{1892}. В 1916 году однополчане Зигфрида Сассуна иронизировали, что когда-нибудь они будут поездом ездить из Англии на фронт, как в мирное время на работу в контору. Годом позже один офицер подсчитал, что при достигнутых на Сомме, при Вими и при Мессинах темпах продвижения к Рейну получится выйти примерно через 180 лет. Многие шутили о том, как будет выглядеть фронт в 1950 году. Сассуну возвращение на передовую снилось еще в 1930-х годах. Айвор Герни умер в 1937 году в сумасшедшем доме, уверенный в том, что война еще продолжается{1893}. Однако в пылу битвы время сжималось. Стоило начаться атаке, как люди, еще недавно мучившиеся от страха смерти, переставали думать о чем бы то ни было, кроме непосредственного будущего. Как выразился Грейвс, “Я не хотел умирать — по крайней мере, пока я не дочитаю «Возвращение на родину»”. В результате бой приносил облегчение: как заметил один французский солдат, “атака избавляла от мук ожидания, исчезавших, стоило начаться делу”{1894}. Об этом — как и о наркотических свойствах сражений — вспоминали многие из ветеранов. Как рассказывал о своем участии в бою у леса Маметц рядовой Королевских валлийских фузилеров:
О смерти я не думал, но и сама жизнь как будто отодвинулась от меня и померкла. Я не мыслил, не чувствовал, не видел. Я двигался вперед мимо деревьев. Навстречу шли люди, неся других людей. Кто-то плакал, кто-то ругался, кто-то молчал. Они были всего лишь тенями, и я ничем от них не отличался. Живые и мертвые — все были ненастоящими… Прошлое и будущее были одинаково далеки и недосягаемы, и ни один мост желания не пересекал пропасть, отделявшую меня от того, кем я был, и от того, кем я надеялся стать{1895}.
Эти чувства, одновременно возвышенные и нездоровые, частично объясняют, почему у солдат, находившихся в самых опасных местах, реже страдал моральный дух. Для этого необходимо было, чтобы у солдата имелось время взвесить свои шансы на выживание. Бой не давал такой возможности. Вместо рациональной оценки шансов бойцы руководствовались внутренними импульсами — и в итоге сражались в полной уверенности, что лично им должно повезти.
Глава 13Дилемма победителя
Смысл сдачи в плен
Еще одной причиной продолжать сражаться было отсутствие более привлекательных альтернатив. Норман Глэдден позднее вспоминал, что он думал перед Третьей битвой на Ипре: “Если бы у меня был выбор! Но я знал, что его нет”. Но так ли это было — вот в чем вопрос. Определенный выбор у солдат, разумеется, имелся. В предыдущей главе мы рассматривали наиболее трудные варианты: дезертирство, на Западе имевшее мало шансов на успех (особенно для не владеющих иностранными языками томми вроде Эрика Партриджа, которому “даже не хватило храбрости дезертировать”){1896}, и мятеж как крайнюю форму конфликта с собственным командованием. Сюда же можно добавить самострел и самоубийство, которые, впрочем, встречались сравнительно редко: мало кто решался с гарантией причинить себе боль в настоящем, чтобы избежать возможной боли в будущем.
Между тем был и другой выход: сдаться в плен.
Именно сдача в плен определила итог Первой мировой войны. Несмотря на множество погибших, достичь “уничтожения противника”, к которому в идеале стремилась довоенная германская доктрина, оказалось невозможно. Демографические факторы предполагали, что армии могли более или менее компенсировать свои потери, получая каждый год достаточное количество новых призывников. Вот почему, хотя Центральные державы лучше умели убивать, это не гарантировало им победу. Однако существовала другая возможность — заставить врагов сдаваться в плен такими темпами, что это начнет роковым образом сказываться на боеспособности их армии.
В то время люди прекрасно понимали, что сдающиеся в плен вражеские солдаты — это хороший знак. Примерно 10 % британского фильма “Битва на Сомме” занимают кадры с пленными немцами. Интересно, что в третьей части есть эпизод, в котором британский солдат угрожает германскому пленному, хотя в основном в фильме показывают, как “раненых и деморализованных немцев” угощают выпивкой и сигаретами{1897}. В Германии, в свою очередь, выпускали почтовые открытки с пленными врагами и снимали хронику о том, как колонны пленных проходят через германские города{1898}. Особенно много значила сдача в плен на Восточном фронте в 1917 году. Именно она стала главной причиной военного поражения России. Более половины российских потерь составляли потери пленными. Высокие потери пленными были также у Австрии (32 %) и Италии (26 %). При этом в течение большей части войны для Англии, Франции и Германии этот показатель был заметно ниже. Потери пленными составляли лишь 12 % французских потерь, 9 % германских и 7 % британских.
Как показывает график на рисунке 17, германские солдаты начали массово сдаваться только в августе 1918 года. По одной из оценок, в период с 18 июля до прекращения огня оружие сложили 340 тысяч немцев{1899}. С 30 июля по 21 октября — то есть меньше чем за три месяца — одни только англичане взяли в плен 157 047 германских военнослужащих. Между тем за всю предшествующую часть войны количество немцев, захваченных англичанами в плен, составило всего 190 797 человек. Только за последнюю военную неделю сдались 10 310 немцев{1900}. Это явно показывало, что война заканчивается. При этом статистика по погибшим выглядела совсем иначе. За последние три месяца боев погибли 4225 британских офицеров и 59 311 солдат, в то время как германские потери убитыми в британском секторе составили 1540 офицеров и 26 688 солдат{1901}. Другими словами, проигравшие убивали по-прежнему вдвое эффективнее, чем победители. Но вот по пленным Германия, очевидно, уступала. Это невозможно объяснить, просто сославшись на то, что немцы “устали от войны”, “были деморализованы” или “страдали от голода и холода”. Необходимо также учитывать их отношение к противникам, которым можно было сдаться, и реакцию самих противников на сдачу в плен.
У нежелания солдат на Западе сдаваться были весомые причины — причем дело было не только в дисциплине и боевом духе. Сдаваться в плен на Западном фронте было опасно. В сущности, в течение большей части войны солдаты чувствовали, что сдача в плен была связана с бóльшими рисками, чем боевые действия.
Таблица 42. Военнопленные (1914–1918 гг.)
прим. При подсчете греческих пленных учтены также пропавшие без вести, поэтому показатель, вероятно, завышен. Румынские данные очень неточны.
источники: War Office, Statistics of the Military Effort, pp. 237, 352–357; Terraine, Smoke and the Fire, p. 44.
В чем заключалась опасность сдачи в плен? Дело в том, что во многих случаях по обе стороны фронта солдат убивали не только при попытке сложить оружие, но и уже после того, как они сдавались. Это почти забытое сейчас явление, вероятно, можно назвать самыми значимыми “зверствами” Первой мировой войны. Пока подобные случаи имели место — и о них было хорошо известно на фронте, — у солдат существовал серьезный стимул не капитулировать. Именно поэтому они часто продолжали сражаться даже в отчаянном — а иногда и в безнадежном — положении. Если бы в 1917–1918 годах было безопаснее сдаваться, возможно, многие предпочли бы избежать ужаса битв, происходивших в эти годы. Однако сдаваться было опасно, и это затягивало конфликт. Как только немцы перестали бояться плена, война закончилась. Если бы французы и англичане весной 1918 года стали массово сдаваться в плен, Людендорфу можно было бы простить все его стратегические упущения.
Рисунок 17. Немецкие военнопленные, взятые англичанами во Франции (июль 1917 — декабрь 1918 г.)
источник: War Office, Statistics of the Military Effort, p. 632.
Лучше понять проблему сдачи в плен — одну из вечных проблем военного дела — нам поможет несложная теоретическая игра. Заменим дилемму узника дилеммой победителя: взять в плен или убить. Итак, победитель сражается с врагом, который пытался его убить, но вдруг предпринимает попытку сдаться. Если это не обманный маневр, тогда правильно будет взять его в плен и отправить в тыл в лагерь военнопленных. Так поступить разумно по четырем причинам. Пленного можно использовать как:
a) источник информации;
б) рабочую силу;
в) заложника;
г) пример для его товарищей (если хорошее обращение с ним может убедить их сдаться).
Во время Первой мировой войны особенно важными считались первый и второй из этих пунктов. Захваченных немцев допрашивали в целях получения сведений о противнике, и Хейг серьезно полагался на результаты этих допросов{1902}. Кроме того, военнопленные были полезным источником дешевой рабочей силы, которой во время войны постоянно не хватало. Хотя Хейг поначалу выступал против содержания пленных во Франции в этом качестве, правительство в итоге одержало над ним верх. К ноябрю 1918 года военнопленные составляли 44 % рабочей силы БЭС. Формально Гаагская конвенция о законах и обычаях сухопутной войны запрещала привлекать их к работам, которые при этом “не должны иметь никакого отношения к военным действиям”, однако в реальности провести четкую границу было невозможно. В итоге термин “подготовительные работы” стали толковать крайне гибко (французы даже направляли пленных копать траншеи)