— Что-то в этот раз схватки как реальные, — между поцелуями замечаю, Давид напрягается и поднимает голову.
— Ты уверена, что они ложные?
— Ну, я не могу сказать точно, просто сейчас как-то более острее. И ощущение, что головка давит мне между ног.
— Вставай, — резко командует муж, помогая мне встать на ноги. — Документы, сумка собраны?
— Давно. Но чего ты кипишуешь? Ничего такого, — с улыбкой успокаиваю обеспокоенного мужа, но сдерживаюсь в болезненной гримасе, чтобы его еще больше не напугать.
— Мы едем в роддом, я позвоню твоему врачу.
— Э, нет. Я не готова. У меня изо рта луком пахнет, хоть ты и грозился, что целовать не будешь. У меня волосы грязные. Мне надо душ принять, помыть голову, хорошо, что депиляцию не надо делать.
— Ален. Мы. Едем. В. Роддом.
— Где меня упекут в патологию и будут держать до самых родов. Нет, я дома. Меня и тут неплохо кормят, — охаю от внезапно боли, задерживаю дыхание, потом медленно делаю вдох. — Но но-шпу, наверное, стоит выпить, — Давид ругается матом сквозь зубы, быстро идет в комнату. Я слышу, как он с кем-то разговаривает по телефону. Осторожно выпрямляюсь.
— Так, малыш, если ты решил именно сегодня родиться, об этом стоило как-то предупредить заранее. Мамочка твоя совсем не готова, — тут меня настигает понимание, что если я рожаю, то этот процесс уже не остановить. Я ужасная трусиха, я боюсь, что не справлюсь. Я об этом ни с кем не разговаривала, читала статьи в интернете, пыталась сама справиться со своей фобией, что не смогу сама родить.
— Давид! — кричу, обмирая от страха. Меня начинает потряхивать. Все эмоции превращаются в одну тупую мысль- я не смогу. Я хочу родить, но вдруг не смогу.
— Все, я здесь, — заботливо начинает переодевать меня в чистую футболку, потом помогает натянуть спортивную куртку. Благо осень у нас как лето.
— Давид. А что если я не смогу? — пытаюсь поймать его взгляд, но он сосредоточен на том, чтобы меня одеть. — Что если у меня кончатся силы и не смогу тужиться? А если ребенок застрянет? Меня могут разрезать? Или я порвусь на части? Он же огромный, а я маленькая. Я не рожу. Боже…. Наверное, надо сразу договариваться о кесарево. Там укол в спину, полчаса и все. Но блин… А вдруг мне неудачно вколют анестезию, меня парализует? Или неудачно сделаю надрез? Или…
— Без «или», — перебивает, обхватывает лицо, большими пальцами придерживает мой подбородок, отнимая у меня возможность высказать дальше свои страхи. — Все будет хорошо. Ты накручиваешь себя.
— Я боюсь…
— Я буду рядом.
— Прям рядом-рядом? Ты ж не хотел идти со мной на роды, — этот вопрос мы обсуждали, когда наш ребенок еще был с размером моего айфона. Желания у него не возникло присутствовать, хотя читал статьи и беседовал с врачом. Я не настаивала. Есть же такие моменты, когда человек должен сам решить нужно ему это или нет.
— Я буду рядом, сжимать твою руку, если тебе от этого будет легче, — неуверенно улыбается, но я растекаюсь лужицей перед ним. Шмыгаю носом, оценивая степень его любви ко мне, что готов переступить через себя и идти мне навстречу.
— Я люблю тебя, Сабаев, — шепчу ему сквозь слезы. Обнимает меня, ласково гладит по спине. Схватки теперь повторяются с какой-то регулярностью, но я не могу сообразить, как правильно посчитать промежутки между ними.
— Как ты думаешь, кто у нас будет: сын или дочь? — тихо спрашиваю, покидая квартиру. Давид улыбается, вызывает лифт. За всю беременность нам так и не удалось выяснить пол ребенка, поэтому все покупки совершенно в нейтральных цветах.
— Думаю, что скоро мы узнаем, — киваю головой на его слова, крепко сжимая его ладонь. Моя опора. Мой муж. Моя защита. Мое Солнце, вокруг которого я всегда буду крутиться.
55
***Давид
Нет похожих ситуаций. Если меня сейчас спросят, волновался ли, когда Милана рожала Хадю, не смогу ответить, потому что не помню. Меня и не было рядом с ней. О рождении дочери узнал от бабушки. Сейчас меня прошибает дикое волнение, потеют руки и тяжело бьётся сердце в груди. Смотрю на Алёну, хочется чем-то помочь, а не знаешь чем. Её застывшее выражение лица пугает и в тоже время я пониманию, что она просто сконцентрирована. Не лезу к ней с разговорами, потому что они ни к чему.
В перинатальном центре нас ждут. Откровенно говоря, моё присутствие лишнее, но раз пообещал Алёне быть рядом, значит буду. Подожду её в коридоре.
— Давид, — смотрит на меня затравленным взглядом, обречённого зверька. Хочется её обнять, прижать к груди, забрать всю боль себе, но остаётся её только пожалеть и дать свою уверенность. Мне невыносимо видеть, как болезненная гримаса то и дело искажает её лицо.
— Я рядом, я никуда не уеду.
— Я думала, что ты будешь рядом, прям рядом, — обиженно бормочет, непонимающе смотрю на врача.
— Медсестра выдаст вам халат, бахилы, отведет в палату, — киваю, Алёна расцветает в улыбке, ради этого стоило согласиться, не зная на что.
Ее уводят в палату. Прислоняюсь к стене, проводя ладонью по лицу. Я не уверен, что хочу присутствовать прям на родах. Мы эту тему затрагивали один раз, она не нашла во мне отклика. Считаю, что мужчине в родзале делать нечего. Однако, когда мне приносят халат, не раздумывая долго, одеваю его и иду к своей жене.
— Раскрытие в три пальца, динамика схваток положительна, сердечко малыша в норме, — врач улыбается мне, — К утру родим.
— К утру? — обескураженно уточняю, думая, что ослышался.
— Роды — дело не быстрое. Стимулировать не будем. Я подойду через час, — нас оставляют одних, беру стул, ставлю возле кровати. Алёна протягивает мне руку, ловлю её и прижимаю ладонь к губам. Пальцы подрагивают и холодные.
— Я боюсь.
— Не бойся. Ты не одна, рядом я и куча врачей. Все будет хорошо.
— А вдруг я не смогу родить? — из уголков глаз стекают слезы, поспешно смахиваю их, погладив костяшками щеку.
— Вечно беременной не будешь. Наш ребёнок вот-вот появится на свет, потом сама будешь смеяться над своими страхами.
— Давид, — облизывает губы, на секунду задерживает дыхание. Хмурится, свободная рука поглаживает живот. Какое-то время я прям чувствую напряжение, охватившее её. Расслабляется, делает глубокий вдох.
— Я хотела сказать, что не жди от меня футбольную команду.
— Я не люблю футбол. Мне нравится хоккей. Так что минимум шесть сыновей, — усмехаюсь, но приходится поджать губы под насупленным взглядом голубых глаз. — Сколько будет, столько будет.
— Один.
— Государство за второго выдаёт полмиллиона.
— Ещё скажи, что тебе нужно родить третьего для погашения ипотеки.
— Хорошая идея. Каждому ребёнку по квартире, одна уже есть.
— Заткнись, — шипит Алёна, выдергивая руку, и медленно приподнимается на кровати. — Только и думаешь о себе, а обо мне никто не думает, — всхлипывает, я тут же оказываюсь рядом и осторожно обнимаю её за плечи. Какое-то время мы так и сидим рядом молча.
— Может попросить кесарево? — отлипает от моей груди, заглядывает в глаза. — Уснул, проснулся и ребёнок рядом.
— Алён, — заправляю выбившую прядь волос за ухо.
— Ты меня не любишь, — я начинаю догонять, что за этим разговором она пытается справиться со своим страхом, который мешает ей сконцентрироваться. Страх заставляет её встать с кровати и медленно подойти к окну, потом к стене, уткнуться в неё лбом. Идет в другой угол, нервно кусает губу, при этом поддерживает живот, словно боится, что он упадёт к её ногам. Забавная, милая, невообразимо родная. Не знаю, может ли человек любить ещё сильнее, чем любит сейчас, но меня переполняет до краёв это чувство, и поэтому её боль воспринимаю, как свою.
Примерно через полчаса Алёна перестает накручивать метражи, возвращается к кровати и ложится, закрыв глаза. Сижу подле неё верным псом, не дышу, любуюсь её красивым лицом, вспоминая нашу первую встречу. Если бы не ее дерзость, если бы не Омар, не было бы сейчас нас… Перед глазами проносятся калейдоскопом все прошедшие события, наши ссоры, наши поцелуи и признания. Спроси, хочу ли я что-то изменить, нет. Мы совсем недолго вместе, а я уже не понимаю, как это раньше жил без нее. И пусть Алёнка никогда не меняется, остается такой же дерзкой, принимает решения под воздействием эмоций. Всё они по итогу правильные. И благодаря ей, её огромному желанию помочь, моя дочка вновь стала называть меня вслух "папой". Единственное, что сейчас угнетает, это ощущение своей бесполезности. Я никак не могу помочь своей малышке, не могу взять на себя и половину её переживаний, страхов, физической боли.
— Ты куда? — вздрагиваю от тихого голоса, когда отодвигаю стул, чтобы вытянуть ноги. Чутко спала, спала ли.
— Никуда. Я здесь.
— Не уходи. Мне с тобой не так страшно, — нагибаюсь к Алёне, целую её в лоб, она сжимает мою руку. Ей удаётся немного подремать. Возможно, схватки прекратились, может, вообще все затормозилось. Тут меня бьёт озноб, нащупываю на запястье венку, считаю ее пульс и как-то успокаиваюсь. Нужно собраться, не паниковать, принимать решения по факту. Я с беспокойством разглядываю лицо жены, ища в нем тень тревоги, но сейчас оно спокойно, даже умиротворенно.
Приходит врач, отгоняет меня к окну. Алёна сразу же просыпается. Они тихо между собой переговариваются, как подружки со своими секретами. Пытаюсь понять, о чем толкуют, но не разбираю от своего волнения слов. Слышу смех и выдыхаю. Значит все хорошо, повода паниковать нет.
— Давид, когда схватки участятся, растирай Алёне поясницу, — Алёна насмешливо на меня смотрит, опирается об спинку кровати, её врач показывает простые движения рук. Несложно, значит хоть чем-то смогу помочь Алёне в рождении нашего ребёнка.
— Видел бы ты свое лицо! Так внимательно слушал, словно тебе раскрывают особую ювелирную тайну.
— Возможно, я же ювелир.
— Ты думаешь у нас дочка? Наверное, стоило на последнем УЗИ попросить ещё раз посмотреть пол.