— Ближе, ближе садитесь! — сказал шкипер. — Ты сними-ка да просуши чулки, красавица.
Наташа немножко постеснялась, потом сняла. Лешка повесил их над печкой, а туфли Наташи прислонил стоймя к ящику с углем.
— Ты бы тоже снял.
Лешка пошевелил в ботинках занемелыми пальцами, вспомнил, что у него на пятке носка дырка, и сказал, что ничего, он так.
— На чем же вы сядете? — смущенно сказала Наташа: она и Лешка заняли обе табуретки.
— У меня есть трон без износу…
Шкипер снял полушубок, присел на чурбак и подбросил в печку угля.
— А зачем его сторожить, если он потонул? — спросила Наташа. — Его же не украдут. — Она расстегнула пальто и уселась поудобнее, поджав под себя голые ноги.
— Как это — зачем? Государственное имущество. Полагается охранять, и всё. А украсть, конечно, не украдут. Он свое отработал.
— Он вокруг света плавал?
— Вокруг света? Нет, вокруг света не ходил. Куда ему, незадачливому! Парохода́ — они как люди: тому везет, а другому нет. Раньше он как военный крейсер закладывался. Их четыре было, как братья одинаковые. Ну, там вредительство, что ли, было какое, два забраковали, перестроили в танкеры. Только ни тому, ни другому не повезло. Один в шторм затонул под Туапсе, с этого сняли машины, водили на буксире, как баржу. Потом он в Керчи на свой якорь напоролся, и сделали из него базу, перекачную станцию в порту. А тут — война. Из порта вывели, сюда приволокли. Тут и остался… Куда его? Ни вывезти, ни разобрать… Немцы ему всю середку и разворотили. В сорок пятом еле подняли. Ну, пластырь — дело временное, он постоял, постоял и опять на грунт сел.
— Так и будет стоять?
— Стоять ему нельзя. Зачнут опять руду возить, а тут он поперек ковша торчит — ни повернуться, ни выйти… Уберут!
Наташа надела высохшие чулки. Туфли разогрелись и как будто стали еще более мокрыми. Она сказала, что добежит так. Ребята попрощались со шкипером и ушли. От домика в город вилась утоптанная тропинка. Ветер дул теперь в спину. Лешку не так донимал холод, но Наташа опять посинела — ноги в мокрых туфлях застыли.
— Стоило из-за этого мерзнуть! — сказал Лешка, когда они вошли в город.
— А п-по-м-моему, очень интересно, — стуча зубами, ответила Наташа.
— Пустое дело! Выдумывает Витька всякую ерунду…
Витькина экспедиция была еще неудачнее. По льду Кира и Витька добрались до сгоревшего барка. Железный корпус его почти весь был подо льдом, только устремленный к морю бушприт высоко вздымался над сугробами, будто силился вырвать мертвый корабль из ледового плена. Внутри коробки все выгорело и тоже было затянуто льдом; прямо изо льда поднимались ржавые стальные трубы мачт. Ветер пересыпа́л от борта к борту недавно выпавший снежок, мачты уныло и глухо отзывались на его порывы. Кира и Витька ушли ни с чем и на трамвае вернулись в город. Витька не оправдывался и не пытался спорить, когда Лешка напал на него. Насупливая густые брови, он признал, что придумано было плохо. Он расстроился еще больше, узнав, что Наташа не пришла в школу. Кира после уроков сбегала к ней. Наташа лежала с высокой температурой, врач сказал, что у нее грипп, но не исключено воспаление легких. Все это Кира выложила Витьке, безжалостно напирая на то, что Наташа промочила ноги во время похода — значит, в болезни Наташи виноват Витька, и никто другой. Огорченный и подавленный, Витька размышлял о своей невезучести, о том, что все его затеи приводят к смешным или печальным неудачам. Потом он подумал, что великим начинаниям всегда сопутствовали трудности, а знаменитые люди потому и становились знаменитыми, что стойко переносили неудачи и не отступали перед трудностями. Отсюда легко было перейти к мысли, что неудачи выпали на Витькину долю не зря. Самое обилие их доказывало Витькину незаурядность и непременное торжество в будущем. Приободрившись, он принялся обдумывать дальнейшие шаги «Футурума» и пути его членов к славе. Следствием этих размышлений были записки, которые он сунул через день Лешке и Кире, вызвав их во время перемены на улицу. Кира получила две — одна предназначалась для Наташи.
— Что это? — спросил Лешка, развернув записку.
В ней не было ничего, кроме нескольких строчек, заполненных цифрами.
Витька оглянулся по сторонам и тихо сказал:
— Шифр.
— Зачем?
— Теперь насчет «Футурума» будем сообщать друг другу шифром. Чтобы, если кто увидит, не мог догадаться.
— Да зачем нам записки? Каждый день видимся, можно и так сказать.
— А! Ну как ты не понимаешь? — досадливо поморщился Витька. — Мало ли что — могут услышать…
— Опять ты детскую игру затеваешь — записки, шифры…
— Ну, знаешь, — обиженно надулся Витька, — это ты по-детски, а не я. Если тайное общество, так надо уметь хранить тайну. И потом, — рассердился он, — никто тебя не заставляет! Не хочешь — не надо! Обойдемся!
Кира не возражала против шифра, ее забавляла таинственность, которую напускал на все Витька. Витька объяснил, как расшифровать записку.
На уроке немецкого языка Лешка заложил ее в учебник, отвернулся от Тараса, сидящего рядом, и расшифровал. Записка сообщала, что чрезвычайный сбор «Ф» назначается в сквере Надежд в полдень воскресенья.
«Вот выдумщик! — рассердился Лешка. — Полчаса надо возиться, чтобы прочитать, а читать нечего…»
Он оглянулся по сторонам, спрятал записку в карман. Сидящий через проход Юрка Трыхно смотрел на доску. Тарас, шевеля губами, списывал в тетрадь упражнения. Лешка тоже принялся переписывать задание, но не успел до звонка и задержался на несколько минут. Сунув тетрадь и книгу в парту, Лешка выбежал в коридор, где уже поджидал его Витька.
— Ну, прочитал?
— Прочитал. Если б знал, что такая чепуха, и возиться бы не стал! Очень нужно копаться! И что это за сквер такой? Где он?
— Это наш сквер! Помнишь, где мы первый раз про «Футурум» разговаривали? Ну, а я так назвал, чтобы… Да ведь неинтересно это, когда без всякого названия! А что, плохо, да?
— Нет, не плохо.
— Вот видишь!.. А записку сжег? Надо сжечь.
— Где я ее жечь буду? Порву, да и всё.
Он полез в карман, пошарил в нем, потом полез в другой. Записки не было.
— Потерял?!
— Да нет, куда она денется…
Лешка вынул платок, вывернул карманы. Записки не было.
— Эх, ты! — презрительно сказал Витька. — Так тебе можно доверять?
Лешка побежал в класс. Дежурный Юрка Трыхно старательно вытирал мокрой тряпкой доску. Лешка заглянул под парту, сдвинул ее. Он хорошо помнил, что сунул записку в карман, но на всякий случай перерыл книжки и тетради, потом, глядя под ноги, прошел от парты к двери.
— Ты чего ищешь? — спросил Юрка.
— Ничего… А ты ничего не находил?
— Нет. А что?
Большие улыбчивые глаза Юрки смотрели спокойно и открыто.
Лешка, не ответив, ушел из класса.
— Нету?
— Нет, — пристыженно пожал Лешка плечами.
Витька насупился, помолчал, потом неожиданно улыбнулся:
— Ну, кто прав? Если кто нашел, все одно ничего не поймет… А ты говорил!
Воспоминание о потерянной записке возвращалось несколько раз, но Лешка не придавал ей значения и к концу дня забыл о ней.
На следующий день после большой перемены, когда прозвенел звонок и все сидели на местах, в дверях класса появилась Нина Александровна.
— Горбачев! — окликнула она. — Поди сюда.
Провожаемый удивленными взглядами товарищей, Лешка вышел за дверь.
— Мне… нам надо поговорить с тобой.
Следом за классной руководительницей он пошел в учительскую.
Учителя уже разошлись по классам, в комнате возле окна стоял только Гаевский. Он подождал, пока Нина Александровна сядет, плотно прикрыл дверь и сел за стол рядом с Ниной Александровной.
28
Викентий Павлович давно решил бросить курить. На папиросы уходила пропасть денег, стал донимать кашель, особенно по утрам. Просыпался рано, сразу же начинал кашлять и будил весь дом. И нервы начали сдавать: чуть что, нервически начинало дрожать левое веко, все труднее становилось сдерживать вспыльчивость. Для сосудов никотин — смерть. На щеках уже проступали багровые склеротические жилки. Врачи в один голос настаивали — бросать немедленно. Викентий Павлович без врачей знал, что бросать надобно, необходимо, твердо решил бросить и только со дня на день отодвигал исполнение решенного.
Теперь, когда решение было окончательным и назначен срок — завтрашний день, — каждая папироса стала особенно драгоценной. Придя с урока, Викентий Павлович забивался в угол, чтобы спокойно и сосредоточенно выкурить «отдохновенную».
Докурить «отдохновенную» во время большой перемены помешали. К столу, за которым, окутанный дымом, сидел Викентий Павлович, подошли Нина Александровна и Гаевский. Викентий Павлович не любил Гаевского и отвернулся к окну.
— Вот, полюбуйтесь, — многозначительно сказал Гаевский, — чем занимаются ваши подшефные.
— Ничего не понимаю. Цифры какие-то…
— Я тоже не понимаю. И ничего удивительного: записочка-то шифрованная!
— Что вы! — засмеялась Нина Александровна. — Просто какая-нибудь задача, головоломка, вот и всё. Ребята поиграли и бросили. Мало ли чем они занимаются…
— Ну, знаете! Надо знать, чем они занимаются. Совсем не головоломка, и ее не бросили, а потеряли! Головоломку не разыскивают так, как Горбачев искал эту записку. Он чуть не весь класс облазил…
— Так это у Горбачева? А откуда…
— Не играет значения, откуда я знаю, — прервал Гаевский. — Я бы на вашем месте вызвал Горбачева. Пускай объяснит, что это за записка.
Викентий Павлович покосился на стол. Перед Ниной Александровной лежал смятый листок бумаги, она в нерешительности смотрела на него.
— Вызвать нетрудно, только вдруг это пустяки какие, а я буду допрашивать… — Она подняла голову и встретилась взглядом с Викентием Павловичем. — Как по-вашему?
— Что такое? — досадливо поморщился он, взглянув на дотлевающий окурок.
— Да вот, — протянула Нина Александровна записку, — не знаем, что это — задача или…