Это не могло не вызывать ч у в с т в а растерянности: как же так, пора б уж?! Отсюда - все более и более зримые настроения мессианства, разговоры о национальной исключительности, о призвании спасти мир от суеты и рационализма. Поскольку представители правого крыла славянофилов претендовали на то, что они владеют истиной, что искать, следовательно, больше нечего, что разум продажная потаскуха, то именно они постепенно сделались некими хранителями н е з н а н и я, служителями идей "ограничения мысли", ее цензурирования и перепроверки инстинности суждения мерой совпадаемости с нравственными, научными и этическими понятиями, если уже и не Киевской Руси, так шестнадцатого века, нормами Ивана Грозного.
Правые славянофилы, типа Самарина, к идее освобождения крестьян относились отрицательно; считали, что отмена телесных наказаний есть отход от святой традиции, и более всего восставали против идеи личной свободы, ибо это может привести к одному лишь - к распадению царства, к подрыву святой идеи с а м о д е р ж а в и я.
В то же время левое крыло славянофилов порою дерзало восставать против изуверства николаевской эпохи, требовало свободу слова, веротерпимость, считало необходимой свободу для крестьян и открыто называло чиновничью бюрократию злейшим врагом народа, борьба с которой есть нравственная обязанность каждого истинно русского человека.
Концепция левых славянофилов была опасна для с ф е р, ибо в данном конкретном случае не всякие там немцы с англичанами затевали грех, но истинно русские люди, дворяне прекрасных родов.
Столыпин поначалу примыкал именно к этому направлению - до того, однако, как перебрался из Нижнего Новгорода в Петербург.
Курлов знал это, как никто другой, потому что сам землевладельцем не был, не дворянин; бюрократ; чиновный человек, порождение к а з е н н о г о смысла и сути империи.
Кто ж, как не Столыпин, был злейшим врагом ему, Курлову?!
Где ж, как не на Западе, власть кайзера или короля подтверждалась не количеством гектаров фамильных земель, но силой и устремленностью хорошо отлаженной бюрократической машины?!
Где, как не там, чиновника почитали в обществе превыше всего?!
...Именно потому, что с ф е р ы знали все обо всех, чиновный бюрократ Курлов и был н а в я з а н государем столбовому дворянину Столыпину в качестве первого заместителя.
Знал это и Столыпин, оттого Курлова холодно и затаенно не любил, понимая, что этот враг - в отличие от врагов именитых - будет разить наповал, только подставься; земли своей нет, домов нет, счета в банке - тоже; одним жив своим местом, с бесконтрольными деньгами рептильного, осведомительного, представительского и прочих - сколько их?! - фондов.
За место свое - задушит, за ним только глаз и глаз...
Однако г л а з а, после того как, смалодушничав, Столыпин о т д а л камарилье начальника санкт-петербургской охранки генерала Герасимова, не было у него более. "Мы должны знать, как поступит Столыпин, дабы свалить его завтра к вечеру"
14 марта 1911 года, вечер
Было бы ошибочным считать, что бытующее выражение "тайны мадридского двора" приложимо лишь к делам происходившим в Испании.
Интриги, доносы, липкая борьба за приближение к трону (что сулит деньги, ордена, славу, знания, посты) тщательно разыгранные комбинации, конечная цель которых сводилась к тому, чтобы получить возможность влиять, быть на виду, иметь право сказать в салоне о высокой чести быть удостоенным августейшей аудиенции, - словом, суета людей, не занятых общественно полезным трудом, но лишь паразитирующих на в л а с т и, свойственны всем недемократическим обществам, вне зависимости от национальности и формы правления.
Опаснее всего, однако, в такого рода недемократических обществах то, что при внешней абсолютистской централизации деятельность власть предержащих, будучи отдана им на откуп, постепенно выходит из-под контроля верховного вождя; департаменты, епархии, штабы, охранные отделения начинают жить своей, отдельной от всего государственного механизма жизнью, ибо лишены права открыто отстаивать свое мнение, но должны лишь слепо выполнять букву государственной воли.
Букву - не дух.
Действительно, поскольку каждый департамент был п е р е н а б и т чиновниками, дело, во имя которого тот или иной департамент был поначалу создан, постепенно отходило на второй план; самым важным становились интриги, подсиживания и доносы, для того чтобы провести то или иное перемещение вверх по чиновной лестнице того или иного служащего, доказавшего своему столоначальнику персональную преданность и ловкость в узнавании того, что про него говорят соперники. Создавались своеобразные внутридепартаментские партии, проводились бесконечные реорганизации; седые, старые уже люди натужно и самозабвенно думали: "Ну, еще немного осталось - свалить Ивана. Францевича, сблокироваться с Петром Петровичем, ошельмовать Николая Николаевича, и дорога в более высокооплачиваемый кабинет открыта". Проходили годы, шла мышиная возня, перемещался старый статский советник еще на одну ступень, а дело живое дело - стояло недвижно.
Малые повторяли опыт больших, ибо дурное воистину заразительно.
Как большие, так и малые в процессе этой мышиной возни не имели времени для того, чтобы внимательно следить за происходившими в мире изменениями в науке, культуре, философии, а ведь без этого невозможно руководить ни страной, ни департаментом, ни даже делопроизводством. Но одно познавали в совершенстве: мастерство интриги, которое обречено на неудачу, если каждый не будет знать подноготную о сопернике, явном или возможном.
Поэтому-то собравшиеся в пятом номере ресторана Кюба генералы Дедюлин, Спиридович и Курлов были подобны игрокам в преферанс, когда взят ловленый мизер, но все карты при этом открыты, никаких секретов, одно лишь ловкое змейство...
- Я сказал, чтоб сделали ордёвр а ля Прованс, - обсматривая гостей влюбленными глазами, сообщил Курлов, - к водочке пойдут соленые арбузы; в честь Владимира Александровича стол будет смешанным, с преобладанием русской кухни, икорка осетровая белая, третьего дня отгрохали в Гурьеве; расстегаи, пирожки с вязигой, телячьи ножки, нашпигованные кабаньим салом и морковью, белые грибки в сме...
- Да погодите, Пал Григорьевич, - досадливо перебил Дедюлин. - Вы ж понимаете, отчего я эту встречу назначил... Времени мало, давайте по делу... Есть у вас достаточно проверенная информация о том разговоре, который давеча вечером состоялся в салоне графини Игнатьевой между великим князем Александром Михайловичем и столыпинским родственником Нейгардтом-младшим?
Курлов оскорбился тоном, поэтому ответил ласково:
- Драгоценный мой Владимир Александрович, на то высочайшее повеление нужно, чтобы взять в наружное наблюдение члена царствующего дома, женатого на любимой сестре государя императора...
- Ежели мне известно, где проводил вечер великий князь, то вам...
Курлов перебил, отчеканив:
- Вы - дворцовый комендант, вам надлежит охранять августейший покой, а для сего дела вы обязаны знать, где находится великий князь и с кем, а я - человек маленький, служивый; вы за свои дела отвечаете перед верховным благодетелем, я - перед Столыпиным.
- А кто вас к Столыпину поставил? Кто удостоил вас высочайшей аудиенцией перед тем, как вы - наперекор столыпинской воле - стали его заместителем? Вас что Петр Аркадьевич к себе пригласил? Или не он дважды просил благодетеля не назначать вас? Не думал я, что вы - при прочих возможных человеческих прегрешениях - страдаете самым злым: неблагодарностью...
Курлов спросил изумленно:
- Я дал вам повод для такого рода необъективной резкости?
- Дали.
Курлов и сам знал - дал, действительно дал, ибо после того как столыпинские "соколы" обсудили ситуацию и разлетелись по петербургским салонам - искать ключи к Царскому Селу, дабы убедить государя принять ультиматум родственника, - во время беседы Нейгардта с великим князем Александром Михайловичем во дворце Игнатьевой терся Иван Манасевич-Мануйлов - человек способностей поразительных; слух будто у гениального музыканта, в одном углу комнаты говорят, а он умудряется из другого угла слышать; хоть потом и присочинит половину, но главное зерно принесет в клюве.
Так и случилось сегодня: приехал домой к Курлову, точно к завтраку, все доложил.
"Значит, - понял Курлов, - ситуация очень сложна, коли дедюлинские стражи не только за Манасевичем топают, но вообще, видно, за каждым моим контактом". То, что за Манасевичем-Мануйловым смотрели все секретные службы России, никого удивить не могло. Да и смешно б, право, не глядеть за ним.
Сын Тодреса Манасевича, решившего поднакопить денег аферами и за то сосланного в Сибирь на погибель, семилетним еще сиротою был усыновлен сибирским богатеем Мануйловым - за смышленость и красоту; сделался "Иваном", принял лютеранство и вступил в интимные, противозаконные сношения со старым гомосексуалистом князем Вово Мещерским, главным российским черносотенцем, ближайшим другом покойного Александра III. По его рекомендации был сначала принят на службу в "Императорское человеколюбивое общество", а оттуда перемещен влюбленным в него без ума князем в департамент духовных дел. Только в стране удивительного беззакония, где все решали личные связи, Иван Манасевич, соплеменникам которого - по вандальскому закону о черте оседлости запрещалось жить в обеих столицах, мог быть внедрен не куда-нибудь, а в святая святых православия - в департамент, призванный охранять чистоту национального духа от поползновений всех и всяческих инородцев. Оттуда Манасевич-Мануйлов был отправлен в Ватикан, но представлял он не столько департамент духовных дел, сколько петербургскую охранку. Потом судьба занесла его в Париж, где он начал издавать русскую черносотенную газету, затем возглавил агентуру охранки в Западной Европе, приехал в Россию, сделался помощником премьера Витте; возвратился во Францию, чтобы там - второй уже раз - заагентурить Гапона; заагентурил; вернулся домой, был предан суду за мошенничество и вымогательство, однако следствие было прекращено, князь Мещерский вмешался, нажал на все р