— Ален, — ласково произносит Давид, дотрагиваясь до моего плеча. — Объясни мне, что могло произойти за пару часов ночи? Что я делаю не так?
— Все ты делаешь так, — бурчу, дергая плечом. — Где моя башня? Где мои круассаны? А духи? — поднимаю голову, откидываю волосы. Алекса нет. Видимо решил смыться из пьесы, где роли для него не предусмотрено. Интересно, Давид приревновал? Проверим.
— Ах, Алекс ушел, — в голосе больше трагизма, в глазах пытаемся изобразить печаль. Лицо ожесточается, губы поджимаются, сердито выдыхает.
— А зачем нам третий лишний?
— Между нами всегда есть третий лишний, — склоняю голову, приподнимаю подбородок. — Твоя бывшая. В день нашей свадьбы позвонила и потребовала твоего присутствия. Ты подорвался. Твоя бывшая секретарша, любительница дешевых постановок. Если бы я была более истерична, не избежать нам развода. Ну и вдогонку — прелестная Элен, которая тебе показала все прелести Парижа. Каким-то чудом оказывается утром у тебя в номере.
— С Миланой я все равно буду общаться, встречаться, потому что не изменю факт, что она мать Хади. Варя уволилась, нашла себе другую работу, так что эту тему закрываем. Элен — она всегда так одевается. Она мне интересна только в работе, но не в сексе. Я тебе постоянно говорю, что люблю, раз люблю, нет в мыслях изменять. А вот ты… Кто этот Алекс на самом деле для тебя? Ты довольно нежно его обнимала.
— Ревнуешь? — прищуриваю глаза, пытаясь угадать, какие чувства по этому вопросу на самом деле у Давида.
— Очень.
— Не похоже. Не кидался тут с кулаками, не угрожал. Не проклинал.
— Я держу себя в руках, но лучше не провоцировать, кто знает, какой я в гневе. Наверное, зрелище не очень приятное будет.
— А если чуть-чуть? — указательный и большой палец показывать «чуть-чуть», Давид качает головой. — Ты меня не любишь! — надуваю губы. Усмехается, проводит пальцем по носу.
— Люблю. Очень люблю. До дрожи люблю, — встает, идет к пакетам, достает из него футляр.
— Сережки? Браслет? — любопытство берет свое, вытягиваю шею. Откидывает крышку. На бархатной ткани лежит подвеска тонкого плетения.
— У любой цепочки есть два конца, соединив их, получается замкнутый круг. Это мы с тобой. Мы — замкнутые круг.
— Но посередине отдельная цепочка.
— Да. С одним бриллиантом, но за каждого ребенка я буду к ней добавлять еще камень.
— То есть? Стоимость этого украшения зависит от того, сколько я рожу тебе детей?
— Именно.
— Это нечестно! — показательно обижаюсь, собираю волосы на одну сторону, поднимая их вверх. Давид застегивает цепочку, трогаю пальцем маленький бриллиант. Пока он один. Это пока…
— Я люблю тебя, — целует в плечо. Я молчу, не спешу отвечать. Пусть мучается.
54
— Я хочу селедку с лучком, — смотрю на Давида, он хмурится, придирчиво меня рассматривает, вздыхает и идет на кухню. Вдыхаю вслед, положив руки на довольно приличный живот.
Где обещанный миниатюрный животик? Врач все время обещала, что я буду выглядеть так, словно проглотила баскетбольный мячик. Реальность оказалась жестокой: я проглотила бегемота. И вечный жор. Жор-жор, меня на кухню опасно запускать, я вечно что-то буду жевать. Когда меня выписали из больницы, муж, родители (удивительно, мое положение сблизило маму и папу, Полине оставалось злобно пыхтеть дома, ибо я ее к себе не зову и не планирую) умилялись моему аппетиту. Через полтора месяца умом стала понимать ненормальность своего дикого аппетита, мои опасения подтвердила и гинеколог, когда приходила на очередной контроль. Вес увеличивался с геометрической прогрессией. Был созван семейный совет, мои близкие люди дружно решили снять с меня обязанность готовки, наняли помощницу по хозяйству. Еще водителя. Давид категорически запретил садиться за руль. Хорошо, что Хадю не отдали чужому человеку, малышка полностью принадлежала мне. Теперь я с ней часами разговаривала, пусть она почти всегда отвечала односложно или короткими фразами, но слышать ее «Мама», «Папа», — полцарства готова лично отдать, только слушать и слушать эти слова бесконечно. Конечно, меня первого время коробило от «мамы», поговорила с Давидом по этому вопросу, он убедил меня не заморачиваться. Мы еще не ездили к нему в родной край и Милана только от бабулика знает, что Хадя заговорила. Пару раз бывшая звонила, пыталась поговорить с малышкой, та только слушала и никак не проявляла желания с ней разговаривать.
— Надеюсь, когда ты пойдешь на прием, скинешь лишние двести грамм, — ставит на стол поднос, слабосоленая селедочка, черный хлеб, именно корочка, чтобы еще и хрустела. На блюдце нарезанный кольцами лук.
— Ты моя лапуля, — медленно выпрямляю спину, придерживая живот.
— Можешь сейчас поцелуешь?
— Потом, сейчас я хочу есть.
— А потом ты будешь пахнуть луком.
— Не занудствуй.
— Я люблю тебя, — слышу со смешком признание, откусывая хлеб. Любит. Очень любит. Даже больше, чем я его люблю, потому что сейчас моя любовь к мужу немного уменьшилась в размерах. Я люблю того, кто каждый день пинает меня изнутри, растягивает бока, давит на ребра. Сейчас вот монотонно копошится у меня под боком. Щекочет.
— Очень вкусно, — рот набит едой, очень вкусной едой, мне даже нравится количество соли на языке и рассол. Давид усмехается, берет пульт от телевизора и начинает щелкать по каналам. Моя беременность заставила его сменить темп работы, точнее он теперь в семь по будням дома, как штык. Выходные — это нормальные выходные, я делала вид, что не замечаю, как поздно вечером до самой ночи Давид застревал в кабинете. Он работал дома тогда, когда я и Хадя закрывали глаза и видели десятый сон.
— Когда нам дочь вернут? — вытираю рот, досадливо морщусь, увидев жирное пятно на футболке. Вот хрюша. Неповоротливая хрюша.
— Бабушка предложила оставить Хадю, пока ты не родишь.
— По прогнозам узи и врача я должна была родить еще полторы недели назад. Но, — выразительно делаю жест руками по бокам своего живота, привлекая к нему внимания. — И заметь, там не двойня, там один маленький человечек, которому видимо очень хорошо внутри меня. Я устала, — плечи сразу опускаются, Давид подрывается и обнимает меня, притянув к себе.
— Вечно беременной ходишь не будешь.
— Иногда кажется, что буду. Может на мне природа ошиблась? Может я с какой-то редкой патологией, что ребенок будет расти у меня всегда в животе?
— Ален, — отстраняется, заглядывает нежно в глаза. — Не неси чушь, — целует в лоб, проводит по рукам, оглаживает мои пальцы-сосиски. Вновь вздыхаю. Я думала, что буду красивой беременной девушкой, ведущей активную жизнь до самых родов. Думала, что меня не коснутся отеки, бессонница, изжога. Представляла, что каждый месяц буду устраивать фотосессию, вести весело блог, рассказывая с юмором о буднях «пузатика». Все это было, но за кадром, дома, когда никто из посторонних людей меня не видел, валилась на кровать и несколько часов тупо отлеживалась. Моих сил на долго не хватало. Лето выдалось безумно жарким, от переизбытка воды в организме я превратилась в отечное существо. Позитивно мыслить с каждым месяцем становилось все труднее и труднее.
— А если я не похудею? — устраиваюсь в заботливых руках Давида, положив голову ему на плечо.
— Ты боишься, что я буду посматривать на сторону? — опускаю глаза, прикусывая губу. Вот знает меня вдоль и поперек. Знает, что я ревную. Сейчас еще больше, еще острее чувствую себя не нужной, если не получу ежедневную порцию ласки, внимания, слов.
— Мне никто не нужен. Если вдруг ты из 48 размера не вернешься в 42, это не столь ужасная причина прекращаться тебя любить, переживать за тебя. Я люблю тебя, потому что ты это ты. Люблю твою ревность. Люблю твою импульсивность. Много чего и за что люблю. Ты моя жена, мама моей дочери и еще одному ребенку, — берет за руку и целует пальцы. — Я раскатаю твои обручальные кольца.
— Я не уверена, что захочу еще рожать, — осторожно признаюсь в том, о чем думаю уже месяц. — Прости.
— Я никогда не мечтал о футбольной команде. И никогда не буду давить на тебя в этом вопросе.
— Даже если сейчас родится девочка?
— Главное, чтобы ты и ребенок были здоровы, а девочка или мальчик — это не столь важно. Фамилия Сабаев не исчезнет, у Мухаммеда три сына.
— Все же мне с тобой повезло, — вздыхаю, крепче прижимаясь к Давиду. — Ты слишком идеальный.
— Не совсем.
— Ой, твои недостатки с трудом считаются недостатки.
— Ален, я лоялен к тебе, к другим у меня куча требований и завышенная планка.
— Чепуха. Я никак не определюсь с именем.
— Мы ж вроде обсуждали, что не будем придерживаться ни твоей, ни моей религии. Выбирай, что нравится.
— Думают над Рустамом и Эмиром. А девочка — Майя.
— Так сейчас не май.
— Какая разница, главное, чтобы мне нравилось, тебе только останется только согласиться. Ты же сам сказал, чтобы мне нравилось. Да, Эмир и Майя. Рустам как-то не так, а так мальчик мой эмир, мой правитель.
— Я так понимаю, что с рождением ребенка я понижаюсь в должности и изгоняюсь из покоев своей госпожи?
— Тебя до тела все равно в течение месяца не допустят, — была бы возможность втянуть живот, втянула, потому что свободная рука мужа начинает вырисовывать узоры чуть выше пупка под футболкой. Если бы не усталость от ожидания, моральная усталость, срок поменьше, — развела бы мужа на секс. Хотя и сейчас мой организм реагирует на каждое движение его пальцев, вон трусы уже мокнуть начали, а низ живота скручивает в каком-то напряжении.
— От твоих ласк у меня опять ложные схватки, — бормочу, поднимая голову, чтобы найти его губы. Медленно целует, лаская языком мои губы, пальцы перестают «рисовать», но приступ схватки повторяется. Отпускает. Через какое-то время вновь повторяется. Ничего критичного, но неприятно. Опять каменеет живот, отпускает.