Прохожие обгоняли, толкали Лешку, спешили навстречу, переходили улицу. Всюду, со всех сторон, были озабоченные, торопливые прохожие. Они проходили, скользнув равнодушным взглядом по нему, и исчезали. За ними появлялись другие и тоже исчезали. Опять, как в Батуми, Лешка чувствовал себя затерянным в нескончаемой их веренице.
Продрогнув, Лешка заходил в магазины — там было не так холодно. Он становился у стены, разглядывал застекленные витрины прилавков, пока домохозяйки не начинали с подозрением коситься на него, крепче перехватывая ремешки и ручки сумок. Лешка выходил из магазина и снова блуждал по улицам.
Сам не зная зачем, он забрел в сквер. В боковой аллейке, где возник «Футурум», снег присыпал следы. Поваленная урна лежала на том же месте. Лешка смахнул с нее снег и сел.
Все вокруг было такое же, как тогда, и все было теперь совершенно иным. Сквер Надежд превратился в сквер Крушения. Никаких надежд больше не было. Эта жизнь, в которой Лешке становилось все лучше и интереснее, кончилась. Должна была начаться какая-то другая, но как она начнется и какой будет, Лешка не знал. Глаза все время жгло, пощипывало.
Захрустел снежный наст. Понурившись, с несчастным лицом по аллейке шел Витька. Увидев Лешку, он удивился и обрадовался:
— О, ты тут? А тебя все ищут!
— Кто?
— Ну, я… Кира, ребята. Что ты тут сидишь?
— А где мне сидеть? Все равно исключат…
— Ну да, так и исключат!..
Лешка не ответил. Витька тоже замолчал, сел рядом. Выход оставался только один.
— Я завтра пойду и все расскажу!
— Ну и что? Исключат тебя тоже, вот и всё!
Так могло случиться. Даже наверняка так и будет. Они же не лично против Лешки, а против организации, а если Витька — главный закоперщик, его в первую очередь и вытурят…
— Пошли, — сказал он вставая.
— Никуда я не пойду. Начнут опять приставать. Очень нужно!
— Да нет, ко мне!
У Витьки можно было отогреться и переждать до вечера. Лешка решил вернуться домой, когда все будут спать. А утром — что уж будет, то будет…
Обедать Лешка отказался. Витька принес ему хлеба с маслом и свой компот. Пока Лешка ел, Витька ерошил волосы, тяжело вздыхал и мыкался из угла в угол: он решал и не мог решиться.
— Я знаешь что думаю? Придет отец, я ему все расскажу. Давай вместе расскажем. Он у меня здорово толковый! Я, понимаешь, только боюсь… Нет, не то, что мне попадет… Он здорово вспыльчивый, а сердце у него больное. Он из-за меня еще хуже заболеть может, как тот раз… А тут, понимаешь, не Шарик, тут посерьезнее…
Витька рассказал о своем столкновении с Людмилой Сергеевной и о том, что произошло тогда с отцом.
Лешка подумал и сказал, что отцу говорить нельзя. Во-первых, он может заболеть, а во-вторых, получится, что он заступается за сына.
— Ну да, не больно-то он заступается! Отвечай, говорит, сам. Тогда он мне, ого, дал жизни! — сказал Витька, но не объяснил, как именно «дал ему жизни» отец. Признаваться было стыдно и теперь.
Они заспорили, и чем больше спорили, тем больше Витька утверждался в своем решении. Конечно, благородно с Лешкиной стороны, что он брал всё на себя, но получалось, что он один благородный, а остальные — трусы. Признать себя трусом Витька не хотел, так же как и оказаться менее благородным.
Подошло время, когда отец приезжал обедать, но он не приехал, а позвонил по телефону и сказал, что сейчас ему некогда, он постарается вернуться пораньше домой и тогда уже заодно будет обедать и ужинать. Стемнело, наступил вечер. В кабинете Ивана Петровича часы пробили девять.
— Я пойду, — поднялся Лешка.
— Подожди! Он скоро. Может, сейчас придет…
Лешка подождал еще, потом решил уходить.
— Ладно, — помрачнев, сказал Витька, — я и один скажу…
Лешка ушел. Витька прилег на постель и начал обдумывать, как лучше обо всем рассказать отцу. Чтобы не заснуть, он поставил настольную лампу к самой постели и зажег верхнюю лампу. Яркий свет резал глаза, мешал думать.
Витька погасил верхний свет, настольную лампу отгородил раскрытой книгой. Думать стало намного легче. Витька углубился в размышления и незаметно, нечаянно заснул.
Ветер толкал Лешку в спину, доносил неясный шорох и гул. Лешка остановился, прислушался. Гул шел с моря. Что-то медленно, монотонно и неостановимо ворочалось в темноте. Это было жутко и непонятно, как Лешкино завтра…
Ксения Петровна обрадованно улыбнулась, поманила Лешку к себе:
— Поешь. Простыло только все.
Под полотенцем на столе стояли ужин и стакан холодного чая. Лешка поколебался и сел за стол, ожидая, что сейчас она начнет спрашивать. Ксения Петровна читала.
— Спасибо, — сказал Лешка.
— На здоровье, — опять улыбнулась Ксения Петровна и прикрыла полотенцем опустевшую тарелку.
Лешка постоял в нерешительности, ожидая, что она все-таки спросит, где он был. Теперь ему хотелось, чтобы она спросила об этом и не думала ничего плохого.
— Иди ложись, — сказала Ксения Петровна. — Уже поздно.
Лешка пошел в спальню, лег. Свистящее, как хлыст, слово опять зазвучало в ушах, отсекая все, что было вокруг: дом, ребят, эту спальню, Людмилу Сергеевну, койку, на которой так привычно и удобно лежать, Ксению Петровну, ее улыбку… Почему она не сердилась, а улыбалась? Даже принесла ужин, хотя это не полагалось. Жалела напоследок?.. Всю ночь ему снилась улица. Нужно было дойти до ее конца, там он мог узнать что-то важное… Самое важное: что будет потом? Он спешил, бежал. Навстречу шли прохожие, миллионы прохожих. Лешка натыкался на них, его толкали, но он бежал и бежал. Улица была бесконечна, поток прохожих нескончаем…
— Откуда ты взялся? — вытаращил Валерий глаза, когда Лешка проснулся. — Хлопцы, пропащий нашелся!
Ребята окружили Лешку:
— Ты куда убежал? Почему с уроков ушел? Где был?
— Никуда я не убежал. А ушел, потому что… потому что голова заболела.
— Знаем мы эту голову!..
— Ребята, что вы мне обещали? — раздался голос Ксении Петровны. — А ну, быстро — убирайте постели, марш умываться!
Лешке Ксения Петровна тихонько сказала:
— Людмила Сергеевна уже пришла, зовет тебя. И не бойся — все хорошо! — улыбнулась она.
Сердце Лешки застучало, он перебежал через двор.
— Здравствуй, Алеша, — встретила его в дверях кабинета Людмила Сергеевна. — Я еще вчера приходила, чтобы сказать, да ты спал. Бояться тебе нечего, никто тебя не исключит, все это дело прекращается. Ну, рад?
— Ага. Спасибо, Людмила Сергеевна!
— А вот я тебе спасибо сказать не могу, — ответила Людмила Сергеевна. — Я думала, ты мне больше доверяешь, больше полагаешься на нас, а ты убежал… Мы ведь чего только не передумали…
Людмила Сергеевна говорила укоризненно и печально.
— Я не убежал, я у Витьки был, — попробовал Лешка оправдаться и покраснел. Еще хуже: она беспокоилась, а он отсиживался у Витьки. Окончательно смешавшись, Лешка пробормотал спасительную детскую формулу: — Я больше не буду!
— Хорошо, — улыбнулась Людмила Сергеевна.
Какие они все хорошие! И Людмила Сергеевна, и Ксения Петровна, и Гущин… Это, конечно, он все сделал! И Витька молодец — сказал, не побоялся!.. А он сам… решился бы он сказать маме — отца Лешка помнил смутно, — если бы это было так опасно и она могла бы даже умереть? Нет, он бы все-таки не решился. А Витька решился. Вот это настоящий друг!
…«Настоящий друг» плелся в школу в унынии и тоске. Он презирал себя за то, что заснул, так и не приготовив своей речи отцу, и за трусость, с которой утром ушел от двери спальни. Отец еще спал. Соня предупредила, чтобы Витька не шумел и не разбудил отца — тот вернулся поздно. Однако, презирая себя, в глубине души он радовался и тому, что заснул, и тому, что не решился разбудить: он помнил пророчество Сони, что когда-нибудь «уморит отца»…
Увидев бегущего к нему Лешку, Витька покраснел и даже приостановился. Лешка ничего не заметил. Он еще издали кричал:
— Уже, Витька! Понимаешь, он уже сделал!..
— Кто?
— Да отец твой! Людмила Сергеевна сказала, что всё, ничего не будет… А ты боялся! Здорово он сердился? — Лешка не ждал ответа, ему не нужен был ответ. — Людмила Сергеевна говорит: иди и ничего не бойся, ничего, говорит, не будет… Здо́рово! А?
Витька понял только одно: все обошлось. Он повеселел и с размаху хлопнул приятеля портфелем:
— А ты как думал!
— Расскажи, как было? Он сердился? Очень?
Витька замялся, опять начал краснеть:
— Ну — как?.. Обыкновенно…
Звонок выручил его, они разошлись по классам.
Учителя Витька не слушал — он терзался. Все произошло к лучшему, уладилось без него. Но Лешка уверен, что произошло это благодаря Витьке, а он растерялся и постыдился сразу признаться, что ничего не сделал. Лешка считает его настоящим товарищем, благородным и смелым, а он совсем не благородный и смелый, а трус. И врун! Притворился, что так все и было… В конце концов, честный он человек или нет?..
На переменах говорить было не с руки. Домой шли втроем: он, Лешка и Кира. Лешка и Кира горячо обсуждали события, хвалили Людмилу Сергеевну, Витькиного отца, самого Витьку. Кира почему-то особенно напирала на то, как хорошо Витька сделал, рассказав все, какой он молодец. Витька краснел, надувался и молчал.
Юго-западный ветер гнал с неба отары белых облаков, расчищая дорогу солнцу. Оно так пригревало, что в пальто и теплых шапках стало жарко.
— Что это ночью шумело? — вспомнил Лешка.
— Может, лед ломался, низовка уже сколько дней дует, — сказала Кира. — Побежим посмотрим?
Между булыжниками Морского спуска журчали ручьи, по бетонным ступенькам тротуара плескались крохотные водопады. Задорно покрикивали паровозы возле станции, звонко и отчетливо перестукивались буферами вагоны. Ребята, перебираясь через тормозные площадки, миновали железнодорожные пути. Сразу же за ними вздымались стоящие торчком, наклонившиеся глыбы зеленоватого льда. Высоким валом они подступили к берегу, вгрызлись в него. На глубине могуче ворочалось невидимое море. Лед над ним медленно и неостановимо шевелился, стонал и звенел. То там, то здесь зеленоватые глыбы вздымались, со скрежетом, хрустом громоздились на другие и рушились грудой обломков. Далеко за ними слепила глаза тонкая полоска чистой воды. Сверкающим ножом она рассекала щель горизонта и среза́ла с моря взъерошенную кору льдов. Они пятились к берегу и рассыпа́лись.