через сатирический захолустный к бытовому затрапезный есть. Тем более, что и приставка во всех случаях одна и та же — за (то, что лежит за пределами). Однако полагаться на внешнее подобие форм не приходится, потому что фамилия купца произошла от другого слова: за трапезой, то есть за едой. В одном из старых словарей дается и прямое значение слова затрапезный — застольный; это затрапезный к купцу-фабриканту и его пестряди никакого отношения не имеет. Застольный — простой перевод церковного слова затрапезный на русский.
Сегодня любое из рассмотренных слов в отношении к городу даже при самой буйной фантазии применить трудно. Официального термина заштатный не существует уже давно, захолустный изменил значение, затрапезный вообще сюда не относится. Оставим на совести журналистов постоянно возникающие в их сознании образы. Ведь пишут же они сегодня о колхозных подворьях и даже о подворьях — садовых участках! Между тем подворье искони было обозначением дома-представительства монастыря в каком-нибудь большом городе. Смысла в выборе слова в современной практике понять невозможно: неудобно сказать двор, потому что двора нет? Но почему же подворье — лучше? Не потому ли, что подворье «представляет» на земельном участке чью-то городскую квартиру? Слишком мудрено, чтобы сразу понять!
Что же касается современных обозначений отдаленных от административного центра поселений, то на смену прежним словам пришли новые. Их много, и сегодня в известном смысле конкурируют русские слова с заимствованными. Значит, не установился внутренний образ современной провинции, периферии, глубинки… «Люди из захолустья» (название романа А. Малышкина, 1938) стали «людьми с периферии», «людьми из глубинки», но эти, слишком образные, выражения казались очень конкретными, и с 20-х годов XIX века все шире, заменяя их, стало употребляться заимствование провинция. Провинция в переводе и значит место, поэтому слово долгое время активно отвергалось. «Провинция по-русски область; употреблять первое вместо последнего нет причины», — резонно заметил в 1890 году журналист, подписывавшийся псевдонимом Н. Г. В те годы слово это всячески обыгрывали: многие изучали латинский язык, знали значение нового слова и не видели смысла в замене им русских эквивалентов. «Провинция! Но что такое провинция?» — спрашивал в 1885 году Н. Шелгунов, предлагая и русские обозначения: «Живем мы совсем в затолочье, и таких затолочий, лежащих вдали от городов, в России десятки тысяч»; и люди, здесь живущие, — затолочные, то есть те же захолустные, но вне городов: «вот какие у нас дела в деревнях и в городских захолустьях», — уточняет писатель. Позже возникло естественное желание затолочье-провинцию приблизить к термину, переведя на родной и всем понятный язык. Стали говорить на местах: «представители с мест», «делегаты с мест» и т. д. Весы социальных симпатий еще раз качнулись в сторону русского слова, смывая следы и оценочно русских глубинка, захолустье, и обобщенно иностранных периферия, провинция, которые под влиянием русских эквивалентов в свою очередь стали восприниматься как оценочные. Место, места — та же «глубинка» и та же «провинция», но пока еще без образного подтекста.
Тем временем газетная речь продолжает множить обозначения мест, отдаленных от больших городов. Экспрессия разговорной речи также поторапливает литературный язык, вводя для выражения старого понятия все новые обороты. Сама уже множественность их неоправданна: не понятие стремятся выразить, а свое к нему отношение, которое постоянно меняется.
Чащоба, глухомань, глубинка
Поразительно постоянно возвращение к непроходимому лесу. Какая-то эпическая, сказочная традиция веками толкает русского человека к этому образу, чтобы выразить свое отношение к застывшему безмолвию, неподвижности. И глубинка отсюда, и захолустье.
Чащоба — такое же захолустье, темное место в лесу, недоступное свету и движению.
Ни чащоба, ни захолустье не задержались в прямом своем значении, поскольку их использовали для других целей. Потребовалось новое слово, и оно появилось: глухомань. В литературный язык впервые ввел его. И. А. Бунин в повести «Суходол» (1911). Слово понравилось своей экспрессией, точным соответствием привычному, бывшему и у слов чащоба, захолустье. «Первое лесное слово, — вспоминал К. Паустовский, — какое меня совершенно заворожило, было — глухомань. Правда, оно относилось не только к лесу, но я впервые услышал его (так же, как и слово глушняк) от лесников. С тех пор оно связано в моем представлении с дремучим, замшелым лесом, сырыми чащами, заваленными буреломом, с йодистым запахом прели и гнилых пней, с зеленоватым сумраком и тишиной».
Очень точный образ глухомани дан в этом описании выдающегося стилиста. В самом деле, ведь не слово глушняк заимствовал Бунин у народа; ведь не мертвостой, которое предлагали футуристы примерно в то же время, пробило себе дорогу, а именно глухомань. Старинное русское слово имело форму глухмень — глухая пора ночи или глухое место в лесу; в обоих случаях значило: без движения, без порывов, мертво и глухо. В украинском языке есть и новая форма — глухомань. В поэтическом образе глухомани как бы соединились два корня — глух-о-мань; глухое место не просто стоит пред тобою, оно заманивает, влечет таинственной неизведанностью, уводит с прямой дороги. Только в начале XX века и могло оно родиться как слово литературного языка, как новый и богатый образ, продолжающий вместе с тем русскую традицию порицания подобных мест и времен. Глушняк и мертвостой не годились по своей однозначности, не соотносились они с образом русской речи. В том-то и гений художника, что всегда найдет он единственно нужное слово, такое, что и уместно, и само по себе хорошо.
А глубинка — совсем новое слово, столь же поэтическое, но уже без представления о том, что заманит и усыпит. То же глухое место в глубине чащи и тоже из народной речи. Развитие старого образа продолжается, возникает попытка понять все то же явление, но уже без порицания, а с каким-то даже любованием, с одобрением. Не так уж она и плоха, глубинка.
Миросозерцание, мировоззрение, мировосприятие
Любимым словом революционных демократов в их публицистике было миросозерцание. В словари оно попало только в 1866 году, а сменившее его слово мировоззрение — лишь в 1906 году. У В. И. Ленина мы находим оба слова — но раньше было миросозерцание, в том числе и так: «только миросозерцание марксизма является правильным выражением интересов, точки зрения и культуры революционного пролетариата».
Оба слова значат одно и то же: совокупность взглядов, воззрений на мир; и оба слова пришли из книжной речи — они вполне искусственные образования, может быть даже кальки, например, с соответствующих им немецких слов.
Можно проследить, как миросозерцание сменилось мировоззрением. Замена термина отражает развитие самосознания, но также имеет и классовый характер. Выбор делает класс.
В начале 1850-х годов молодой П. А. Кропоткин еще переводил немецкое слово Weltanschauung как миросозерцание.
Ф. М. Достоевский уже различал личное миросозерцание и мировоззрение класса. Л. Н. Толстой в конце XIX века также личное миросозерцание человека («А хоть бы и Шекспира!») всегда противопоставлял «существующему… мировоззрению людей».
В научном употреблении действует иное распределение смыслов. Для И. М. Сеченова или И. И. Мечникова существует только «положительное мировоззрение», а миросозерцание для них сродни простому созерцанию. Мировоззрение — материалистическая, научная точка зрения на мир. Либеральный профессор К Д. Кавелин, и ученый и публицист, как бы соединяет обе линии рассуждений относительно терминов-слов. Для него мировоззрение — система взглядов на природу и общество (это термин научный), а миросозерцание, как явление личного порядка, может быть ошибочным, ложным, «несвязной группой воззрения», — то есть, говоря откровенно, «миросозерцание иногда противоречит научным законам». Оно вообще скользит по поверхности фактов и оттого ненадежно.
Публицисты пытаются уловить оттенки слов, но они преходящи: «Он очень далек от того типа философа, которому соответствуют слова мировоззрение или миропонимание, мироразумение. Его задачу составляло прежде всего миродействие» (Н. Михайловский). Миродействие, постижение объективности мира в действии, в практике и есть прежде всего мировоззрение.
Как бы ни преобразовалось слово, корень мир оставался в нем без изменений. Сама суть термина состояла в выражении отношения к этому миру. И созерцание, и воззрение одинаково высокие слова, пришедшие из славянских книг; емкое, глубокое определение нельзя было строить на бытовом словечке, необходима серьезность и строгость понятия. Но разница все же есть, и она в значении второго слова. Созерцание пассивно, воззрение предполагает вмешательство в сущность мира. Это определило право на существование второго слова. Современные словари иногда дают его без всяких помет, тем самым отрицая его книжность. Обычное литературное слово.
Клим Самгин у М. Горького находится на уровне мироощущения — его мировоззрение выражается в настроениях, чувствах, неосознанных действиях, заводящих его в тупик. Это книжное слово и вводит Горький в свой роман. Оно очень точно отражает обстановку начала XX века, когда, по словам писателя Андрея Белого, в сердцах людей внезапно возникло противоречие «между мирочувствием, новым, и мировоззрением, ветхим». Нужно было их примирить, совместив в чем-то общем. В чем? В понимании мира. И вот миропонимание — совокупность взглядов на мир, понимание действительнос