— Зря ты пришла ко мне сейчас, милая, — сказал он, медленно вставая и начиная обходить стол.
Илзбет стало страшно, хотя в душе она знала, что он никогда не причинит ей вреда. Внезапно воздух вокруг нее раскалился, исполненный животного вожделения. Илзбет не понимала, как вид обезумевшего от ярости мужчины может зажечь в ней желание, да так быстро, что голова пошла кругом.
— Я слышала, как что-то разбилось. — Она взглянула на разбитое зеркало. — Это вы его разбили? Что-то случилось? Могу я чем-то помочь?
— Да, ты мне и вправду можешь помочь, — сказал Саймон и, бросившись к Илзбет, схватил ее в объятия.
Илзбет не сумела сдержать вскрика, в котором странным образом звучали и страх, и восторг. Саймон подхватил ее на руки, и она обвила ногами его стройное тело и прижалась к нему. Он целовал ее яростно и жадно, но эти поцелуи граничили с болью. Илзбет понимала, что ей следует возмутиться столь грубым обращением, но она совсем не чувствовала ни обиды, ни оскорбления. Новый Саймон, который не считал нужным сдерживать себя, казался ей восхитительным.
Саймон прижал Илзбет к стене и поднял к талии подол ее сорочки. Обнаружив, что лоно Илзбет уже увлажнилось и готово принять его, он, сгорая от нетерпения и бормоча несвязные ругательства, быстро освободился от собственной одежды и вошел в Илзбет, не желая больше ждать ни секунды. Он знал, что позже будет сожалеть о такой поспешности — ведь ему совершенно несвойственна необузданная страсть. Но теперь ему было все равно, он был во власти наслаждения.
Илзбет льнула к любовнику, позволяя увлечь ее в безумное путешествие к сияющей вершине блаженства, которое мог ей подарить только он. Слова, которые он хриплым голосом твердил ей, касаясь губами уха, горла или рта, распаляли ее страсть еще сильнее. Он говорил о том, как хочет ее, говорил о своей страсти, своем восторге — и все это было предназначено ей одной.
Разумеется, Илзбет понимала, что это отнюдь не слова любви. Мать говорила ей — женщина не должна верить словам, которые любовник произносит в момент страсти. Это, конечно, прекрасные слова, и они могут ее согреть, но не более того. Это всего лишь клятвы любовника, охваченного желанием, их нельзя принимать всерьез — это все равно что верить обещаниям того, кто забылся в пьяном угаре. Зато, говорила мать, совсем не возбраняется слушать эти прекрасные слова, принимая как комплименты, которые можно потом вспоминать и которыми можно дорожить. Что ж, Илзбет была готова ими упиваться. Слова Саймона льстили ее тщеславию и, что гораздо важнее, придавали ей уверенности; Илзбет чувствовала — она та женщина, которую он не сможет забыть или отослать прочь.
Когда страсть взорвалась в ней безумным восторгом, от которого вскипела кровь, Илзбет замерла и выкрикнула имя Саймона. Он вонзался в нее, как одержимый. Раз, другой… Потом все его тело вздрогнуло, стало твердым, как скала, он выкрикнул ее имя и низверг семя. Несмотря на ужасную слабость, Илзбет все еще прижималась к Саймону, он же навалился на нее всем телом, уперся ладонями в стену и прижался влажным от пота лбом к ее лбу.
— Боже правый, Илзбет, — прошептал он, когда разум его наконец прояснился. — Я был с тобой так груб! Прости меня!
— О, это ничего.
Саймон поднял голову и пристально взглянул в лицо Илзбет. Но она улыбнулась:
— Подозреваю, впрочем, что лучше делать это не очень часто.
Он медленно вышел из нее и отступил, придерживая Илзбет до тех пор, пока она не перестала дрожать и не смогла твердо стоять на ногах.
— Немного слишком, на мой вкус.
Илзбет потерла спину.
Саймон усмехнулся. Но улыбка мелькнула на его губах и тут же погасла, так что Илзбет могла ее и не заметить.
Илзбет ласково погладила его руку.
— Саймон, ты очень напряжен. Я почти чувствую эту тревогу в воздухе. И вижу, ты гневаешься на кого-то. Это на тебя непохоже. Не могу даже догадаться, отчего ты сегодня такой.
— Не важно, что со мной. Все равно мне не следовало вести себя с тобой так грубо.
— Честно, я нисколько не в обиде. Неужели ты считаешь, что я такая покорная, что безропотно снесу любое физическое насилие с твоей стороны и не попытаюсь хотя бы отплатить тебе той же монетой?
— Ну, милая, я никогда бы не назвал тебя слабой.
— Тогда не думай, что я глупа или бесчувственна настолько, что не смогу тебя выслушать? Что тебя тревожит? Ты едва сдерживаешь гнев.
— Да, это правда. Я в ярости. И у меня есть на это право. — Он отошел от Илзбет на несколько шагов, чувствуя, как нарастает желание взять ее снова. Им снова овладевал соблазн. — Вероятно, мне следует уйти.
— Нет. Я вижу, что тебе плохо, и я за тебя боюсь. Что бы там ни было, расскажи. Я спокойно выслушаю и не упаду в обморок. Я не какая-нибудь слабонервная особа.
Саймон запустил руку в волосы и принялся мерить шагами комнату.
— Теперь я знаю, кто главарь заговорщиков. Если честно, я узнал об этом еще вчера, но изо всех сил противился правде. Не хотел в эго верить, спорил сам с собой, что-то доказывал…
Илзбет могла бы решить, что это прекрасная новость, разве не ради этого Саймон прилагал столько усилий, но радости в его глазах не было.
— Кто же это? — спросила она, со страхом ожидая ответа.
— Мой родной брат.
— Боже правый! — прошептала она. — Ты уверен?
— Да. Я слышал, как о нем говорили Дэвид и Хэпберн, когда я застал их в лесу на месте тайной встречи. Вот правда, которой я отказывался верить. Впрочем, теперь нечего отрицать. У Морэн было видение. Она сказала, что человек, который ведет за собой этих болванов, мой родственник. Еще она сказала, что на его руках кровь, в том числе и моя. Принимая во внимание все это, нет смысла притворяться, что сказанное Дэвидом и Хэпберном — ложь. Мой брат Генри, лэрд Лоханкорри, стоит во главе заговора, он хочет убить короля и занять его трон. Через три дня он будет здесь, в городе.
— Это он оставил шрамы на твоей спине?
— Да. Ты спрашивала, откуда они у меня, и я не стал тебе рассказывать, как глупо поступил, когда был совсем молод. — Взяв Илзбет за руку, он сел в кресло и усадил ее себе на колени. — Подозреваю, тебе уже доводилось выслушивать подобные истории.
— Да, но в этих историях дело не заканчивалось смертельными увечьями.
— Разумеется. Но это только потому, что в них не принимал участия мой братец Генри.
Глубоко вздохнув, Саймон рассказал Илзбет о Мэри.
Илзбет слушала его, и перед ее глазами вставала ужасная картина: одинокий молодой человек с обостренным чувством справедливости, прирожденный защитник слабых, был соблазнен и обманут братом и его женой.
Прижавшись к Саймону, Илзбет рассеянно гладила его грудь, размышляя о его брате — человеке, который вознамерился стать королем. Удивительно, как Саймон с его приверженностью к законам, мог родиться в такой семье! Чудо, и еще свидетельство его силы воли.
Саймон ждал, что скажет Илзбет, но она тихо сидела, свернувшись калачиком и поглаживая по груди. Похоже, она вовсе не разозлилась, узнав, что он был влюблен в жену своего брата и лэрда. По правде говоря, его больше заботило, не сочтет ли она его попросту дураком. Глядя на маленькую ручку, ласкавшую его грудь, Саймон вдруг улыбнулся. Утешает его, подумал он.
И о чудо! Его гнев, похоже, пошел на убыль. Не ушел совсем, но и не рвался наружу, грозя смести любую преграду. Саймон знал, что имеет право на ярость. Но его пугала собственная неспособность взять себя в руки и бездумная готовность выместить гнев на каждом, кто подвернется под руку.
— Илзбет, не нужно меня больше утешать, — сказал он. — Я уже немного пришел в себя.
Вглядевшись в его лицо, Илзбет поняла, что Саймон говорит правду. Глаза больше не горели безумным огнем. Он даже слабо улыбнулся, взяв ее руку в свою, прекращая ласку.
— Что-то ты совсем притихла, — продолжал он. — Неужели удивилась настолько, что потеряла дар речи?
— Просто подумала — как бы сказать помягче, чтобы не обидеть, — что твоего брата Генри следовало придушить еще в колыбели.
Саймон рассмеялся и обнял Илзбет.
— Самое лучшее всегда — это сказать правду. Кроме того, действительно, кому-то следовало давным-давно покончить с ним. Это спасло бы не одну жизнь. — Поцеловав ее в макушку, Саймон нахмурился. — Странно, однако Генри обладал невероятной прозорливостью насчет того, кто именно собирается его прикончить.
— И убивал их первым.
— Именно. Морэн была права, когда говорила, что на его руках много крови. Этот человек убивает из прихоти, из-за пустяков. Иногда у меня возникало ощущение, что он убивает потому, что это доставляет ему удовольствие. Как тогда, когда он убил моего бедного пса.
Она села прямо:
— Какого пса?
— Когда мне было десять лет, я подобрал бездомного щенка, но Генри убил его и бросил труп ко мне на постель, пока я спал. Генри всегда отличался жестокостью, он не желал пощадить даже ребенка.
— Саймон, но это больше, чем обычная жестокость! — Она представила себе, как маленький мальчик просыпается и обнаруживает на постели труп своей собаки, и ее затошнило. — Что-то не так с этим человеком! Благодарю Бога, что вы уехали оттуда и жили от него вдалеке.
— Так поступили и трое моих братьев. Их взяли в приемные семьи незадолго перед смертью отца.
— И это хорошо. Если бы вы все не уехали подальше, подозреваю, легли бы в землю вслед за отцом. Нет, Саймон, думаю, ты достаточно хлебнул несправедливости. И мне кажется, Генри просто болен.
Саймон поморщился.
— Думаю, он был безумен с рождения. Хотя он никогда не впадал в буйство, не разгуливал по дому, бессвязно болтая сам с собой. Он всегда был холоден и невозмутим, но при этом его нельзя было назвать глупым — он очень умен, а на поле бой сражается как лев.
— Сумасшедшему необязательно танцевать часами на площади и пускать пузыри. Они могут быть холодными и сдержанными, однако их безумие остается с ними. Оно проявляется в том, как человек ведет себя с другими людьми, животными или с теми, кто слабее их самих. Ты можешь помешать ему осуществить заговор?