Скороход, сверхскоростной, ультрамобильный
Сегодня из аэропортов разных стран вылетают сверхскоростные лайнеры; даже быстроходные в отношении к ним не скажешь. Вот что получается: потребовалось создать слово, которое могло бы выразить предельную для нашего времени быстроту, и тогда использовали старинное слово скорость, которое, конечно же, отложилось и в смысле слова скороход, сверхскоростной.
Однако скорости всё растут, и вот возникает слово, многим еще неизвестное; может быть — термин, может быть — так, просто добавка в словарный запас: ультрамобильный… Все не русское, никакого словесного образа, хотя обе части слова кажутся знакомыми, но основное здесь ультра(ultra) — латинское слово, которое значит сверх. Самая высшая степень возможного. Предел. Потолок. Ультрамобильный — наисверхподвижный.
Быстро, скоро или высоко в чем-то близки друг к другу и в древности сами означали высшие пределы человеческого разумения. В первом томе того же академического словаря (1895) высокодержавный, высокомудрый, высокомерный, высокопарный, высокопоставленный, высокородный и другие в том же роде означают предел человеческих отношений.
Только часть этих слов осталась в нашей речи, большинство исчезло; в словаре Ушакова через сорок лет по их образцу явились высоковольтный, высокообразованный, высокосортный, высококвалифицированный и другие. Тем не менее слов с прибавлением высоко становилось все меньше, потому что возникли новые двусоставные — с частицей сверх. В словаре Ушакова: сверхвысотный, сверхурочный, сверхштатный, сверхчувственный, сверхсрочный, сверхскоростной, сверхранний и другие с оценкой того, о чем речь.
В словаре Ушакова лишь три слова с ультра — и все термины: ультракрасный, ультрафиолетовый да ультрамариновый. В словаре Ожегова таких слов уже больше, но все они выглядят пока что заимствованными из других языков: ультраконсерватор, ультракороткие волны, ультразвук… Пусть и живут там, в специальном языке. Но увы! их все больше, они все шире заполоняют газеты: ультрамикроскопический, ультрамодерн, ультрамодный, ультраправые, ультрасовременность, ультраструктура, ультрановизна, ультрагородской, ультрафантастика… И если аэроплан 20-х годов, набирая скорость, превратился в самолет, а этот, в свою очередь, став сверхскоростным, вырос в лайнер, кто знает, может быть, лайнер, не довольствуясь привычным определением, принесет с собою и ультрамобильный?
То же возрастание скоростей и уровня взаимных отношений отмечено и в традиционных словах. В словаре 1895 года высокомощный — и выше ничего нет; у Ушакова — сверхмощный — и выше быть не могло; теперь встречается в газетах ультрамощный, и, видимо, на сегодня это пока предел.
Попробуем все же понять, что происходит. В XIX веке в русском языке множество слов для выражения известных пределов мощности, силы, высоты и т. д. были сложными и имели в составе быстро, скоро, много, высоко. Это привычно, удобно, понятно; всегда можно соотнести с образным смыслом вводящего слова: быстроходный — значит ходит быстро.
Введение собирательного сверх как бы объединило все перечисленные выше вводящие слова: сверх — всегда больше конкретного высоко, быстро или много. В нем — превышение некоей меры: крайний по тем временам предел возможного.
Но и этого мало. Понадобилось отметить не только крайний предел чего-то (крайне), но и выразить признак, который находится выше верхнего и дальше крайнего. В том ведь и смысл давно известных слов с вводящей частью ультра: ультракрасный и ультрафиолетовый (за красным, за фиолетовым). Вот в чем причина появления ультра. Оно необходимо языку науки, которая вторгается за пределы видимого, осязаемого, ощущаемого. Ей без такого словечка не обойтись, потому что другого, более точного, нет. Да и пришло оно из традиционного языка науки — из латинского языка.
Правда, сегодня словечко используют уже и политики, и журналисты, и люди разных профессий. Может бьпъ — в шутку, а может быть, и всерьез. Слово открыто для всех, в этом все дело. Самое общее слово, с помощью которого можно создать всякое новое обозначение, и даже из старых корней. Обратной дороги все-таки нет. С этим приходится мириться.
Но так ли уж часто нужно использовать подобное слово в повседневной речи? Наверное, нет. Да к тому же привыкли мы к старым сочетаниям. Быстроглазого не сделаешь даже скороглазым, не говоря уж о сверхглазым. Слишком конкретно по смыслу второе слово — глаз; так и жить ему в обществе конкретного словечка быстро.
Высокоуважаемый тоже останется в этом виде, Другими уже не заменишь… Сверхчеловек навсегда остался в словаре, не заменяясь ни высокочеловеком, ни ультрачеловеком. Как родилось во время особого пристрастия к сложениям со словом сверх так и сохранится оно навеки. И ультрамарин заменять каким-нибудь сверхсиним или крайнеморским не удастся, как ни старайся.
Все это уже — самостоятельные слова со своей историей и привычным для них образом, для них не нужна постоянная смена вводящих частиц, помогающих точнее определить признаки изменяющегося мира. Может быть, именно потому они и стали словами литературного языка.
Почему они множатся!
Итак, мы осудили иностранные слова-характеристики в отношении к человеку: шикарный, блестящий, нетоварный. Уж слишком они выразительны! Но почему же множатся они, толкутся, возникая в самых различных слоях общества и во все времена? При этом важнейшим, основным обычно становится не русское, а иностранное слово, не сразу и понятное человеку, не знающему языков. И вот еще что: определения эти никогда не сгущаются в законченные понятия, существуют как скользящий признак, как легкая краска, как случайный контур, всегда готовый исчезнуть.
Хорошо еще, что со временем такие слова получают русские суффиксы, а поначалу они чужие, полностью иностранные: «легкий спиртуозный букет», «монстрюозный», «мускулёзные арии с потрясением рояля от полноты аккордов» — таких выражений много в русской литературе XIX века. Приноравливаются новые словечки к русской речи и уже порождают как будто русские формы: «пошикарить у Дюссо», «шикари», «шикарная мысль», «несмотря на свою шикарность»— Любили в петербургских журналах XIX века это французское слово chic. Поворачивали его так и этак, словно искали в нем важный смысл. Одни — иронизировали, издевались (как Салтыков-Щедрин), другие принимали за чистую монету, но равнодушных не было. Слово пошло… Видимо, что-то в нем было? Но что же?
А вот и еще одно из ряда подобных: серьезный. Сегодня это важное слово нашего лексикона, но сто лет назад В. И. Даль писал: «Укажите мне пример, где бы вместо серьезный нельзя было сказать: чинный, степенный, дельный, деловой, внимательный, озабоченный, занятой, думный, думчивый, важный, величавый, строгий, настойчивый, решительный, резкий, сухой, суровый, пасмурный, сумрачный, угрюмый, насупнстый, нешуточный»… и так далее. Можно добавить еще десятки коренных русских слов, которые хотя бы косвенно да похожи на французское sérieux (серьезный). Однако и в конце века известный нам Н. Г. писал: «Серьезно, серьезный, с французского — важный, степенный, сдержанный и т. п. — галлицизм, в большом употреблении ныне в русском языке, но неправильно!»
Теперь не найдется людей, которые поддержат такое мнение. Сегодня о своем уважаемом учителе никто не скажет: он нешуточный ученый, потому что он все-таки очень серьезный ученый. И такие сочетания теперь часты. Во времена Даля действительно немного замен можно было бы найти для приведенных им слов, но в том-то и дело, что импортное слово пришло в нашу речь как бы авансом, оно потому и осталось в словаре, что оказалось необходимым.
Включая в себя все частные значения множества русских слов, стало оно родовым обозначением сразу и для занятого, и для дельного, и для строгого, и для внимательного, и для многих других людей по признакам, которые рисуют сегодня в наших глазах образ серьезного человека или серьезное дело.
Эту особенность только-только вводимых в наш лексикон иностранных слов заметил в начале века профессор Петербургского университета логик А. И. Введенский. Он тоже был недоволен обилием иностранных слов, которых много тогда входило в русскую речь. И вот что получается при этом. Вместо слов основывать и обосновывать иногда точнее сказать базировать: значения русских слов как бы сливаются вместе в иностранном. Обсуждения и прения также отличаются друг от друга, но в слове дискуссия они сливаются, восполняя друг друга новым, нужным для современных форм общения, смыслом.
Да, это верно. Иностранное слово, более широкое по значению, как бы снимает внутренние различия между двумя русскими словами, к тому же — словами конкретного значения. Дискуссия — одновременно и обсуждение, и прения, да вдобавок и еще кое-что, что оказалось возможным включить в содержание дискуссий, потому что это допускало широкое значение слова, введенного про запас. У этого слова в нашем представлении нет никакого образа, преданий о многовековом употреблении его в народной речи, оно не обросло переносными смыслами, не имеет нежелательного для важного слова-термина стилистического налета вкусовщины. Его принимают все.