Когда Горбачев исчез, Гаевский окончательно уверился, что дело чрезвычайно серьезно, и поглядывал на всех с мрачным ликованием. Теперь никому не удастся замять это дело, вскрытое благодаря его, Гаевского, бдительности.
Людмила Сергеевна пыталась поговорить с Галиной Федоровной, но та, напуганная зловещими намеками Гаевского и тоном, в котором разговаривала с ней утром заведующая гороно, даже радовалась исчезновению Горбачева. Оно казалось ей признаком того, что организация существует где-то на стороне, и тем самым угроза, нависшая над школой, то есть над ней, Галиной Федоровной, становилась меньше. С Людмилой Сергеевной она разговаривала неприязненно, невольно распространяя на нее вину Горбачева и видя в ней причину неприятностей для себя.
Ничего не узнав, Людмила Сергеевна вернулась домой. Горбачева не было. Прошло уже много часов с тех пор, как он исчез. Ребята встревожились. Ей казалось, что она замечает в глазах у них осуждение ей, Людмиле Сергеевне: как она могла допустить, чтобы Лешка Горбачев убежал, и почему она ничего не делает, чтобы разыскать его? Людмила Сергеевна попросила Ксению Петровну сходить в милицию и сообщить о бегстве Горбачева, спросить, не знают ли там что-нибудь.
С Ксенией Петровной, со всеми она говорила о бегстве, только о бегстве, и себе не позволяла думать ни о чем другом. Но как ни старалась она отгонять мысли об этом «другом», они возвращались, становились всё упорнее и отчетливее. От таких подозрений взрослому впору растеряться, а ведь тут мальчишка!
Ксения Петровна вернулась. В милиции ничего не знали, обещали принять меры.
Людмила Сергеевна, будто по делу, заходила в комнату для занятий, в спальни. Ее встречали настороженные взгляды и выжидательное молчание. Каждый раз она замечала, что особенно пытливо и настороженно смотрела на нее Кира. Людмила Сергеевна через силу улыбалась, делала вид, что ничего не случилось, спрашивала о чем-то, что-то говорила, не слыша ответов и плохо понимая, что она сама говорит.
Наступал вечер, вместе с гаснущим светом таяли надежды на возвращение Горбачева. Людмила Сергеевна заставляла себя думать, что ничего ужасного не произошло. Иззябнет, проголодается и вернется…
Но они же не оставят его в покое! Опять Гаевский будет допрашивать, угрожать… Он ведь трус. Потому пугает, что сам боится. Самые жестокие люди — это трусы… Они Горбачева доведут… Бог знает до чего могут довести! С этим нельзя, невозможно мириться, надо бороться, принимать меры…
Гаевский запугал директора школы, эта мороженая вобла Дроздюк запутала и тоже напугала Ольгу Васильевну… С перепугу начали городить дело… И получилось черт знает что! Шутка сказать: возводить на мальчишку такое обвинение… Нельзя ждать, надо… в горком партии, к Гущину! И не одной. Не только она — Фоменко тоже возмущается. Как он этого болтуна отхлестал! Надо с ним идти, обязательно с ним! И не откладывать…
Людмила Сергеевна решительно схватила пальто, начала одеваться. В дверь тихонько постучали.
— Кто там?.. Ты что, Кира?
Кира прикрыла за собой дверь.
— Ты что-нибудь хочешь сказать?.. А нельзя потом? Мне надо уходить…
Вместо ответа Кира отвернулась к стене, уткнулась в согнутый локоть и заплакала.
— Что с тобой, кто тебя обидел?
Кира плакала все горше, худенькие лопатки ее вздрагивали под тонким платьем. Она перебежала через двор раздетая, без пальто. Людмила Сергеевна взяла Киру за плечи, повернула к себе:
— Ну, что такое? Что с тобой?
— П-правда, что Горбачева исключат? Р-ребята говорят — исключат из школы и из детдома…
— Да нет же! Откуда ты взяла?
Кира по лицу Людмилы Сергеевны старалась угадать, правду ли та говорит. Набегающие слезы мешали ей, она вытирала их пальцами, размазывала по лицу.
— Да! Вы не хотите сказать… А его исключат, я з-знаю!..
— Ничего ты не знаешь! Перестань плакать, глупенькая… Откуда вы это взяли?
— Все говорят, и в школе т-тоже…
— Успокойся… Об исключении не было речи…
— А почему он уб-бежал?..
— Да, может, не убежал. Он не хочет ничего рассказывать и очень вредит этим себе…
— Он гордый, все равно не расскажет! — всхлипнула Кира.
— Ну вот… А мне трудно его защищать — я сама ничего не знаю.
Решив, что из этого следует исключение Горбачева, Кира снова заплакала, бессвязно говоря, что ей все равно, пусть тогда исключают и ее.
— Да ты-то тут при чем?
— А п-почему он один должен… если и другие т-тоже…
— Что «тоже»? — схватила ее за плечи Людмила Сергеевна. — Ты тоже?.. А ну сейчас же перестань плакать! На́ платок, вытрись и говори. Ты знаешь об этой организации?..
Кира, всхлипывая, кивнула.
— И ты в ней состоишь?
Кира опять кивнула.
— Только это не организация, а «Футурум»… А если я расскажу, его не исключат?
— Конечно, нет!
Замеченный Лешкой испуг Киры вовсе не относился к ней самой. Она испугалась за него.
С первого дня, когда у входа в столовую она отчитала новичка, ей понравился этот мальчик с серыми сердитыми глазами. Ей очень хотелось помириться и подружиться с ним, она делала всякие попытки к сближению, но не могла удержаться, опять говорила ему что-нибудь язвительное, и недружелюбное отношение к ней Лешки усиливалось. Она ругала себя за невыдержанность и длинный язык и в конце концов перестала задирать Лешку обидными словами, но было уже поздно. Лешка не обращал на нее внимания и даже не заметил перемены ее отношения к нему. Ему было все равно: есть она или нет, говорит она или молчит. Это было обиднее, чем если бы он ее преследовал или говорил гадости, как Валет.
Лешка был уверен, что его отношение к Алле — тайна, о которой никто не подозревает. Так оно и было: никто не подозревал, кроме Киры. Кира замечала все и иногда потихоньку плакала. Алла была очень красивая. Как хотелось Кире быть такой же красивой, выдержанной и умной! Разглядывая себя в зеркало, она каждый раз с грустью убеждалась, что до Аллы ей далеко, она совсем не красивая, и задавала себе вопросы, на которые не могло быть ответа: почему так несправедливо устроено, что одни красивые, а другие нет, и отчего человеку нравится не тот, кому он нравится, а кто-то другой?
Витькино объяснение в любви испугало ее. Она не знала, что ей делать с этой любовью, не хотела никакой любви, считала все это глупостями. О любви она знала из книжек, о любви шептались между собой девочки. Кира фыркала, смеялась над ними. Любовь — это было что-то очень сложное, большое и отдаленное. Ничего похожего на описанное в книжках Кира в себе не находила.
Пароходы ее нисколько не интересовали, становиться капитаном она не собиралась, твердо решив, что будет токарем. Ей нравился станок, нравилось работать на нем, даже нравился запах нагретого металла и масла, которым пахла стружка. Однако она с удовольствием согласилась вступить в «Футурум», потому что Витька — выдумщик и там могло быть интересно, а главное, потому, что там должен быть Лешка, а ей хотелось быть везде, где был он.
Вызов Лешки к директору, драка с Трыхно встревожили ее, а когда ребята начали говорить, что Горбачева исключат из школы, Кира испугалась.
Наташа болела, она ничем не могла помочь. Кира отозвала на большой перемене Витьку Гущина, вытащила на улицу и напала на него чуть не с кулаками. Почему Лешка должен отвечать за всех? Почему он, Витька, — он же сам все затеял! — прячется теперь за спину другого? Если так, то он трус, и ничего больше! Как он может допустить, чтобы отвечал один Лешка, если все виноваты? Положим, они ни в чем не виноваты, но Горбачева считают виноватым и его исключат, а Витька будет ходить и притворяться, что ничего не знает? Да она его после этого презирает, и больше ничего!
Багровый от стыда, Витька оправдывался, говорил, что ничего не будет, ниоткуда Горбачева не исключат — не имеют права. Раздавленный безжалостными доводами Киры, он сказал наконец потерянным голосом, что, если Лешку будут исключать, он пойдет к директору и все расскажет. Молчит он вовсе не потому, что боится, а потому, что… Вместо того чтобы объяснить, почему он молчит, Витька неожиданно всхлипнул и убежал.
Лешка в детдом не пришел. Кто-то пустил слух, что если его исключат из школы, то исключат и из детского дома. Кира была уверена, что Лешка из гордости ничего не расскажет и пострадает один. Почему он должен страдать один? В решимость Витьки рассказать все Кира не поверила. Выходило, что спасти Лешку могла только она, Кира. Ну, а если… если исключать, так пусть исключат и ее тоже! Записку могли найти не у Лешки, а у нее, тогда отвечала бы она одна. Она бы тоже, как он, молчала и никого не выдала!.. А теперь другое дело. Она расскажет не потому, что боится, а чтобы выручить его, или если уж отвечать и страдать, так отвечать и страдать вместе…
Всхлипывая, комкая мокрый платок в тугой мячик, Кира рассказала Людмиле Сергеевне о «Футуруме», для чего он возник, что сделал и как несправедливо, что за всех должен отвечать один Горбачев.
Людмила Сергеевна обняла ее за худенькие плечи:
— Спасибо, Кира!
— А ему ничего не будет? — заглянула ей снизу в лицо Кира.
— Ничего… Думаю, теперь ничего.
Кира сказала, что их всего четверо, но Наташу и Витьку не назвала. Про себя она решила, что пусть ей будет то же, что и Алеше. Но разве она имела право выдавать Витьку, хотя он больше всех виноват, а особенно Наташу?.. Но, рассказав о «Футуруме», Кира испугалась.
— Только… только вы ему не говорите, что я сказала! — спохватившись, прижала она руки к груди.
Все прежние попытки ее выступить на защиту Лешки раздражали его. Теперь он мог ее возненавидеть. Пусть лучше не знает ничего и думает, что все сделалось само собой, а не благодаря Кире…
— Не бойся, Кира, он не будет знать. И никто не узнает… Однако пойдем. Мне надо уходить.
Прижав Киру к себе и прикрыв полой своего пальто, Людмила Сергеевна довела ее до крыльца домика, в котором помещались спальни.
— Умойся и ложись спать. А я пойду воевать за Горбачева.