Пружина снова скрутилась.
За окном проносились голые ветки деревьев, еще недавно сиявшие золотом. Питер утопал в вечерних сумерках, магия вибраций начала возвращаться Крису в руки. Все получится.
– Что ты сказал Йованне?
Жесткий, недовольный тон отца встал комом в горле.
– Что?
Крис мотнул головой, контекста и сил выдержать натиск Матвея Степановича не хватало.
– Она собиралась прийти на вечер фонда, но отказалась после вашей встречи. Ты ей опять нахамил?
Навылет.
Земля ушла из-под ног, сердце в груди заметалось подстреленной птицей.
Окаменели сосуды, руки похолодели.
Что она наплела отцу? Выставила его истеричным мальчишкой? Лицемерная, лживая сволочь. Крис знал, что нельзя расслабляться под одним взглядом родных темных глаз, но расслабился.
Обида на самого себя обхватила ледяными пальцами горло. Знал же. Знал и снова попался на эту уловку. А она не менялась.
Йованна не отрекалась от своей привычки предавать его. И Крис сам виноват, что для него это стало неожиданностью.
К глазам подступили предательские, злые слезы.
К черту все.
Он справится сам, без поддержки, без тыла, без чьего-либо «все будет хорошо». Всегда справлялся, получится и сегодня.
Вертинский сглотнул, усилием воли затолкал ком эмоций поглубже. Позже с этим разберется. Перед ним стоит задача куда важнее семейных разборок. Не семейных даже. Так, прокол шин от кровного родственника, не более. Неприятность.
С кислородом наполнил легкие ледяным спокойствием. Кивнул отцу.
– Видимо, произошло недопонимание, мы очень мило пообедали в среду. Давай позже это обсудим, я все объясню. Уверен, драмы меньше в слагаемых, чем кажется в пересказе. Не хочу терять сейчас настрой и силы на это.
Матвей Степанович осекся, будто на скорости напоролся на спокойный тон и здравые рассуждения сына. Жесты и мимика его потеплели, он согласился с Крисом. Все потом. Перед Вертинским-младшим сейчас стояла действительно большая задача: покорить умы и сердца тех, кто видел его еще в памперсах. Покорить не добротой и участием, а силой мысли, аргументами и ответственным подходом.
Они вышли из машины и направились к блестящим стеклянным дверям нового модного ресторана на Фонтанке. Крис накручивал состояние, сжимал пружину внутри и не давал закрытым эмоциям вырваться наружу. Надо быть уверенным в том, что инвесторы уже готовы принять капитуляцию перед его блестящими идеями.
Самонадеянно? Да. Плевал ли он? Абсолютно.
В драке побеждает тот, кто больше этого хочет. В этой схватке Крис готов был вырывать победу зубами.
Иначе великими не становятся.
Обстановка ресторана блистала необоснованным шиком. Зал был декорирован белыми розами. Крису было не привыкать: в кругах, в которых вертелась его семья, вертели абсолютно всех и делали это с изяществом. Таковы атрибуты хорошей жизни – делать нечего. Вертеть будешь либо ты, либо тебя. И на чем, спрашивать не будут – заткнут рот кляпом из баксов и свяжут руки золотыми браслетами: как говорится, хорошо зафиксированная жертва в прелюдии не нуждается.
В углу, у окна, за столом для большой компании сидели трое мужчин в костюмах-тройках; они пожали Вертинским руки.
Приветствие прошло по плану, разговор протекал плавно и весьма положительно – инвесторы были не против рискнуть, однако им нужно было ознакомиться с планом Вертинского-младшего подробнее.
После очередной шутки «Вертинский и Ко» решили сделать заказ, чтобы не заниматься делами на пустой желудок. К их столику подошла симпатичная официантка, наверняка специально расстегнувшая три верхних пуговички на белоснежной рубашке в надежде получить щедрые чаевые. Никто за столом не был против, а Крис, может, даже отдаст ей вместе с наличными и свой номер телефона.
– Что-нибудь еще?
– Нет, больше ничего, Кристина. Только возвращайся побыстрее, – улыбнулся Крис.
За столом хмыкнули: ее бейджик с именем, прикрепленный над грудью, заметил бы даже слепой. Мужчины отпустили пару сальных шуточек. Сделка была почти закрыта.
Крис посмотрел на входные двери. Шестое чувство, все его существо заставило Вертинского обернуться. Неужели официантка ему так понравилась? Очень некстати. Но вместо очаровательной блондинки он увидел входящую в зал брюнетку. Знакомую брюнетку.
На ней были неизменная юбка-карандаш, красная помада и как-она-на-них-ходит шпильки. Татум пару секунд искала в зале глазами кого-то и, помахав рукой, направилась в глубь помещения.
Села через два столика от Криса, предварительно заключив в крепкие объятия своего знакомого. Парня разглядеть не удавалось – он сидел к Вертинскому спиной, зато Тат он видел прекрасно: у нее были пышная прическа, красный лак на ногтях и широкая улыбка. Татум смеялась, пила шампанское и, очевидно, хорошо проводила время.
Крису стало не по себе. Он отчаянно пытался вернуть русло мыслей в бизнес-колею, инвесторам нужны были ответы на вопросы, но волнение на кончиках пальцев не унималось.
Похороненные часом ранее чувства рвались наружу извращенной сублимацией.
Татум магнитом притягивала его взгляд, будто назло ничего не замечая.
В груди заклокотала непонятно откуда взявшаяся ревность. Вертинский закусил чувства стейком лосося. Свободный край сознания, флагом развевающийся на ветру ее смеха, пытался осмыслить момент.
Мозг разделился на два рукава реки: оборот, доходность, проценты, кадастры и… чертова Дрейк.
Вертинский неожиданно улыбнулся, отвечая на очередной вопрос Ракова. Это просто чувство собственничества. Не более.
Крис понимал, что он – не единственный знакомый Татум, может, даже не единственный, с кем она спит, но иногда хочется сказать: «Этот человек только мой», без подтекста, просто «мой», и все. А это быстро проходит. Как диск, который даже не слушаешь, но никому не даешь, потому что он твой, и все. Но потом про него забываешь. И про Дрейк он забудет тоже.
Утекающее к столику Татум состояние вернулось к Вертинскому. Окно открытого для глупостей сознания закрывалось.
Но его распахнул сквозняк. Предательский порыв, некстати хлопнувший дверью здравого смысла.
– Объясни еще раз, за счет чего уменьшаются риски?
Борис Игоревич Раков вставил мысль между дверью и сквозняком против ветра. Но ее удалось только прищемить.
Спутник долбаной Татум Дрейк повернулся в сторону Вертинского, чтобы позвать официантку.
Крис узнал в нем Виктора – предводителя Якудз. Наркоманов, дилеров и вандалов.
Навылет. Самым крупным калибром. Дырой с самого Криса.
Душа Вертинского подпрыгнула, ухнула в живот и разлетелась по помещению стайкой воробьев. Татум же дробью своей улыбки застрелила каждую пернатую тварь.
Время остановилось. Мысли путались, дверь открывалась шире, плененные чувства сбросили кандалы. На Вертинского обрушился ураган. Он сам стал ураганом.
Кровь отлила от лица, губы побелели, недавно зажившая корка на костяшках треснула.
Она тоже. Тоже его предала. Весь мир во главе с Татум Дрейк вдруг оскалил зубы и повернул орудия в сторону Криса. Командующий стал иноагентом, мышью, грязью под топотом солдатских ног.
Не знал куда и не имел права идти, лишь превращался в пыль под копытами табуна собственных эмоций. Похороненные мертвецы подняли свои головы.
«Ты опять ей хамил?»
«Я всегда буду любить тебя».
«Они хотят что-то эдакое».
«Кто ты?»
«Мне с тобой не о чем трахаться».
Голос Татум среди них звучал громче всех. Размазывал, катком проезжался по Вертинскому, не давая шанса вздохнуть.
Он тонул. Тонули и розы в декоре, и стол, и золотые запонки Ракова. Через толщу воды Крис слышал лишь ее смех, приговором эха отражающийся от стен.
На его стороне нет никого. И его самого у Криса не было больше.
Душу вывернуло наизнанку, он вышел из себя и не вошел обратно.
Привычка на инстинктах заставила вскипеть кровь.
Крис вдруг осознал, что не потерян. Не предан, не подавлен, не обижен. Он был чертовски зол. На них всех. Но в особенности – на Татум Дрейк.
У Криса затряслись руки от напряжения. Жгучее желание расстрелять из макарова каждого в ресторане и вспороть Виктору брюхо длинным каблуком Дрейк перекрыло кислород и здравый смысл. Он хотел задушить Виктора его же кишками. Выдавить глаза и запихать ему же в глотку – не от потери крови, так от удушья скопытится.
Злость подступала к горлу медленно, обхватывала горячими пальцами дыхательные пути. Шептала на ухо варианты кровавых концовок вечера. Пальцы рук похолодели, взгляд стал стеклянным. Кажется, это называется состоянием аффекта.
Крис старался дышать ровно, расслабиться, чтобы кровь так заметно не приливала к глазам, но не мог. Сраный подонок Виктор и сраная Дрейк сидели в ресторане и смеялись над ублюдскими шутками, в то время как у Вертинского пресловутый внутренний мир трещал по швам.
Кость легче ломается в месте прежнего перелома. Вот и у Вертинского при взгляде на Виктора и Татум хрустнула старая трещина на сердце.
Крису стало горько. У него не осталось никого.
Он гипнотизировал взглядом спину Виктора, крошил зубную эмаль. На парне были черный костюм и галстук в желтый цветочек, а Татум смеялась над его шутками.
Больно. Противно. Беспомощно.
Пока Крис смотрел на Виктора, к нему возвращались воспоминания, которые Вертинский старательно прятал под кодовыми замками.
Душа хрустела, крошилась, ярость росла.
Криса окликнул отец, Вертинский-младший вспомнил, что он на деловой встрече.
– Чего непонятного? Я уже разжевал все донельзя, осталось только проглотить. Хоть на это вы способны? – бросил Крис, кидая на тарелку столовые приборы.
Звон металла о фаянс вторил звукам разбитого сердца.
Шок вместо абажура повис над столом.
– Не дерзи, Кристиян. Грубость – не лучший способ наладить деловые отношения, – с нажимом произнес Матвей Степанович, пытаясь не выдать своих разочарования и злости.
Атмосфера изменилась за секунду, решения о заключении сделки бежали с поля боя в стратегическом отступлении. Союзник оказался врагом. Чудовищем, не поддающимся контролю.