— К-куда? — прорычала оборотниха. — Мя-со…
Хотя, если поедать все, что видишь…
Амилия резко дернула Яна за руку, и они понеслись по галерее.
— П-помнишь, куда бежать?
— Неважно!
И то верно. Одну дверь они захлопнуть успели, но разраженная Ева разнесла ее лапами в считанные секунды. О вторую преграду запнулась ненадолго.
— Мр-р… Ян, впусти меня! — в пробитую когтем щель заглянул зеленоватый, нечеловеческий глаз.
— Извини, Ева. Только если подстрижешь когти и подпилишь зубы.
— Я с-сама войду-у-у…
И ведь войдет. Толстенная дверь, окованная бронзой, содрогнулась от тяжелого удара. Потом треснула поперек. Туда! Нет, сюда… Здесь провал. Назад! Уже знакомый деревянный пол башни, источенный до ветхого кружева жучками.
— Я пробегу по центру… Я легкая, — вдруг, задыхаясь, воскликнула Амилия. — А ты по краю, где покрытие надежнее, а то она… догадается…
Сначала самому Яну нужно было догадаться, о чем спутница толкует. А потом ужаснуться:
— Да ты что! Там даже ты не пробежишь… Лучше я прыгну.
— Не допрыгнешь! — она уже бежала, как задумала.
Чистой воды безумие. Но когда тебе в спину дышит разозленный оборотень, то на многие вещи смотришь проще. И все равно они оба ошиблись.
От одной двери до другой шагов двадцать.
Амилия действительно легко проскочила дальше середины, а Ян пробежал примерно столько же по краю, когда Ева догнала их и рванула следом. Раздался чудовищный треск. Отчаянно взвыл оборотень. Ян почувствовал, как содрогнулся и стал крениться пол и под его ногами. Цепляться было не за что. Яна и Амилию потянуло к пролому в центре, в который уже ухнула воющая Ева. Амилия вскрикнула, упав на колени и тоже пытаясь ухватиться за расползающиеся перекрытия.
Вниз они провались одновременно.
Зато за это время тяжелая обортниха проломила и следующий этаж и глухо выла где-то внизу. А Амилия и Ян распластались по краям нового пролома, тяжело дыша. Сыпалась труха и каменная крошка. Пахло гнилым деревом и пылью. Оброненный фонарь гонял голубоватый луч по пятнистой стене. Второй фонарь провалился к Еве и лежал неподвижно.
— Прекрасный план… — пробормотал Ян, пытаясь собрать трясущиеся конечности.
— Ева! — Амилия подползла к краю пролома, пытаясь рассмотреть что-нибудь в темноте.
Ей навстречу выпрыгнуло с негодующим воем перепачканное грязью и паутиной чудовище, щелкнуло оскаленной пастью. Амилия живо отпрянула.
— Ну, во всяком случае, она не слишком пострадала, — Ян перекатился к стене, где пол казался прочнее.
Итак, что мы имеем? Обе двери, что вели наружу остались этажом выше, а значит на недосягаемой высоте. На том этаже, куда провалились Ян с Амилией выхода не было вовсе. Здесь вообще ничего не было, кроме остатков перекрытий пола, в центре которого зияла здоровенная дыра. Оттуда доносилось гневное подвывание и цокот когтей. Кажется, там тоже не нашлось выхода…
— Дотянешься до фонаря?
— Попробую.
Амилия подцепила фонарь, потом осторожно посветила в дыру. Голубоватый луч обежал периметр помещения, скорее всего очередного склада. И зацепился за массивную дверь. Что ж, это уже лучше… Правда спуститься и воспользоваться ею они не смогут, пока Ева не успокоится и вновь не станет разумным существом. К счастью, оборотень уже настолько утратил способность мыслить по-человечески, что на дверь даже не обратил внимания.
— Придется ждать до утра.
Некоторое время они сидели по краям пролома, друг против друга, прислушиваясь к мечущейся внизу оборотнихе. Поначалу можно было и наблюдать за ней, но раздраженная тварь гоняла по полу оброненный фонарь до тех пор, пока тот не разбился. Осталось только угадывать, где она сопит.
— Хорошо бы костер развести…
— Ни в коем случае.
— Ночью может быть холодно.
— Держи, — Ян стянул и бросил девушке свою куртку.
— Спасибо, — Амилия отнекиваться не стала, явно озябнув от переживаний. Лучше бы было, конечно, подобраться к ней и согреть в теплых и мужественных объятиях, но в этом случае они рисковали оказаться в крепких и когтистых объятиях третьего члена их незадачливой команды, скучавшего внизу.
М-да… Когда заняться особо нечем, то и время тянется безразмерно. Они повозились, устраиваясь поудобнее. Обменялись ничего не значащими взглядами и улыбками. Внушительно помолчали, вслушиваясь в пыхтение и скрип когтей оборотнихи. Поглазели на пробитый потолок. Насладились обществом тощей крысы, самоуверенно пробежавшей вдоль стены…Ян даже подразнил Еву, но быстро соскучился. А может, присутствие Амилии сильно мешало наслаждаться процессом.
— Скажи, а зачем тебе все-таки нужна первая башня?
Амилия отозвалась не сразу. Ян уже перестал ждать ответа, когда она произнесла задумчиво:
— Мне кажется, что там должна лежать одна потерянная вещь.
— Какая?
— Если я найду ее, то покажу.
— А я уж думал, что ты тоже хочешь избавиться от проклятого дара.
— Нет! — она удивлено подняла свои большущие глаза. Даже в темноте было заметно, как они блестят. — Почему? Если я могу помогать людям, то зачем же… — девушка смолкла растерянно.
— Мне показалось или он действительно причиняет тебе боль?
— Это не имеет значения, — и все же она невольно поежилась.
— С какой стати ты решила, что у тебя есть дар? Поверь, я не пытаюсь снова обидеть тебя, просто интересно, зачем ты стремишься к тому, от чего нормальные люди шарахаются?
— А как ты понял, что у тебя есть дар?
— Мне сказали.
— Кто?
— Моя мать. Она каждый день давала мне фломастеры, бумагу и уходила на работу. Я нарисовал очень много разных картинок. С небом, домами, деревьями, людьми и машинками… Как все дети. Мать обратила на них внимание лишь однажды, когда стопка дурацких рисунков рассыпалась по комнате от сквозняка… Следующее утро я встретил в приюте.
Над разломом повисла гнетущая тишина. Или она показалась такой только Яну? Во всяком случае, он не удержался от пояснения:
— Ни на одной картинке я не изобразил солнца. Мать заявила, что я чудовище.
— И ты поверил?
— Ну, я был тогда ребенком. Дети доверчивы.
— И очень восприимчивы. Знаешь, ведь никто не знает, как это происходит… Наверное, надо очень сильно не любить ребенка, чтобы он перестал верить в солнце. И если ему не встретится никто, кто вернет ему надежду, то он обречен стать…
— …гореломом, — закончил Ян сухо. — Не ты первая, кто проводит параллель между солнцем и любовью.
Амилия тихо засмеялась:
— А ты надеялся услышать из моих уст свежую истину?
— Вдруг ты знаешь?
— Нет. Но я знаю, что нет никого, кто не мог бы любить. Есть те, кто не хочет или ленится. Есть те, кто страшится. Но всегда найдутся те, кто готов рискнуть.
— А есть те, чья любовь несет беду.
— Когда женщина ждет ребенка, она не уверена, что тот будет счастлив. Она знает, что жизнь непредсказуема и в ней полно бед. Так что же, она обрекает его на несчастья, рожая?
— А стала бы она его рожать, если б знала, что он обречен на несчастья?
— Ты не так спрашиваешь. Лучше спроси так: а перестала бы она его любить, если бы знала, что он обречен на несчастья?
— Иногда несчастье так велико, что человек не в силах с ним сражаться.
— «Если вы считаете свою беду неодолимой…» — с неясным выражением процитировала Амилия. — Разбивая беду, ты не уничтожаешь ее, а множишь. К тому же, хоть скала и сокрушит волну, но однажды распадется сама… Лишь океан поглотит волну без остатка.
— Если пропускать через себя все, то недолго протянешь.
— Зато боль разделенная — вдвое меньше.
— То есть ты обрекаешь того, кого любишь разделять страдания? Вместо того чтобы оберегать его от них?
Девушка промолчала. Пауза была невелика, но показалось насыщенной и многозначной. Не для Яна — для его собеседницы. Что-то Амилия переживала в этот миг, сильно далекое от настоящего момента.
— Скажи, а твой жених ушел поэтому? Надоело делить боль?
— Муж, — поправила Амилия. — Откуда ты…
— Видел кольцо в чашке.
— Мы оба решили расстаться. Ему не нравилось то, что я делаю. Он не мог видеть, как мне бывает плохо.
— Не хотел видеть, как тебе плохо? А пристрелить из жалости он тебя не предлагал? — избавиться от привычки уязвлять не так-то просто. Ян спохватился лишь, когда едкая фраза сорвалась с языка.
Амилия зябко повела плечами и поплотнее завернулась в куртку:
— Он хороший человек, просто не всем хватает выносливости.
— У тебя любопытное представление о хороших людях.
— Либо наивна, либо идиотка? — поддразнила она издали. — Я не наивна. Просто можно предпочитать видеть только хорошее, а можно только плохое. Как кому удобнее.
— В детстве я думал, что это такое наказание. Что я веду себя настолько плохо, что даже солнце не хочет смотреть на меня. С годами я убедился, что так оно и есть.
Амилия не улыбнулась в ответ. Она смотрела на Яна с другого края разлома испытующе и, как ему померещилось, с сочувствием. Это было не очень уютно и незнакомо — ощущать себя объектом чьего-то сострадания. Вот только жалости ему не хватало!
— А еще позже я понял, что это удобно и к тому же выгодно. Таким, как я неплохо платят.
Бравада не удалась. То ли обстановка действовала, то ли усталость, но прозвучало неубедительно.
— Ты извини меня, — Амилия все еще неотрывно смотрела на Яна издали.
— За что?
— Я сказала тогда, что ты ничего не сможешь найти в башнях.
— А теперь думаешь, что найду?
— Не знаю.
Что ж, в определенной степени обнадеживает.
— А я бы хотел знать, станет ли кто-нибудь искать нас или мы тут сгинем бесследно? — Ян попытался умоститься на жестком и холодном полу поуютнее. Доски угрожающе затрещали. Цокот когтей внизу выжидающе затих.
— Станут, — голос Амилии дрогнул и она ссутулилась, погрузившись в ворот большой для нее куртки. Только темный стриженый затылок виднелся.
Недовольно заворчала разочарованная Ева. Вот ее-то точно станут искать, но определенно не в Замке.