— Что?! Двести лет уже не было отмечено ни единого случая холеры!
— Прошу вас, — прошептала она еле слышно.
И тут, совершенно неожиданно для нее, врач вдруг сдался. Он сам не мог бы сказать, что подействовало на него: убежденность Рили или логика.
Лемс ополоснул хирургические инструменты, перебрал их. Одним точным движением вспорол детское тело. Потом покосился на Рили.
Нет, она не упала в обморок.
— Вот, — пошевелил внутренности. — Всё в порядке. Ни малейших следов инфекции вообще.
— Грудь, — это слово Рили произнесла еле слышно.
— Что?!
— Вскройте ей грудную клетку.
— Послушайте, если вы хоть самую малость знаете о холере, то вам должно быть известно, что в грудной полости ей делать нечего. Впрочем…
Обеими руками он поднял клинок. Лезвие со страшным хрустом врезалось в неживое тело.
Рили смогла превозмочь дурноту.
— Осторожнее! — сказала Рили.
Врач абсолютно не представлял, что здесь может ему угрожать.
Последовал еще один удар. Грудная клетка раскрылась, обнажив свое содержимое.
— Вот это легкие. Они необычайно раздуты: их по самые бронхи заполнила жидкость. Как я вам уже объяснял, девочка утонула. Вернее, захлебнулась, когда жидкость хлынула в её дыхательные пути.
Лемс выждал:
— Ну, а коль скоро я не полный идиот, — сказал он, понизив голос, — может быть, вы мне все-таки объясните, что вы искали на самом деле?
Он почувствовал, что еще немного, и Рили расскажет ему все. Но в этот момент хлопнула входная дверь.
К ним направлялись двое: директор тюрьмы и его помощник. Директор ступал размашисто, с подчеркнутой уверенностью впечатывая каблуки в пол. Смит подсознательно подражал ему во всем.
— Мистер Лемс?
— Господин директор? Да, вы, кажется, не представлены. Это лейтенант Рили. Лейтенант, познакомьтесь, — директор тюрьмы Эрс, а это — заместитель директора, мистер Смит.
— Что здесь происходит, мистер Лемс? — спросил Эрс с железным лицом.
— Да, что здесь происходит? — вступил в беседу помощник. Но Эрс только раз глянул на него, и тот больше вообще не открывал рта.
— Ну, прежде всего, лейтенант Рили чувствует себя намного лучше. А во-вторых, в интересах общественной безопасности мне пришлось пойти на риск вскрытия.
— Без моего разрешения? — Лицо Эрса всё еще оставалось железным, голос он тоже не смягчал.
— Видите ли, в свете тех данных, что сообщила лейтенант, мне показалось, что у нас нет времени спрашивать разрешения. Но, к счастью, наши опасения как будто не оправдались. — Лемс указал на разрезанный труп. — Результат вскрытия не показал признаков заразной болезни.
— Хорошо. Ранеё уже было сказано, что лейтенанту Рили не рекомендуется выходить из госпиталя без сопровождения. В дополнение к своим прежним распоряжениям скажу следующее: я бы настоятельно просил вас лейтенант, вообще не покидать отведенное вам помещение и не разгуливать по территории тюрьмы без крайней необходимости. А вам, доктор, я советую о любом изменении состояния вашей пациентки докладывать мне. И немедленно!
Впервые с момента начала беседы с директором Рили подала голос:
— Мы должны кремировать тела.
— Ерунда! — холодно отрубил Эрс, даже не повернувшись к ней.
— Согласно всем правилам, трупы должны храниться в морге до прибытия следственной группы.
— Это нужно сделать в интересах общественной безопасности, — ухватилась Рили за магическую формулировку.
— Это в каком смысле?
— В смысле здоровья вашего контингента. Дальнейшеё зависело от Лемса. Он мог поддержать игру, а мог и не поддержать.
— Лейтенант хочет сказать, что возможность инфекции еще не исключена.
— Но вы же утверждали…
Врач кивнул:
— Да, судя по всему, непосредственной причиной смерти ребенка стало утопление. Однако это вовсё не позволяет отрицать самого факта болезни. Возможно, холерный вирус действительно присутствует в тканях тела девочки, и наверняка мы этого не узнаем: у нас ведь нет лаборатории, чтобы произвести соответствующеё исследование. А в свете того, что сообщает лейтенант… Видите ли, я думаю, что вспышка холеры очень плохо смотрелась бы в официальных документах.
— Не пугайте меня официальными документами. Во-первых, я не из пугливых, во-вторых, есть вещи и пострашнее. Я хочу, чтобы вы поняли, Рили: у нас здесь двадцать пять заключенных, а не заключенных всего трое. Ну, считая вас, теперь четверо. И мой, как вы выразились, контингент — не овечки, попавшие в сети правосудия. Это убийцы. Насильники. Насильники детей. Мразь, подонки человечества — каждый из них десятикратно заслуживает смертной казни, и мне искренне жаль, что она отменена. И то, что они пять лет назад ударились в религию, не делает их менеё опасными. Поэтому я не хочу нарушать уставный порядок. Я не хочу, чтобы в самой гуще этого сброда, среди которого, кстати, почти половина была осуждена за сексуальные преступления, разгуливала женщина!
— Понятно, — Рили не отрываясь смотрела ему в глаза. — Для моей же собственной безопасности, не так ли?
— Именно так! — Эрс обрушил кулак на столик.
— Между прочим, сожжение покойников — тоже отклонение от обычного ритма жизни. И мне теперь приходится выбирать, что приведет к худшим последствиям: возможная болезнь или беспорядки, которые могут последовать за кремацией!
Он помолчал некоторое время, а когда заговорил вновь, голос у него был усталым:
— Итак, вы по-прежнему настаиваете на кремации?
Рили выдержала его взгляд:
— Да.
— Ну что ж, пусть будет так.
И тут же из голоса директора исчезла усталость:
— Провести кремацию я поручаю вам, мистер Лемс. В десять часов, в главном цехе. Обеспечьте стопроцентную явку заключенных. Разрешаю воспользоваться печью!
Над печным жерлом стоял столб багрового света. Это сияние исходило из раскаленного нутра.
Не отрываясь, Рили смотрела в огонь. Поэтому речь Эрса долетела до неё отдельными фрагментами.
— Мы передаем этого ребенка и этого мужчину тебе, о Господи… Их тела уходят из мира — из нашего бренного мира, отныне над ними не властны тьма, боль и голод… И самая смерть уже не властна над ними, ибо…
Странный, какой-то неуместный в этой обстановке звук пролетел по цеху — лай собаки. Врач досадливо сморщился: за всеми хлопотами он не смог вовремя сходить туда, где, как ему сказали, находился раненый Пак.
— …И вот теперь они уходят за грань нашего существования. В тот покой, который вечен. Из праха ты создан, в прах ты обратишься, — с видимым облегчением завершил он наконец свое выступление и уже повернулся к стоявшим возле печи, готовясь отдать команду но замер, остановленный движением, возникшим в толпе. Из группы заключенных выступил вперед Ил, и всё разом повернулись к нему.
— Мы не знаем, почему Господь карает невинных — звучно заговорил он. — Не знаем, почему так велики приносимые нами жертвы. Не знаем, за что нам дана такая боль…
И снова собачий лай, переходящий в визг, раздался в воздухе.
— …Нет никаких обещаний, ничего не известно наверняка. Мы знаем лишь одно: они покинули нас. И девочка, с которой мы сейчас прощаемся, никогда не узнает горя и страданий, которыми полон этот мир. — Рили не сразу осознала, что это проповедь, но теперь и она внимательно слушала, как в грохочущей тишине цеха чеканной медью звучит речь Ила. — Мы предаем эти тела в никуда с радостью, потому что…
В эти минуты собака яростно билась, каталась по полу в одном из дальних закоулков, лишенная уже сил даже скулить. Грудь её раздавалась, пульсировала, живя собственной страшной жизнью, отдельной от жизни всего тела. Затем черная с рыжим подпалом шкура, треща, лопнула.
— …В каждом семени есть обещание нового цветка. В каждой жизни, даже самой малой, хранится новая жизнь, новое начало!
Из растущей раны собаки хлестала липкая жидкость, судороги становились всё слабее…
— Аминь! — произнес Ил, выбросив вперед правую руку.
Два окутанных пластиком тела, кружась, полетели в вулканические недра печи.
Собачья грудь наконец лопнула, и наружу высунулась страшная, неописуемая голова, покрытая бесцветной слизью. И долгий скрежещущий крик прорезал воздух…
Чужой вновь пришел в этот мир.
Рили мылась в душе. Звучали голоса за стеной. Сначала Рили не очень прислушивалась, но потом поняла, что разговор идет о ней.
— …Странно это все-таки: во всем экипаже — одна женщина. И именно она и осталась в живых! Не понимаю…
— Чего ты не понимаешь? — вмешался другой голос грубый и хриплый. — Бабы — это дерьмо. Все, без исключения. Вот поэтому-то они всегда выплывают. Уяснил?
— Нет. Что-то тут иначе. — Обладатель первого голоса, похоже, не утолил свои сомнения. — Быть может. Ну, не знаю…
— Чего ты не знаешь, умник?
— Может быть, на ней лежит какое-нибудь предначертание? — наконец решился выговорить первый.
— На ком? Женщина — сосуд греха, вместилище мерзости.
За стенкой по другую сторону от Рили тоже говорили.
— А задница у неё ничего — крепкая, сразу видно. И вот здесь тоже всё в порядке, как надо!
— Да что там болтать! Я тебе вот чего скажу, давай…
Рили поежилась. К счастью, те, кто конструировал тюрьму, душевые кабинки догадались сделать отдельными. Но коридор был общим для всех. Пожалуй, ей следовало поспешить, пока к ней в кабину не ввалилась пара уголовников. Она быстро накинула комбинезон. Осторожно тронула пальцем свою наголо обритую голову.
Рили выскользнула из душевой, осторожно пробираясь между облицованными плиткой стенами. Они казались такими надежными, массивными — имитация бетона и кафеля. На деле это был тонкий пластик.
Внезапная мысль остановила Рили. Выходит, на этой планете запираться бессмысленно?
Значит, надо с самого начала поставить себя так, чтобы запираться не пришлось.
Окончательно эту мысль Рили додумала, уже подойдя к госпиталю. Там ей, согласно распоряжению директора, полагалось дожидаться обеда, который заключенный должен принести из общей столовой. Но Рили так и не вошла в госпитальный отсек.