том подробно, потому что эта ошибка журналиста вообще типична для восприятия иностранного слова: значение слова и понятие о явлении понимают как одно и то же, а это неверно, во всяком случае теперь. Более ста лет назад, рассказывая о табачных плантациях на юге, Глеб Успенский заметил: «Непривычное для российского земледельческого человека слово плантация начинает слышаться поминутно», и народ упростил само слово — говорит планташи. Не только представление об американских плантациях (того же табака), но и собственная действительность наталкивала на подобное осмысление слова.
В современном русском языке нет пока слов, производных от этого термина, кроме, может быть, столь же терминологичного — плантационный. Нет ни глаголов, ни наречий. Значит, это действительно термин специального назначения, не попавший в разговорную речь, и относиться к нему нужно как к термину. Если слово не нравится — его лучше не употреблять, если же употребляешь — надо делать это умело и с толком.
Плантация — большая площадь, не огород и не поле. Последние слова противопоставлены признаком, совершенно ясным: участок, который огорожен, — и не участок, бескрайнее поле, не площадь, а простор и раздолье, то самое русское поле, что воспето в песнях. Плантация — просто большая площадь, занятая специальной сельскохозяйственной культурой, трудоемкой в производстве. А многозначное русское слово поле столь точного обозначения не дает, хотя, конечно, при случае можно сказать и проще: картофельное поле. Разница, и значительная, в том, что, говоря поле, мы обращаем внимание на место посадки, слово плантация заключает в себе и представление о характере насаждений. Крупное сельскохозяйственное производство нуждается и в своем однозначном термине. Это — современное производство, вполне понятно, что У него может быть своя специальная терминология. Добавим, что четверть века назад все словари толковали плантацию как крупное капиталистическое земледельческое хозяйство — обычно с применением рабского труда. И это значение сохраняется сегодня, но в качестве интернационального термина слово утрачивает те оттенки, которые являются специфически местными (в частности — относительно рабского труда). Основным становится другое значение (то самое, что приведено выше), потому что в латинском языке, откуда пришел и термин plantatio (посадка растений), от planta (растение, саженец).
Слово употребляется в газетном языке. Краткость газетных публикаций также требует точности формулировок. Иногда удобнее всего передать смысл целой фразы одним лишь словом, как плантация.
Что же касается опасений перенести со словом и соответствующий быт, они напрасны. В термине главным являются основные признаки понятия, а в их число ни плантаторы, ни рабы, ни фермеры не входят. «Разумеется, — пошутил однажды Н. Г. Чернышевский, — и простая перемена имен уже имеет некоторое влияние на характер вещи. Попробуйте переименовать губернатора префектом, его должность и образ действий несколько переменятся». В этой иронической фразе революционного публициста намек на желательность подобных перемен, которых (увы!) одним изменением слов не достичь.
Тем временем мы затронули и общей важности вопрос. Что же, вовсе не заимствовать иностранных слов для выражения новых понятий?
В книге Джой Адамсон «Рожденная свободной» приводится термин, который мало кому знаком: «Прайдом называется союз трех и более львов. Он может включать одну или несколько семей, возглавляемых взрослыми, или несколько взрослых, которые охотятся вместе». Как сказать в этом случае: союз, семья, род, коллектив? Нет, это прайд — английское слово, само по себе обозначающее гордость, — то есть нечто, что объединяет подобную группу львов и львиц. Термин очень точно выражает суть временного объединения немногих львиных семей. Однако использовать слово в бытовой, обиходной речи не следует, ведь даже и в английском это — научный термин.
Регион и альтернатива
С XVIII века новые слова появляются прежде всего именно в газете, в публицистике, в научно-популярной литературе, которые когда-то не были в особой чести, а теперь читаются всеми. Чем больше таких слов, тем больше недоумений. Почему хорошие русские слова заменяются иностранными: статус вместо положение, каньон вместо ущелье, лидер вместо руководитель и др., — ведь в таком случае, считают, изменяется также и значение слова. «И на самом деле, — пишет С. Воронин в книге „Время итогов“, — начальника называют — шеф, босс; не очерк, а эссе, не обслуживание, что вполне по-русски, а сервис, не собрание, не совещание, пусть даже и международное, а непременно — симпозиум (кстати, это слово переводится и как дружеская пирушка)».
В примерах словоупотребления, приведенных писателем, нет опасности, такие слова не вытеснят русские. С XIX века известны и шеф, и босс и мэр, но все еще они — варваризмы, краски разговорной речи, — не больше. И сейчас-то шеф и босс поминаются только с иронией, а тогда эти слова вообще означали не начальника, а скорей главаря шайки. Но бывает, что и заимствованное слово становится словом русского языка. Это обычно в специальной речи. В опытах химика или биолога ряд и серия — разные перечни экспериментов; для геолога или географа каньон и ущелье — разные понятия; лингвист различает в литературном языке норму и стандарт, хотя кажется, что оба иностранных слова означают одно и то же; философ различает динамику и развитие, а юрист — статус и положение. Употребляя в разговорной речи термин, обычно используют только одно его значение, тем самым как бы «снимают сливки» с иностранного слова, таким простым способом надеясь добраться до нужного смысла. И только потом в русской речи возникает необходимость развить значение слова, уже опираясь на собственный опыт, на наше понимание вещи или явления.
«В последнее время замелькало словечко регион. Например: В некоторых регионах нашей страны… Разговорная, живая речь прекрасно обходится без этого нововведения, у которого немало русских синонимов» — так говорят противники заимствования. Кто же спорит, конечно, обходится. Но в науке оказалось, что регион — вовсе не то же, что район. Регион охватывает несколько районов, объединенных по какому-то общему признаку: климатическому, экономическому, административному, политическому, — одному из тех, которые стали важными только в определенный момент. Регион Восточной Сибири, регионы Юго-Восточной Азии. Важно не место, а природа, экономика, история, политика, характерные для известных географических пространств. Усложняются понятия о взаимных их отношениях, и новый признак нужно передать в термине. Такова необходимость. В латинском же языке, откуда пришло это слово, исконное его значение иное: линия, направление, предел, и только в последнюю очередь — округ. Так что регион и район не синонимы. Другое дело, что ни в одном словаре мы не найдем слова регион — только региональный (относящийся к какой-нибудь одной стране или группе стран). Именно это прилагательное и стало основой для образования нового слова регион, как только в нем возникла нужда. Новое слово, и оттого кажется оно нам странным.
Многим не нравятся и слова альтернатива, дизайнер. Но альтернатива — слово, пришедшее из языка дипломатов: это каждая из взаимоисключающих возможностей при выборе. Русским словом выбор тут не обойдешься, оно слишком нейтрально и притом опять-таки многозначно. В латинском же языке alternare — (попеременно) чередоваться. Следовательно, заимствуя готовое слово (в других значениях известно оно в наших текстах с начала XVIII века), мы сразу же определяем и понятие, важное для современной общественной жизни, которое заключено в этом слове и которого у нас не было.
Дизайнер — художник-конструктор, иначе и не назовешь эту новую специальность. Термин дизайн у нас известен с 1959 года — обозначает он различные виды проектировочной деятельности, связанной с формированием функциональных и художественных качеств совместно. Однако слово дизайнер появилось в наших газетах только с 1966 года. Оно оказалось удобным хотя бы тем, что от него легко образовать другие, уже совершенно русские слова: дизайнерский, дизайнерство, дизайнерски. Не просто художник и не просто конструктор, а все сразу: и как назовешь иначе? Да и зачем, если есть международный термин, готовый к употреблению?
Похоже, во многих бытовых суждениях о терминах присутствует веселое недоумение, как у героев романа Сергея Залыгина:
— Элиминирование… А… А?.. А!..
Конечно, проще сказать элиминация или элиминировать (производить элиминацию), то есть употребить точный термин математики или истории, а не выдумывать доморощенное слово элиминирование. Еще проще в разговоре забыть о термине, а использовать русское слово: исключение, устранение (лишнего для системы). Для математика это вообще архаизм, для палеонтолога — рабочий термин, для романиста — повод для иронии над не свойственным герою словом.
Иностранное слово, поначалу полученное в виде термина, стало словом обыденной речи — об этом мы уже не раз говорили. «Теперь натуралисты согласились употреблять вместо слова сила слово энергия, — заметил по такому поводу Н. Г. Чернышевский. — Удачно ли выбрано новое слово? Лучше или не лучше, или хуже прежнего новое слово — это вопрос лишь о словах, не о деле, дело остается все то же: и смысл нового слова ясен».
Новое слово укореняется мыслью. Новое слово проверяется делом.