Алекс сегодня уступил наконец настояниям матери. Она взялась за него всерьез.
— Ты должен выходить, бывать на людях, пойми! Иначе мы тут в четырех стенах оба рехнемся. Тем, что ты сидишь дома, ты не поможешь отцу вернуться. Сходи повидайся с Бальдром! Хоть отвлечешься.
— Мне не хочется сейчас видеть Бальдра.
— Но, может быть, ему хочется тебя повидать. Он, должно быть, думает, что ты решил с ним не водиться, и стесняется сделать первый шаг.
Бальдру, как и Алексу, было десять лет. Он раньше жил по соседству с Йоханссонами и сотни раз приходил играть с братьями. Потом его семья переехала в другой конец города, и мальчики с тех пор виделись реже.
Он разгребал снег перед входной дверью, когда подошел Алекс. При виде его Бальдр воткнул лопату в сугроб и пошел навстречу другу. Его правая нога, искривленная и негнущаяся, работала наподобие костыля. Чтобы сделать шаг, он заносил ее вбок и выбрасывал вперед круговым движением бедра. Голова при этом вместе с плечами для равновесия откидывалась в другую сторону. Из-за этого походка у него была как у сломанного дергунчика. Ходьба была для Бальдра непрерывной борьбой за каждый шаг, но он мужественно мирился с этим, как с пустячным неудобством.
— Привет, Алекс!
— Привет, Бальдр!
— Ну? Что-нибудь слышно про Бриско?
— Нет, ничего нового…
— А что отец? Вернулся?
— Нет.
— Сколько времени их уже нет?
— Бриско — сорок дней, отца — месяц.
Бальдр присвистнул.
— Ой-ей, долго! Не хотел бы я быть на твоем месте.
Алекса такая беспощадная прямота не коробила. Напротив, он был благодарен Бальдру. Взрослые всячески старались смягчить его горе, но получалось только хуже. Откровенность товарища была ему больше по душе.
— Насчет твоего брата не знаю, а вот отец — тот скоро вернется.
Алекс так и вздрогнул.
— Что ты сказал?
— Я сказал, насчет брата не знаю, а отец твой скоро вернется. Я видел, как он входит и сбрасывает плащ прямо на пол. В вашем доме.
— Ты уверен?
— Точно тебе говорю.
— А когда он вернется?
— Без понятия. Поможешь мне? Схожу принесу вторую лопату, ладно?
То, что сейчас так естественно, походя сказал Бальдр, в его устах не было пустым звуком. Алекс это знал, и слова товарища подействовали на него как протянутая рука на утопающего. Он знал также, что расспрашивать его бесполезно, так что и пытаться не стал. Но сердце у него колотилось как бешеное.
Ибо Бальдр Пулккинен обладал удивительным даром. Проявилось это несколько лет назад, вскоре после искалечившего его несчастного случая. И вот каким образом.
Г-жа Пулккинен сидит у постели своего пятилетнего сына Бальдра. День клонится к вечеру. Мальчик лежит пластом уже которую неделю. Его сшибла лошадь, а колесо повозки переехало ногу. Переломанные кости бедра и голени срастаются долго. Мальчик держится молодцом, почти не плачет. Часто он как будто спит с открытыми глазами, так далеко уйдя в какие-то свои мысли, что мать едва решается окликнуть его. Компанию ему составляет кот Мазурик, уютно свернувшийся у него под боком.
— Хорошо хоть у тебя Мазурик есть, да? — говорит г-жа Пулккинен, растроганная этой картиной.
— Да, только скоро его у меня не будет.
— Что ты такое говоришь?
— Мазурик. Его скоро не будет.
— Почему?
Мальчик не отвечает. Впечатление такое, что он где-то далеко. Он поглаживает пальцем белую шерсть кота, а тот блаженно мурлычет.
— А будет другой кот, пестрый. С пятнами.
Она уже повернулась было, чтобы уйти, но тут застывает на месте.
— Какой еще кот?
Он молчит.
— О чем ты? Тебе кто-то обещал пестрого кота?
— Нет.
Она встревожена: уж не бредит ли мальчик? Щупает лоб — жара нет. Она больше не расспрашивает его, и он скоро засыпает.
Три дня спустя Мазурик погибает под полозьями саней. А на следующий день под дверью мяучит изголодавшийся бездомный кот. Г-жа Пулккинен впускает его, дает поесть. Кот пестрый — в желтых и каштановых пятнах.
Ей очень хочется поделиться с мужем, но он человек здравомыслящий и вряд ли ему такое понравится. Так что она почитает за лучшее помалкивать о странном случае. В конце концов, каких только совпадений не бывает! На том все и успокаивается до весны.
Бальдр учится ходить с костылями. Он тренируется на улице перед домом, отец показывает ему, как правильно держать костыли. Вдруг мальчик останавливается как вкопанный.
— У кузины Бентье ребенок.
Отец не может удержаться от улыбки.
— Да нет, откуда у нее ребенок.
Кузина Бентье в тридцать лет уже типичная старая дева. Нескладная, некрасивая. Ни о каком муже, женихе или хоть поклоннике даже и слухов никогда не возникало. Через месяц становится известно: кузина Бентье беременна. Она произведет на свет здоровую крупную девочку весом в четыре килограмма и так и не признается, от кого ребенок.
В дальнейшем дар ясновидения у Бальдра нет-нет да и проявляется, но не регулярно. Случается, за полгода он выдает целых четыре предсказания, а потом за два года — ни одного. Он выкладывает их самым будничным тоном, никак не подчеркивая, как бы мимоходом. Некоторые загадочны: «Охотники будут ждать», — а когда до смысла наконец докапываются, уже поздно. Заблудившиеся охотники, напрасно прождавшие помощи, уже мертвы. Другие предсказания, наоборот, предельно точны: «У господина Гуддила крыша вот-вот рухнет от снега», — и беду успевают предотвратить. Иногда он говорит о будущем как об уже свершившемся: «Мама, ты обожглась?» — тогда как г-жа Пулккинен еще только через неделю по рассеянности обопрется рукой о раскаленную плиту.
Но расспрашивать его бесполезно — ответ у него один: «Я про это ничего не знаю… откуда же мне знать?» Во всяком случае, теперь уже всем доподлинно известно: юный Бальдр Пулккинен может предсказывать будущее.
Бальдр принес вторую лопату, и мальчики принялись за работу, расчищая дорогу перед домом от снежных завалов. Иногда они останавливались, чтобы перевести дух, и разговаривали. То ли из-за недавних трагических событий, то ли от радости, что свиделись после разлуки, они говорили о таких вещах, каких раньше никогда не затрагивали.
— А твоя нога — она у тебя болит? — решился спросить Алекс.
— Нет. Теперь не болит. Я приладился.
— А как это случилось?
Алекс знал как, но хотел услышать от него самого.
— Лошадь сшибла, когда я еще маленький был. И колесом переехало. А кости как-то не так срослись.
— Ты помнишь, как все это было?
— Считай что нет. Чудно, да? Ведь больно же было, я наверняка ревел, орал как резаный, а почти ничего не запомнил!
— Тебе обидно, когда над тобой смеются?
— Да никто надо мной не смеется.
Они снова взялись за лопаты и работали еще долго. Под конец в этом уже не было необходимости, но им хотелось удержать радость разделенного труда и доверительных разговоров.
— Ты скучаешь по Бриско?
— Да. Хотя, знаешь, нет. Странно… Он как будто все время со мной, все время рядом. С той только разницей, что его нет.
— А он по тебе скучает, как ты думаешь?
— Не знаю. Это его надо спросить! Мы с ним так смеялись… Не знаю, смеется он там, где он теперь, или нет. Не знаю.
В четыре часа госпожа Пулккинен загнала их домой и напоила горячим молоком с поджаренными хлебцами. Господин Хольм заехал за Алексом, как договорились, под вечер. Он высадил мальчика у верхнего конца улочки, где удобнее было развернуться.
Алекс медленно шел к дому и чувствовал, что тоска немного отпустила. От разговоров с Бальдром ему полегчало. Но он предпочел бы выкинуть из головы предсказание маленького калеки. Зачем разжигать в себе надежду, если она возьмет и не оправдается? Он, конечно, много раз слышал, что Бальдр никогда не ошибается, но если надо ждать год или два, чтоб это проверить…
Он толкнул дверь, и первое, что бросилось ему в глаза, был плащ, как попало брошенный на пол. Он хотел крикнуть, но горло перехватило. В следующий миг перед ним уже стоял худой, дикого вида человек. Лишь через несколько секунд он узнал в нем отца. Впалые щеки заросли бородой, глаза воспаленные… Он, должно быть, только недавно вошел.
— Алекс! — сказал Бьорн, и голос изменил ему.
— Папа, — прошептал Алекс.
Бьорн нагнулся, подхватил мальчика и прижал у груди.
— Я вернулся, сынок, — выговорил он наконец, и слезы потекли по его изможденному лицу. — Я не привез Бриско… потому что… потому что это оказалось невозможно… я этого опасался… помнишь, я говорил?.. но у меня для тебя добрая весть… прекрасная… сказать?
Алекс кивнул.
— Бриско жив. Понимаешь? Он жив.
— Ты его видел?
— Хальфред видел. Он тебе расскажет. А я видел огонек свечи в его окошке.
— А Брит? Она его видела?
— Не знаю. Брит погибла. Ее тело осталось там, на Большой Земле.
— Брит погибла? — не веря своим ушам, повторил мальчик.
Он думал: «Что же с нами станется, если и бессмертные уходят от нас? Что нас ждет, если придется бороться с врагами, которым под силу убить колдунью Брит? Каким станет мир теперь, когда она умерла?»
Они всё стояли в дверях, крепко обнявшись, — отец и сын. Сельма, державшаяся в стороне, тихонько позвала:
— Не стойте там. Холоду напустите. Пошли. Ужин на столе.
Часть 2Война
1Локти и пальцы
Два юноши шли по солнечной стороне улицы — с непокрытой головой, куртки небрежно переброшены через плечо, рукава рубах засучены. В небе, высоко-высоко, парило одно-единственное заблудившееся облачко. На Малой Земле погожие летние деньки держались всего-то один-два месяца, и ими спешили пользоваться: гулять посуху, ощущать на себе ласку теплого воздуха, насыщаться впрок солнечным светом. В эту короткую