- Есть прелестная новелла, Глеб Витальевич... Некий министр мечтал узнать от могущественного лорда-канцлера, кто будет венценосным преемником больного короля. Лорд-канцлер спросил министра: "Вы умеете хранить тайну?" Тот, обрадованный, ответил: "Конечно!" И лорд-канцлер сказал: "Я - тоже".
Глазов посмеялся вместе с Вуичем, спросил разрешения покинуть кабинет, отсутствовал не более десяти минут и вернулся с папкой, набитой вырезками из газет, одними лишь вырезками - ни рапортов агентуры, ни перлюстрации корреспонденции. Глазов угадал взгляд Вуича:
- Здесь - главное, Эммануил Иванович. Я хочу обратить ваше внимание на те статьи, которые Ленин опубликовал, приехав в Россию из эмиграции. Он восьмого ноября приехал, а уже через два дня "Новая жизнь" начала публиковать его очерк "О реорганизации партии". Через четыре дня он напечатал там же "Пролетариат и крестьянство". Через пять - "Партийная организация и партийная литература". Через восемь - "Войско и революция". Через тринадцать - "Умирающее самодержавие и новые органы народной власти". Через пятнадцать, - монотонно, где-то даже ликующе продолжал Глазов, - "Социализм и анархизм". Через двадцать пять - "Социализм и религия". Вы вправе спросить меня, отчего я вычленил именно эти семь работ, Эммануил Иванович...
Вуич поломал глазовскую въедливую монотонность:
- Оттого, что это - программа, я достаточно внимательно слушал вас...
- Изволите ознакомиться с выжимками?
- Бог с ними... Ваши соображения? - несколько раздраженно спросил Вуич.
- Соображения я высказал, Эммануил Иванович... Что же касается предложений, то они сводятся к тому, чтобы - по возможности массово - изъять социал-демократов большевистского направления, ликвидировать их опорные базы...
- Что вы, право, в большевиков уперлись, Глеб Витальевич?! Меньшевики лучше, по-вашему? Плеханов с Аксельродом союзники нам?!
- Плеханов с Аксельродом нам не союзники, а враги, но они устали, Эммануил Иванович, они старые люди, прожившие жизнь в эмиграции. Им легче принять Думу, высочайший манифест, эволюцию, предложенную государем. Они хотят жить без филерского наблюдения, они хотят выступать с думской трибуны, они ведь с Бебелем дружны, с д е п у т а т о м рейхстага Бебелем, с тем Бебелем, который заседает в одном зале и с кайзером и канцлером Бюловом.
- Нет, нет, Глеб Витальевич, вы сами напугались и меня желаете напугать... Ленин... Я понимаю - Милюков, его Россия знает, тоже ведь не сахар, тоже против нас пописывает; Гучков, хоть и наш, а кусается; понимаю - Чернов с Гоцем: террор, плащ и кинжал, студенты хлопают. Но Ленин? Нет, Глеб Витальевич, нет!
- Позвольте не согласиться, Эммануил Иванович... Мы эдак уподобимся тем, кто Чехова чуть не до смерти к юмористам приписывал, а Горького рассматривал как салонное украшение, босяцкого хама. Мы, увы, считаемся лишь с теми, кого сами же и создаем... А коли с о з д а л о с ь само по себе, без нашей помощи? Мы слишком подчиняем себя очевидностям, сиюминутности, а ну - вдаль заглянуть в завтра?
- Поэты смотрят "в завтра", Глеб Витальевич, нам бы "сегодня" охватить, вот бы сейчас управиться...
- Мне, видимо, разумнее согласиться, дабы не потерять вашего ко мне постоянного благорасположения, однако позволю заметить: я одинок, я не тревожусь по завтрашнему дню, а у вас семья, внучки у вас. Я поднял дела из архива, Эмманул Иванович, двадцатилетней давности дела... Так ведь там про Плеханова писали в положительных тонах, как про человека, который выступает против злоумышленников от народовольческого террора... Мы ведь тогда "Коммунистического манифеста" не страшились, полагая, что сие - средство для шельмования "Черного передела"... Если не у л о в и т ь вначале - потом не охватишь, Эммануил Иванович, потом только регистрировать придется, регистрировать и просить у премьера войско - полиция не удержит.
- Ну хорошо, составьте предложение, - сказал Вуич.
- Предложение готово, - ответил Глазов и достал, будто фокусник, из вороха вырезок лист бумаги с напечатанным машинописным текстом: фамилия Глазова там не значилась, подписать документ следовало Вуичу.
Эммануил Иванович раздраженно пробежал текст. При этом размышлял: "Все об истории думают, о своей в ней роли... Работали б злее, не надо было б про историю-то думать, она крутых помнит, крутых и рисковых".
Документ тем не менее подписал и сразу же отправил с нарочным в судебную палату, прокурору: "Немедленно арестовать Ульянова-Ленина Владимира Ильича, осмелившегося напечатать и распространить прямой призыв к вооруженному восстанию". Также было предписано арестовать редактора "Молодой России" Лесневского.
...Именно поэтому филеры дежурили на вокзалах в "Вольном экономическом обществе" и Технологическом институте, где особенно часто встречались большевики. Однако на фотографиях Ленина, розданных им, был человек с аккуратно подстриженными усами, с маленькой бородкой, не могли же они думать, что мастеровой, квалифицированный, судя по барашковой шали, в больших очках, заросший рыжеватой щетиной, в ушанке, низко надвинутой на ши-шкастый, крутой лоб, и есть тот самый государственный преступник, которого предписано немедленно заарестовать и доставить на Гороховскую.
...Квартиру на Надеждинской п а с л и, - наметанный глаз определил сразу: "гороховые пальто" мешали дворникам, угощали папиросками, алчуще выспрашивая сплетни.
Ленин сменил пролетку - благо, багажа нет, портфельчик с рубашкой и несессером, никакого подозрения у кучера, - отправился на Фонтанку: возле газеты тоже т о п а л и.
"Свобода, - подумал он, - прекрасная российская свобода, пожалованная государем. Ничего другого не ждал, а все равно обидно. Я-то перетерплю, а вот иные могут не выдержать; Георгий Валентинович пролетки менять не станет. А мне еще и по проходным придется побегать, на Пантелеймоновской прекрасный двор, любой пинкертон отстанет".
Поднял голову, снял очки, начал ловить языком снег: пушинки были мягкие, мгновенный холод сменялся теплом.
"А все равно Россия! - Радость поднялась в нем неожиданно. - Все равно дома!"
На конспиративной квартире его встретила дочь хозяйки, приложила палец к губам:
- Тише, товарищ Петров, тише, там какой-то тип пришел, по виду явный барин, но назвал пароль... Посмотрите в скважину - не шпик ли.
Ленин на цыпочках прошел к двери, опустился на колени: у стола, просматривая газету, сидел член ЦК Румянцев - борода расчесана у парикмахера, костюм серый, в искорку; квадратный галстук, высокий, по последнему венскому фасону, воротничок.
Ленин поднялся, шепнул девушке: "Наш", распахнул дверь.
- Дозвольте, хозяин-барин?
Румянцев вздрогнул; не поздоровался даже, выпалил:
- Вас начали искать, Владимир Ильич!
- "Начали"? Мне сдается, не прекращали. Что нового, рассказывайте.
- Нет, вы поймите: "Новая жизнь" блокирована филерами, за Красиным и Литвиновым топают постоянно, я с трудом оторвался.
- Но оторвались же. - Ленин начал раздражаться. - Вы ждали, что нас будут встречать цветами?
- Владимир Ильич, ночью арестовали Лесневского...
Лицо Ленина сразу же изменилось, обозначились морщины.
- Ему уже предъявлено обвинение?
- Да.
- Надо немедленно добиться его освобождения.
- Подскажите как? - ответил Румянцев хмуро. - Залог полиция отказалась принять, они, видимо, будут готовить процесс... Вообще по нынешней обстановке следовало бы вам чуть смягчить тон выступлений...
Ленин изумился:
- Что значит с м я г ч и т ь? Я не совсем вас понимаю. Исключить определения вроде "разлагающееся самодержавие"? "Черносотенцы"? "Министр-клоун"? Тогда рабочие вывезут нас на тачке, и правильно поступят. Смягчают дипломаты. А мы не дипломаты, мы - партия класса, нам следует обнажать существо вопроса, мы обязаны говорить в с ё о б о в с е м.
- Вы не оставляете ни малейшего шанса на то, чтобы сговориться.
- А вы видите хоть проблеск желания, чтобы сговориться? Я готов кардинальным образом пересмотреть свой стиль, если увижу хоть малейшую надежду на мирное решение вопроса. Где эта надежда? Лесневского посадили, наши газеты запрещают, вожди партии живут нелегально, от филеров по проходным, словно зайцы, бегают. Я уж не говорю о двенадцатичасовом рабочем дне, о нищете мужика - что-нибудь делается, чтобы изменить положенно народа? Разогнали бюрократов? Посадили на скамью подсудимых расстрельщика Дубасова? Побойтесь бога, товарищ Румянцев, о какой надежде вы говорите?! Неужели вы и впрямь думаете, что Витте и Трепов намерены сговариваться с нами?! Они нас и в расчет не берут! Они наивно полагают, что комбинации в кабинете спасут положение, они совершенно игнорируют народ, сто пятьдесят миллионов, они и г р а ю т в политику, а ее, политику-то, делать надо, убежденно, трезво, опираясь на интересы того нового, что определяет общество. Впрочем, что это я... Так... Лесневский сидел до этого?
- Нет.
- Ай-яй-яй. Бедняга. Не развалится?
- Трудно сказать.
- Его обвиняют именно в том, что он меня напечатал?
- Да.
- Значит, коли я приду в полицию, его освободят?
- Если вы придете в полицию - вас укокошат.
- Ну уж так сразу и укокошат...
- Не знай я вас, подумал бы: кокетничает Ленин. Ведь сейчас все ваши статьи по прокламациям расходятся, вас вся Россия читает, вынесло вас, Владимир Ильич, наверх вынесло, на всеобщее обозрение.
Ленин поморщился:
- Только патетики не надо бы, а? Вы же цекист, а не Гиппиус... Вот что... Давайте-ка свяжемся с Красиным, подумаем, кого из серьезных адвокатов можем отправить сегодня же, сейчас, немедля в охранку. Разговор должен быть таким: "Ежели вы не выпускаете Лесневского до суда, мы начинаем кампанию, неслыханную ранее по громкости, о том, как полиция нарушает манифест о свободе печати. И это никак не поможет предвыборной кампании в Государственную думу, это очень повредит вашим, сиречь правительственным, правым, черносотенным, кандидатам, и на этой кампании мы вместо од