голове пыльной подушкой: глаза слезились, мысли путались, хотелось врезать обидчику. Да, именно – надавать себе пощечин и пойти вскрыться в туалете.
Туалет.
Цепочка сумбурных мыслей опять привела к Вертинскому – он засел в подкорке надолго. Татум это бесило. Бесило, что она опять постепенно теряет контроль над ситуацией, а всем опять заправляет какой-то мудак.
Звонок ударил по мозгам отрезвляюще: Дрейк, сгребая учебные принадлежности со стола, широким шагом вышла из аудитории. Надя нахмурилась и еле догнала Тат в коридоре – как можно так быстро передвигаться на каблуках?
Дрейк остановилась у раздевалки, начала бездумно бросать на скамейку содержимое сумки, в том числе и учебники Нади.
– Татум, на хрен, что происходит? Ты можешь мне рассказать…
Милая Надя редко ругалась. Милая Надя смотрела с участием и сочувствием – она не понаслышке знала, что такое подступающая истерика и как могут проедать душу нерассказанные тайны.
Но у милой Нади Славяновой были понимающие друзья, а вот у Дрейк нет. Надя видела, как Татум смеялась в компании третьекурсниц за обедом, но на девяносто девять процентов была уверена, что это не настоящие друзья – так, знакомые.
Татум справлялась в одиночку, потому что знала – привязанность к хорошему не приводит. Люди – не константа, и ресурс верности у них заканчивается, как закончился у нее. И если Дрейк не верит себе, как может верить еще хоть кому-то?
Татум повернулась к подруге: хотелось блевать от того, сколько искреннего сочувствия она видела в глазах Славяновой.
– Правда? Я могу тебе рассказать? – грубой издевкой разрезала воздух Тат.
У нее дрожали губы и сводило скулы от злости: на саму себя, на милую Надю, на Вика и на Вертинского-оккупанта-ее-мозга тоже.
Учебный год только начался – ей не нужны были постоянные персонажи, не нужны ни сюжет, ни интриги, она просто хотела поверить в то, что обычная жизнь – существует. И может быть не только удушающе скучной.
Ей не нужно сочувствие. Ни жалость, ни участие, и чужие переживания ей тоже не нужны. Она не слабачка, она может справиться со своими чувствами. Она буквально им хозяйка – никто своей помощью не отнимет у Дрейк возможность быть сильной. Она не будет опираться ни на кого – свою опору взрастит сама и больше никогда не упадет.
Надя видела, как у Тат подступают слезы; Надя бы хотела ее обнять и по-дружески успокоить, выслушать проблемы закрытой Дрейк, но Тат не выглядела разбитой. Тат была злой.
Надя осталась стоять на месте. Она всегда ощущала вокруг Татум Дрейк дикую энергетику. Даже сейчас, когда Надя видела, что Дрейк вот-вот накроет истерика, она все равно Тат побаивалась. Надя молчала, не отвечая на риторический вопрос.
Татум схватила сумку со скамьи, развернулась корпусом к Славяновой и сильнее сжала челюсти.
– Убери эту жалость из глаз, Надя. – В ее голосе звенело гневное презрение. Она не позволит себя жалеть. – Иначе я вырву их, – хрипло произнесла Тат и, огибая, скорее всего, бывшую подругу, направилась в противоположную сторону.