Хумха был почти смущен его напором. Но и доволен, конечно. И даже не пытался это скрывать.
— Вы, как я понимаю, могли читать разве что черновые наброски, — наконец сказал он. — Хоть и не представляю, где вы их раздобыли. За серьезный труд о фундаментальных ритмах Мира я так толком и не взялся. Подумал, кому это надо? В Эпоху Орденов люди окончательно утратили интерес к книжному знанию…
— И совершенно напрасно, — с несвойственной ему горячностью подхватил Шурф.
— Вот-вот.
Обо мне эти двое забыли. Можно было перевести дух, набить трубку и спокойно переговорить еще с двумя агентами — время-то не стоит на месте.
Завершив переговоры, я наконец позволил себе вмешаться в ученую беседу.
— Сэр Шурф, — вкрадчиво сказал я, — скажи честно, ты до архива-то дошел? Или с полдороги вернулся?
Он умолк и с недоумением уставился на меня. Но, надо отдать ему должное, опомнился довольно быстро.
— Ну что вы такое говорите. Разумеется, я был в полицейском архиве. Следует признать, ваше задание отняло у меня несколько больше времени, чем я рассчитывал. Прошу прощения за нерасторопность, но быстрее не получилось.
В устах человека, за полчаса провернувшего дело, на которое мне бы понадобилась вся ночь, эти извинения звучали как совершенно возмутительное кокетство. Однако, зная Шурфа, невозможно сомневаться в его искренности. И это, честно говоря, хуже всего.
— Так и знал, что ты не дашь нам побеседовать, — сердито сказал призрак. — В кои-то веки мне удалось встретить человека, наделенного редким даром глубокого понимания моих мыслей!
Вот уж воистину редчайший дар, кто бы спорил.
— Наговоритесь еще, вся ночь впереди, — вздохнул я. — Сейчас разберемся с делами, и оставлю вас обоих в покое — хоть до утра, хоть до конца года, как пожелаете.
Хумха ничего не ответил, но молчание его было вполне негодующим, от напряжения не только воздух звенел — оконные стекла дребезжали. Что-что, а такие фокусы отцу и при жизни всегда удавались на славу.
Шурф, хвала Магистрам, не обратил ни малейшего внимания на все эти страсти. Он вообще обладает счастливым умением выбирать, что замечать, а что нет; в каком-то смысле он уже давно живет в идеальном мире, где происходят исключительно интересные и важные события — причем именно в такой последовательности. Крупномасштабных трагедий и катастроф ему и там наверняка хватает, зато ни склок, ни дрязг, ни оскорбительных намеков, ни мелких пакостей нет в помине; не удивлюсь, если он уже давным-давно благополучно забыл об их существовании или вовсе никогда не знал — а что ж, я бы совершенно не удивился.
— Желая получить как можно более полную и ясную картину ситуации, я изучил все отчеты с начала года, благо их было совсем немного, — с присущей ему обстоятельностью начал Шурф. — Первый из рассмотренных мной случаев смерти от утраты Искры имел место еще весной, в двадцать восьмой день года, но, честно говоря, я не думаю, что он вас заинтересует. Сэр Аббата Швах болел несколько лет и…
— Да, знаю. Помощник его домашнего знахаря рассказывал потом в «Пьяном скелете», что сэр Швах очень тяготился своим безнадежным положением и давно бы отказался от лечения, но хотел дождаться возвращения старшей дочки — не то из Умпона, не то из Таруна, где она несколько лет изучала какие-то экзотические искусства. Дождался, попрощался, после чего сразу перестал принимать лекарства и на следующий же день умер — чего, собственно, следовало ожидать. Давай дальше.
— События, которые, как я понимаю, являются причиной вашего беспокойства, начались семнадцать дней назад. Это похоже на эпидемию в миниатюре. Масштабы, конечно, несопоставимы, но обычно от утраты Искры в столице умирают два-три человека в год, уж никак не больше; впрочем, это вы знаете не хуже меня. На мой взгляд, двадцать три случая за семнадцать дней вполне можно считать эпидемией.
— Двадцать три? — переспросил я. — Совсем плохо дело.
Шурф равнодушно кивнул — дескать, плохо ли, хорошо ли, решайте сами, меня это не касается — и продолжил:
— Я отметил два любопытных момента. Во-первых, для всех случаев характерно стремительное развитие болезни. Вы же сами знаете, обычно смерть от утраты Искры наступает далеко не сразу. Несколько дюжин дней не предел даже для больных, не получающих никакого лечения. А хороший знахарь, должный уход и воля к жизни могут отсрочить смерть на годы.
— Да, — нетерпеливо кивнул я. — А что у нас?
— Все больные умирали в течение двух-трех дней после появления первых симптомов заболевания. Впрочем, в подавляющем большинстве случаев они вовсе не обращались к знахарям, поскольку принимали внезапные приступы слабости за обычную усталость. Ничего удивительного, люди просто не успевали разобраться, что с ними происходит.
Я вспомнил, что муж Брины Клайвис продержался больше полудюжины дней — вот это, я понимаю, богатырское здоровье! Впрочем, скорее всего, причиной тому его уандукское происхождение. Известно же, еще ни один иностранец не умирал от утраты Искры, да и в удаленных провинциях Соединенного Королевства о такой напасти знают лишь понаслышке; можно подумать, эта неизлечимая болезнь, лекарства от которой не смогли выдумать даже могущественные колдуны древних времен, — своего рода почетная привилегия уроженцев Сердца Мира. Столичным снобам вроде моего покойного батюшки следовало бы взять это на вооружение, как дополнительный повод для гордости.
— Здесь полный список умерших, — сказал Шурф, протягивая мне табличку. — Имена, адреса, род занятий, семейное положение, даты начала заболевания и смерти, фамилии знахарей, производивших освидетельствование, все как положено. Если хотите, могу прочитать вслух.
— Спасибо, — я невольно улыбнулся. — Ты не поверишь, но я все еще помню алфавит. По крайней мере, некоторые буквы определенно кажутся мне знакомыми. Так что разберусь как-нибудь.
— Мне бы и в голову не пришло усомниться в ваших способностях, сэр, — невозмутимо ответствовал он.
Вообще-то я бы не удивился, узнав, что сэр Шурф принял мое паясничание за чистую монету. Еще небось порадовался за меня от всего сердца — дескать, такой занятой человек, совсем книг не читает, а буквы, гляди-ка, до сих пор не забыл, молодец.
— Ладно, с этим, будем считать, ясно. А второй любопытный момент? — спросил я.
— Плотность событий постепенно возрастает, — туманно объяснил Шурф.
— Что ты имеешь в виду?
— Вы бы и сами это заметили, ознакомившись с моим отчетом. Смотрите, первая смерть от утраты Искры имела место, как я уже сказал, семнадцать дней назад. Следующая — три дня спустя. Еще через два дня — новый покойник. На этом перерывы заканчиваются, каждый день кто-нибудь умирает, в иные дни — сразу двое; позавчера в столице было зарегистрировано сразу три смерти от утраты Искры, вчера — то же самое. Сегодня, впрочем, отмечен только один случай, но до полуночи еще есть время. Если бы речь шла об убийце, я бы сказал, что со временем он, как говорится, набил руку.
— Меткое замечание, — кивнул я. — Спасибо, ты очень мне помог. И поможешь еще больше, если согласишься составить компанию сэру Хумхе. Дома он, знаешь ли, скучает. При этом у меня куча дел в городе, а присутствие призрака на ночных улицах крайне нежелательно.
— Об этом не может быть и речи, — согласился Шурф. И вежливо добавил: — Надеюсь, сэр Хумха не станет возражать против моего общества.
Призрак невнятно пробурчал что-то не слишком любезное, дескать, в его положении выбирать не приходится, но мы с Шурфом предпочли сделать вид, будто не разобрали ни слова.
— Ну вот и договорились, — поспешно сказал я. И направился к выходу. Ждать вестей от Кобы можно в любом трактире и вообще где угодно, лишь бы там не было Хумхи.
Сэр Шурф не рискнул оставлять призрака без присмотра и не пошел меня провожать, но почти сразу прислал зов, я еще дверь за собой закрыть не успел.
«А как мне следует держать себя с сэром Хумхой? — спросил он. — Хотелось бы, чтобы мое общество было ему приятно».
«У тебя и без моих советов прекрасно получается. Продолжай в том же духе: восхищайся, расспрашивай, интересуйся его мнением по любому вопросу, соглашайся почаще, и старик будет совершенно счастлив. Есть только одна опасность: он вполне может решить, что обрел наконец родную душу, покинет мой дом и переберется к тебе — навеки. Ничего не имею против, но имей в виду, у него тяжелый характер».
«Ну, положим, это можно сказать о любом из нас», — заметил Шурф.
Он умолк, я даже немного удивился: сэр Шурф человек вежливый, не в его обычаях исчезать из сознания собеседника, не попрощавшись, но оказалось, это просто пауза.
«Единственным известным мне обладателем по-настоящему легкого характера был мой покойный отец, — неожиданно сказал Шурф. — Впрочем, вполне возможно, что я заблуждаюсь, и с другими людьми он вел себя совершенно иначе. Но теперь можно только гадать. Отец, в отличие от сэра Хумхи, никогда не был особо могущественным колдуном — во всяком случае, не настолько, чтобы перехитрить смерть, — так что вряд ли мне представится возможность еще раз с ним повидаться и составить объективное суждение».
«Поверь мне, это скорее плюс, — сердито сказал я. — От подобных встреч обе стороны получают куда меньше удовольствия, чем может показаться».
«Думаю, бывает по-разному. Но мое мнение, в любом случае, ничего не меняет. Хорошей вам ночи, сэр Кофа. И хорошей охоты».
Он умолк, а я пошел дальше, вверх по улице Медных Горшков. Надо же, думал я, похоже, у Шурфа Лонли-Локли было счастливое детство. Мне бы такое и в голову не пришло. И с чего, интересно, я взял, будто хорошо разбираюсь в людях?
Зов Кобы настиг меня на перекрестке — я как раз размышлял, в каком из ближайших трактиров ожидание покажется мне наименее тягостным. Коба молодец, избавил меня от мук выбора.
«Наши милые крошки заседают в конце улицы Стеклянных Зверей, — объявил он. — Их там ровно дюжина. Ищем дальше?»
«Обязательно, — сказал я. — Прекрасно, Коба!» — И ускорил шаг, поскольку упомянутая улица — вот она, всего в трех кварталах отсюда, даже на Темный Путь становиться ни к чему.