{1903}. Размещение пленных менее чем в 30 километрах от линии фронта вызвало в январе 1917 года протесты германского правительства, которое в свою очередь приняло ответные меры, переместив британских пленных ближе к германским позициям во Франции и Польше{1904}. Пленных также использовали как заложников: немцы размещали лагеря в Карлсруэ, Фрайбурге и Штутгарте, чтобы они служили “громоотводами”, предохраняющими от бомбардировок{1905}. Однако четвертому аргументу в пользу взятия в плен уделялось меньше внимания. Распространять информацию о том, что с пленными относительно неплохо обращаются, никто особо не старался.
Как выглядят аргументы с другой стороны — то есть против взятия пленных? Во-первых, противник мог блефовать. Во время Первой мировой командиры постоянно предупреждали об этом солдат: враг притворялся, что сдается, атакующие расслаблялись и ослабляли бдительность, и тут скрывавшиеся до этого момента солдаты противника открывали огонь. Именно это произошло в сентябре 1914 года на реке Эна с британскими солдатами, которые были убиты, потому что поверили ложной капитуляции{1906}. Лейтенанту Дублинского фузилерского полка Луи Дорнану на Сомме немцы, сделавшие вид, что сдаются, “выстрелили прямо в сердце”{1907}. Впрочем, иногда никакого вероломства не предполагалось — просто часть солдат сдавались, а их товарищи в это время продолжали сражаться. Так, в 1917 году при Бюлькуре австралийский офицер по фамилии Боумен приказал своим солдатам сложить оружие и сам сдался в плен. “Когда его уводили два германских солдата, наши ребята застрелили их обоих. Они также угрожали застрелить и самого лейтенанта Боумена”{1908}. Бывало и наоборот — так, подполковник Грэм Сетон-Хатчинсон якобы застрелил 38 своих подчиненных за попытку сдаться в плен, а потом продолжил стрелять по немцам{1909}.
Другими словами, брать противника в плен было рискованным делом{1910}. Вдобавок транспортировать пленных в тыл тоже было непросто. Во время Первой мировой в армии считали, что на каждых десять транспортируемых должно были приходиться от одного до двух конвоиров{1911}, которых приходилось забирать с передовой. Проблема осложнялась, если пленники были ранены и не могли передвигаться самостоятельно. Поэтому проще всего было пристрелить пленного и забыть о нем. В конце концов, если бы он не сложил оружие, его все равно убили бы, а пока он сражался, он, вполне возможно, убивал и сам. Однако, хотя расстрелы пленных решали эту проблему, они противоречили международному и военному праву — а точнее Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны. Ее статья 23 (в) запрещает “убивать или ранить неприятеля, который, положив оружие или не имея более средств защищаться, безусловно сдался”, а статья 23 (г) запрещает “объявлять, что никому не будет дано пощады”{1912}. К тому же убийство пленных имело отрицательные последствия: враги, которые могли бы сдаться, сопротивлялись до последнего. Это порождало дилемму победителя: принять сдачу в плен со всеми ее непосредственными рисками или убить сдающегося, увеличив вероятность ожесточенного сопротивления в дальнейшем — и, соответственно, риски для своей стороны в целом.
Взаимные обвинения
Незаконную и в конечном счете неразумную практику не брать пленных первыми внедрили немцы. Так, в дневнике Фалештейна, солдата 34-го фузилерского полка, говорится, что 28 августа 1914 года был отдан приказ добивать французских раненых, которые сдались в плен. Примерно тогда же унтер-офицеру Гётче из 85-го пехотного полка, находившегося под фортом Кессель рядом с Антверпеном, его капитан приказал англичан в плен не брать. Германский военный врач отметил в своем дневнике 31 августа, что бойцы саперной роты перекололи штыками французских раненых. О том, что в конце сентября французских пленных убивали, даже писала (под заголовком “Славный день нашего полка”) одна из силезских газет{1913}. Солдаты в этих случаях, скорее всего, следовали устным приказам, аналогичным тем, которые получили 112-й и 142-й пехотные полки. Согласно записи в дневнике одного из германских солдат от 27 августа, “всех французских пленных и раненых расстреливают, потому что французы увечат и мучают наших раненых”. Определенно, об этом ему сообщили его начальники. Еще один призывник, по имени Доминик Рихерт, подтвердил, что его полку (112-му пехотному) было приказано убивать пленных. Интересно, что, по его словам, этот приказ не понравился многим — но далеко не всем — военнослужащим{1914}.
Так продолжалось в течение всей войны. В марте 1918-го Эрнст Юнгер писал о том, как ординарец роты другого офицера застрелил “больше десятка” английских пленных, которые “мчались с поднятыми руками в тыл через первую волну атакующих”. Отношение Юнгера к этому было неоднозначным. “Убивать беззащитных — низость, — писал он. — Для меня самым отвратительным на войне были застольные герои, рассказывавшие с жирным смешком известную историю о расправе над пленными: «Слышали, как с ними разделались? Так и надо!»” При этом он считал себя “не вправе винить солдат за кровожадность”{1915}.
Проще всего было бы пополнить этими эпизодами список “германских гнусностей” (Schrecklichkeit). Но поступить так было бы несправедливо — ведь державы Антанты не замедлили ответить врагу в том же духе. Карл Краус писал об этом в “Последних днях человечества”. В 14-й сцене V акта германские офицеры приказывают своим солдатам убивать французских пленных при Саарбурге. В следующей сцене уже французские офицеры обсуждают убийство 180 германских пленных под Верденом{1916}. Как это часто бывает у Крауса, наиболее гротескные моменты оказываются ближе всего к правде.
В 1922 году бывший военный врач Август Галлингер, преподававший с 1920 года философию в Мюнхенском университете, опубликовал книгу под названием “Контрудар”, в которой собрал свидетельства зверств, совершавшихся союзниками в отношении германских пленных{1917}. Большинство историков склонны игнорировать его работу, считая ее неуклюжей попыткой отбиться от аналогичных обвинений, звучавших во время войны в адрес немцев. Однако в действительности то, что писал Галлингер, заслуживает внимания.
Галлингер служил в баварской армии и в плен к французам попал — как и многие другие немцы — в конце войны (в сентябре 1918 года). О своем собственном опыте он почти не пишет, хотя ему хватило честности отметить, что лично он ни разу не видел, чтобы пленных убивали. Впрочем, как мы увидим дальше, на этом этапе конфликта инциденты такого рода, по-видимому, стали случаться реже (что, вероятно, немало способствовало готовности немцев сдаваться).
После войны Галлингер начал собирать свидетельства других пленных. Они производят жуткое впечатление. Разумеется, зачастую речь в них идет о вещах, которые случаются в горячке боя в ходе любого конфликта. Однако многое нельзя назвать иначе чем хладнокровной жестокостью. Французы нередко приканчивали раненых солдат противника. Карл Альфред фон Мельхорн рассказывал, как ворвавшиеся в окоп с обеих сторон французы “принялись безжалостно добивать раненых штыками и прикладами. Лежавшим рядом со мной товарищам пробивали черепа. Я спасся только потому, что притворился мертвым”{1918}. Йохан Ш. из Дортмунда вспоминал, как “французские солдаты, направлявшиеся на передовую, выкладывали пятерых или шестерых тяжелораненых немцев в ряд и с удовольствием расстреливали несчастных. Командира роты добили двумя ударами в голову”{1919}. По словам Галлингера, такое поведение не было спонтанным: 151-я французская дивизия специально направляла “чистильщиков” добивать раненых врагов, потому что якобы “германские солдаты часто сначала поднимали руки и сдавались в плен, а потом стреляли в спину французам”{1920}. Впрочем, убивали не только раненых. Йон Бём из Фюрта сообщил: “К нам подошел французский сержант и спросил, кто мы. Один из нас ответил: «Баварцы». После этого сержант сразу же убил его выстрелом в голову. Точно так же он поступил еще с несколькими пленными”{1921}. В октябре 1914 года, по свидетельству унтер-офицера Фейльгенгауэра, “150 бойцов 140-го пехотного полка были перебиты после сдачи в плен”. “Спаслись только 36 человек. Все это происходило в присутствии французского офицера”, — утверждал он{1922}. Еще один германский солдат говорил, что один из французских офицеров стрелял в него, когда пленных вели через французские позиции{1923}. Макс Эмиль Рихтер из Хемница вспоминал, как французы приказали ему и его товарищам “бросить оружие и залезть в небольшую траншею, а когда мы стали спускаться туда, начали по нам стрелять, так что мы попадали друг на друга. Всех, кто подавал признаки жизни, били прикладами и кололи штыками… Я был ранен пулей в легкое и по касательной в голову…”