235 Этот горячий отзыв является отголоском непосредственных впечатлений от комедии, которую в кружке Белинского «знали наизусть». Издание 1839 г. с предисловием К. Полевого вновь сосредоточило мысль Белинского на великой комедии. В этот период критик в своих философских и литературных исканиях пришел к гегельянской доктрине «примирения с действительностью»; в области искусства он проповедовал «поэзию формы», а «поэзию содержания» относил к недолговечной сфере, колеблющейся «между красноречием и художественностью», отрицал Шиллера, всю французскую литературу, недооценивал Лермонтова и хвалил беллетристику Греча. «Горе от ума» критик счел сатирой, принадлежность которой к области искусства он тогда резко отрицал.
Статья Белинского о «Горе от ума», написанная в 1839 г., была напечатана в «Отечественных записках» (1840, т. VIII). По-прежнему, как и в 1834г., Белинский признает за Грибоедовым «талант яркий, живой, свежий, сильный, могучий», восторгается богатствами языка и стиха, «гениальною живописью» поэта, художественной «самобытностью» характеров, называет Грибоедова «великим творцом». Вместе с тем критик видит в комедии массу недостатков, рождающихся, по его мнению, из самого существа пьесы-сатиры. Некоторые недостатки указаны метко и справедливо и были подтверждены последующей критикой, но большую часть сделанных упреков нельзя не признать придирчивыми и несправедливыми. Особенно резко судит Белинский о Чацком, который сосредоточивает в себе идейное содержание комедии и тем самым более всего нарушает требования «поэзии формы». Подробно рассматривая речи и поступки Чацкого на протяжении всей комедии, критик нигде не находит оправдания главному герою. Общий вывод Белинский формулирует так: «Это просто крикун, фразер, идеальный шут, на каждом шагу профанирующий все святое, о котором говорит. Неужели войти в общество и начать всех ругать в глаза дураками и скотами значит быть глубоким человеком? <…> Это новый Дон-Кихот, мальчик на палочке верхом, который воображает, что сидит на лошади… Глубоко верно оценил эту комедию кто-то, сказавший, что это горе, — только не от ума, а от умничанья. (Имеется в виду М. А. Дмитриев. — Н. П.) Искусство может избрать своим предметом и такого человека, как Чацкий, но тогда изображение долженствовало б быть объективным, а Чацкий лицом комическим; но мы ясно видим, что поэт не шутя хотел изобразить в Чацком идеал глубокого человека в противоречии с обществом, и вышло бог знает что».236 Что же касается общей оценки всей комедии, то она такова: «„Горе от ума“ не есть комедия, по отсутствию, или, лучше сказать, по ложности своей основной идеи; не есть художественное создание, по отсутствию самоцельности, а следовательно, и объективности, составляющей необходимое условие творчества. „Горе от ума“ — сатира, а не комедия: сатира же не может быть художественным произведением <…> „Горе от ума“, в целом, есть какое-то уродливое здание, ничтожное по своему назначению, как, например, сарай, но здание, построенное из драгоценного паросского мрамора, с золотыми украшениями, дивною резьбою, изящными колоннами…»237
В этих своих суждениях Белинский во многом совпадал с правеющим П. А. Вяземским, который говорил о «Горе от ума» как о произведении без действия, где «посреди глупцов разного свойства» автор вывел «одного умного человека, да и то бешеного».
Странное отрицательное отношение Белинского к грибоедовскому герою в статье 1839 г. является замаскированным обличением взглядов и поведения М. А. Бакунина и борьбой Белинского с «премухинской гармонией». В парадоксах Белинского о Чацком вызревало и некоторое рациональное зерно: борьба против «прекраснодушных» мечтателей и «романтиков» из чуждых и враждебных Белинскому социальных кругов.
Однако сам Белинский, пережив период «примирения с действительностью», вскоре после написания своей статьи о «Горе от ума» стал относиться к ней критически и 11 декабря 1840 г. писал В. П. Боткину: «…Всего тяжелее мне вспомнить о „Горе от ума“, которое я осудил с художественной точки зрения и о котором говорил свысока, с пренебрежением, не догадываясь, что это — благороднейшее, гуманическое произведение, энергический (при этом еще первый) протест против гнусной расейской действительности, против чиновников, взяточников, бар-развратников, против <…> светского общества, против невежества, добровольного холопства и пр., и пр., и пр.».238
В статье «Разделение поэзии на роды и виды» («Отечественные записки», 1841, т. XV, № 3) Белинский коренным образом и печатно изменил свою оценку «Горя от ума». Противополагая художественную комедию комедии дидактической, Белинский писал: «…Если дидактическая комедия выходит не из невинного желания поострить, но из глубоко оскорбленного пошлостию жизни духа, если ее насмешка растворена саркастическою желчью, в основании ее лежит глубочайший юмор, а в выражении дышит бурное одушевление, словом, если она есть выстраданное сознание, — то стоит всякой художественной комедии <…> Высочайший образец такой комедии имеем мы в „Горе от ума“ — этом благороднейшем создании гениального человека, этом бурном, дифирамбическом излиянии желчного, громового негодования при виде гнилого общества ничтожных людей, в души которых не проникал луч божьего света, которые живут по обветшалым преданиям старины, по системе пошлых и безнравственных правил, которых мелкие цели и низкие стремления направлены только к призракам жизни — чинам, деньгам, сплетням, унижению человеческого достоинства и которых апатическая, сонная жизнь есть смерть всякого живого чувства, всякой разумной мысли, всякого благородного порыва… „Горе от ума“ имеет великое значение и для нашей литературы и для нашего общества».239
В восьмой статье о Пушкине («Отечественные записки», 1844, № 12), писанной в период полной зрелости критической мысли Белинского, говорится: «Вместе с современным ему гениальным творением Грибоедова — „Горе от ума“, стихотворный роман Пушкина положил прочное основание новой русской поэзии, новой русской литературе <…> Несмотря на все недостатки, довольно важные, комедии Грибоедова, — она, как произведение сильного таланта, глубокого и самостоятельного ума, была первою русскою комедиею, в которой нет ничего подражательного, нет ложных мотивов и неестественных красок, но в которой и целое, и подробности, и сюжет, и характеры, и страсти, и действия, и мнения, и язык — всё насквозь проникнуто глубокою истиною русской действительности. Что же касается до стихов, которыми написано „Горе от ума“, — в этом отношении Грибоедов надолго убил всякую возможность русской комедии в стихах. Нужен гениальный талант, чтоб продолжать с успехом начатое Грибоедовым дело…»240
Таким образом в отношении общей художественной квалификации «Горя от ума» в суждениях Белинского ощущается большая устойчивость (высокая оценка языка, бытовых картин и характеров); в оценке идейного содержания пьесы и общественной роли Чацкого у Белинского наблюдаем резкий поворот от порицания к восхищению; остается неясность лишь в оценке сценического развития пьесы.
По наблюдениям С. Т. Аксакова, «русская комедия сильно занимала» Н. В. Гоголя, и «Горе от ума» оказало большое влияние на художественное сознание писателя. Свои размышления о комедии Грибоедова Гоголь изложил в статье «В чем же, наконец, существо в русской поэзии и в чем ее особенность» (в книге «Выбранные места из переписки с друзьями». СПб., 1847). Охарактеризовав ряд действующих лиц комедии, ее общественную оценку Гоголь связывает с характеристикой Чацкого: «Такое скопище уродов общества, из которых каждый окарикатурил какое-нибудь мнение, правило, мысль, извративши по-своему законный смысл их, должно было вызвать в отпор ему другую крайность, которая обнаружилась ярко в Чацком. В досаде и в справедливом негодовании противу их всех Чацкий переходит также в излишество, не замечая, что через это самое и через этот невоздержный язык свой он делается сам нестерпим и даже смешон. Все лица комедии Грибоедова суть такие же дети полупросвещения, как фонвизиновы — дети непросвещения, русские уроды, временные, преходящие лица, образовавшиеся среди брожения новой закваски. Прямо-русского типа нет ни в ком из них; не слышно русского гражданина. Зритель остается в недоумении на счет того, чем должен быть русский человек. Даже то лицо, которое взято, по-видимому, в образец, то есть сам Чацкий, показывает только стремление чем-то сделаться, выражает только негодование противу того, что презренно и мерзко в обществе, но не дает в себе образца обществу».
Общественное значение «Горя от ума» Гоголь ставит очень высоко и считает его вместе с «Недорослем» «истинно-общественными комедиями». «Нужно было много накопиться сору и дрязгу внутри земли нашей, чтобы явились они почти сами собою, в виде какого-то грозного очищения». Однако Гоголь видит и недостатки в сценическом развитии этих комедий: «Обе комедии исполняют плохо сценические условия; в сем отношении ничтожная французская пьеса их лучше. Содержание, взятое в интригу, не завязано плотно, ни мастерски развязано. Кажется, сами комики о нем не много заботились, видя сквозь него другое, высшее содержание и соображая с ним выходы и уходы лиц своих. Степень потребности побочных характеров и ролей измерена также не в отношении к герою пьесы, но в отношении к тому, сколько они могли пополнить и пояснить мысль самого автора присутствием своим на сцене, сколько могли собою дорисовать общность всей сатиры. В противном же случае, то есть, если бы они выполнили и эти необходимые условия всякого драматического творения и заставили каждое из лиц, так метко схваченных и постигнутых, изворотиться перед зрителем в живом действии, а не в разговоре, — это были бы два высокие произведения нашего гения». Здесь тонко подмечена склонность Грибоедова излагать свои художественные замыслы не в «живом действии», а в «разговорах» и даже монологах; но утверждение, будто любая французская пьеса в сценическом отношении лучше «Горя от ума», да и самое уравнение в сценичности комедий Фонвизина и Грибоедова крайне несправедливы.