- На Руси вечен лишь символ самодержавия, хозяин, государь.
- И я о том, - ответил Столыпин и, резко распрямившись, сказал: - Пойдемте чай пить, Ольга Борисовна заждалась.
Когда Герасимов поднялся, Столыпин взял его под руку и тесно приблизил к себе:
- Только встретив опасность лицом к лицу, государь даст мне право свободно работать в Финляндии и ужесточить до необходимой кондиции репрессалии против поляков. Эти две позиции я без вашей помощи не решу. Понятно?
...После того как в ЦК эсеров - с подачи Азефа - начались дискуссии по поводу возобновления организованного террора, когда горячие головы взяли верх над теоретиками, когда была единодушно проголосована резолюция о поручении члену ЦК Азефу ("честь и совесть партии") взять на себя подготовку покушения на Столыпина, он выдвинул два условия: во-первых, члены боевой организации отчитываются перед ним в каждом шаге и, во-вторых, все финансы переходят в его полное распоряжение - такое гигантское дело требует безотчетного доверия. Проголосовали: восемь - за, три - против; прошло.
Встретившись с Герасимовым (приехал на конспиративную квартиру прямо с заседания ЦК, ощущая нервическую радость из-за этого, некое приближение к ницшеанскому идеалу - всепозволенности), Азеф сразу же взял быка за рога:
- Александр Васильевич, чтобы я смог провести операцию так, как она задумывалась, отдайте кого-нибудь из генералов, иначе мне будет трудно поддерживать авторитет.
Герасимов словно бы пропустил его слова мимо ушей, только рассеянно кивнул и, подвинув бутылку шартреза, самого любимого ликера Азефа, предложил:
- Угощайтесь, Евгений Филиппович.
- Вы не ответили, Александр Васильевич. Да или нет?
- Угощайтесь же, - настойчиво повторил Герасимов, - на здоровье...
Азеф насторожился:
- Что, в доме есть еще кто?
Герасимов покачал головою, вздохнул чему-то, досадливо повторил, не отрывая взгляда от лица Азефа:
- Угощайтесь же...
Азеф наконец понял; поднялся, не спросив разрешения, прошел по квартире, вернулся, налил себе шартреза не в бокал, а в чайный стакан, жадно высосал его, загрыз яблоком и только после этого закурил дамскую тоненькую папироску с длиннющим мундштуком желтоватого китайского картона.
...В девятьсот шестом Герасимову пришлось отдать ему генерала Мина.
Георгий Александрович Мин, женатый - по злой иронии судьбы - на княгине Екатерине Сергеевне Волконской, родственнице прославленного декабриста, был героем подавления Декабрьского восстания в Москве. Накануне отправки его лейб-гвардии Семеновского полка во взбунтовавшуюся первопрестольную пришел к Дурново, просить о подкреплении. Тот покачал головой:
- Никаких подкреплений вам не нужно. Решительность нужна. Не допускайте, чтобы на улицах собирались группы даже в три человека. Коли откажутся разойтись - не сюсюкайте, а стреляйте на месте. И артиллерию разверните. Бейте не только по баррикадам, но и по домам, что стоят рядом, по фабрикам, занятым революционерами, по гостиницам, где устроили штабы революционеры.
- А если в гостиницах находятся штабы умеренных партий? - спросил Мин. Те, что придут в Думу?
- В Думе не будет партий, - отрезал Дурново. - Каждый избранный будет голосовать по собственной совести. Россия никаких партий не принимала и не примет.
(Именно тогда Герасимов впервые подумал, что министр Дурново еще меньше готов к новому этапу развития России, чем он сам.)
Мин прославился кровавым террором; восстание подавил; был переведен в свиту его императорского величества; началось стремительное восхождение новый любимец государя; Герасимов закрыл глаза на то, как Азеф готовил акт; пусть; эсерка Зинаида Васильевна Коноплянникова убила его на платформе железнодорожной станции Новый Петергоф; на допросах молчала; повесили в Шлиссельбурге.
Рассказав Герасимову в лицах о прошедшем только что заседании ЦК, Азеф много смеялся, шутил, пил стакан за стаканом, потом вдруг тяжело обвалился на хрупкую спинку ампирного диванчика и, протрезвев, тихо сказал:
- А ведь за мною смерть каждый миг ходит... Я ее вижу, когда резко оборачиваюсь... И всегда в разных обличьях: то Сазонов, то Яцек Каляев, то Зиночка Коноплянникова... Брошу я все, полковник, брошу и уеду за границу, силы на исходе...
Тем не менее Азеф задание выполнил; начал готовить а к т против Столыпина; Герасимов поставил молодых филеров наблюдать за всеми участниками боевой организации; дал приказ п р и л е п л я т ь с я к объекту и не отступать ни на шаг; боевиков это повергало в смятение; началось, как и полагал Герасимов, брожение; Азеф нажимал: "В нужный миг мы оторвемся от слежки, подвижничество угодно революции, кровь врага - очищение России; если потребуется отдать жизнь - я первым отдам ее во имя революции"; деньги тратил не считая; примерно третью часть переводил в Италию, на свой счет; Савинков, чудом бежавший из камеры смертников севастопольской тюрьмы, первым открыто сказал, что акт целесообразнее отменить; следует продумать новые методы борьбы с самодержавием, выработать стратегию, отвечающую нынешнему моменту.
Через месяц Герасимов передал Столыпину - для доклада государю - запись решения ЦК о временном роспуске боевой организации и п р и о с т а н о в л е н и и исполнения смертного приговора премьеру.
Столыпин доложил государю о "поразительной по своему мужеству" работе Герасимова; тот пожелал увидеть "героя".
Переступив порог монаршего кабинета, Герасимов - впервые в жизни - ощутил сладостный ужас; его потрясла молодость царя, всего тридцать шесть лет; на всю жизнь запомнил малиновую куртку офицера стрелкового полка, шелковый кушак такого же цвета, короткие темно-зеленые шаровары и очень высокие сапоги.
Подивился такту самодержца: согласно дворцовому церемониалу, полковник не имеет права сидеть в присутствии августейшей особы, даже если бы государь соизволил его пригласить в кресло; не пригласил, но и сам не сел; всю полуторачасовую беседу провели стоя возле окна.
- Как вы оцениваете нынешнюю ситуацию, полковник? Велика ль опасность? Почему нельзя было предотвратить покушение на фон дер Лауница и незабвенного Мина так же, как вы сейчас предотвратили покушение на Петра Аркадьевича?
- Одной из главных помех, ваше величество, - ответил Герасимов, - является свободная конституция, предоставленная год назад Финляндии. Именно там засели ныне террористы, там у них склады оружия, явки, конспиративные квартиры... А ведь это всего в двух часах езды от столицы... Финская полиция относится к нам враждебно... Работать невероятно трудно...
- Какая досада, - откликнулся государь. - Я завтра же переговорю с Петром Аркадьевичем, что можно сделать, дабы положить конец такому невыносимому положению...
- Да и Польша, ваше величество... Необходимо еще больше ужесточить меры охраны порядка в Привислинском крае...
- Но ведь это легче сделать, чем в Финляндии, - ответил государь. - Если же будут какие затруднения, делу легко помочь, подготовьте записку Столыпину, он ее рассмотрит благожелательно...
Герасимов ликовал: генеральские погоны - вот они, рядышком, протяни руку твои.
...Назавтра Столыпин сказал, что государь соизволил отметить в кругу министров: "Герасимов тот именно человек, который находится на настоящем месте".
- Поздравляю, Александр Васильевич, - улыбнулся Столыпин, - готовьте генеральский мундир.
Однако же именно после аудиенции у царя все, кто был вхож в Царское Село, начали ж е в а т ь полковника: "болтун, красуется, сулит мир и благоволение, а террор по-прежнему процветает в империи"; представление Столыпина о присвоении ему генеральского звания оказалось под сукном; началась обычная дворцовая интрига; пересуды, советы со старцами; застопорило.
Столыпин утешал - "пробьем"; был счастлив, когда Герасимов арестовал максималистов, отколовшихся от Азефа; те, во главе с Зильбербегом, действительно таились в Финляндии; агентура - после того как Герасимов получил свободу поступка - легко их в ы т о п т а л а; схватили, повесили в крепости; он же, Петр Аркадьевич, отправил шифрограмму и в Варшаву: "По высочайшему повелению требую безжалостно уничтожить все оставшиеся очаги революции; применять крайнюю степень устрашения".
По всей Польше началась новая волна повальных арестов, обысков и облав.
В одну из таких и попал Дзержинский; борьбу против Азефа продолжал из камеры Варшавской цитадели... "Вот почему революция неминуема!"
"Всего две недели я вне живого мира, а кажется, будто прошли целые столетия...
Сегодня я получил эту тетрадь, чернила и перо. Хочу вести дневник, говорить с самим собою, углубиться в жизнь, чтобы извлечь из этого все возможное и для самого себя, а может быть, хоть немного и для тех друзей, которые думают обо мне и болеют за меня душой.
Завтра Первое мая. В охранке какой-то офицер, сладко улыбаясь, спросил меня: "Знаете, что перед этим праздником мы забираем очень много ваших, Дзержинский?"
Сегодня зашел ко мне полковник Иваненко, жандарм, с целью узнать, убежденный ли я "эсдек", и, в случае чего, предложить пойти на службу к ним... "Может быть, вы разочаровались?" Я спросил его, не слышал ли он когда-либо голоса совести и не чувствовал хоть когда-нибудь, что защищает дурное дело...
В том же коридоре, в котором нахожусь я, сидит предатель - рабочий-слесарь Михаил Вольгемут, член боевой организации ППС, захваченной под Соколовом после кровавого нападения на почту, во время которого было убито шесть или семь солдат. Когда жандармы перехватили его записку к товарищам с просьбой отбить его, начальник охранки Заварзин уговаривал в течение десяти часов, обещая в награду за предательство освободить его, - и он сделался предателем. К делу было привлечено двадцать семь человек, в том числе семнадцатилетние юноши и девушки. Я вижу его на прогулке; он ходит угрюмый, пришибленный и, насколько я смог заметить, никогда не разговаривает с товарищем по прогулке и ни с кем не перестукивается...