На третьем этаже оказалось всего две двери, и из-за одной из них доносился какой-то вой – у Вовчика даже волосы зашевелились. Он толкнул эту дверь и оказался лицом к лицу с Яной Грязновой – та стояла у окна, скрестив руки на груди, и в упор смотрела на корчившуюся у ее ног женщину в длинной юбке и темной кофте. Женщина каталась из стороны в сторону, рвала на себе волосы и истошно выла.
Кущин быстро сориентировался и одним прыжком оказался возле Грязновой, не церемонясь, схватил ее за длинные черные волосы, уложенные венком вокруг головы, и пригнул так, чтобы она не могла на него посмотреть:
– Ну все, Яна Васильевна, финита. На этот раз я вас точно не выпущу, жалеть не стану.
– Наказан будешь… наказан… – страшным утробным голосом зашипела Грязнова, пытаясь вывернуться из крепко державшей ее волосы руки Добрыни.
– Да там посмотрим, кто будет наказан. Заткнись, не вынуждай меня тебе врезать.
Он тащил ее вниз по лестнице, совершенно не заботясь о том, что ей, наверное, больно. Однако внизу его вдруг встретил, преградив дорогу, частично пришедший в себя Шлыков, попытался нанести удар, промахнулся, за что тут же был награжден ударом ноги в челюсть – Вовчик все еще стоял на лестнице, потому дотянулся и вырубил непрошеного защитника. Грязнова шипела за его спиной, вцепившись ногтями в его руку, крепко державшую ее волосы. Вовчик счел это даже благом – боль не давала вслушиваться в ее слова, потому концентрации он не терял.
В доме никого не было, но голос Тинки он услышал где-то во дворе – она отдавала распоряжения полицейским.
«Ну, слава богу, не раскисла, – подумал Вовчик с облегчением. – Надо же, как она его… хладнокровно, как в тире… Никогда бы не подумал».
Он не придумал ничего лучше, чем отрезать кусок шторы и намотать его на голову Грязновой, а затем выдернуть ремень из брюк лежавшего на полу Волокушина и прикрутить ее к каминной решетке за запястья.
– Тут посидите, матушка.
Грязнова замычала что-то из-под шторы, но Вовчик не слушал. Он вышел во двор, увидел пришедшего в себя парня-водителя, пристегнутого наручником к балясине перил, услышал, как долбит изнутри запертую дверь сарая Игнатьич, и вышел за ворота – Тина с полицейскими шла вверх по улице, а за ними тянулись люди.
«Ну, хоть без вил и граблей в руках, уже хорошо», – с облегчением вздохнул Кущин.
Он видел на каминной полке спутниковый телефон – здесь не было другой связи, мобильные не брали, а нужно было вызвать подкрепление. Ночевать придется тоже здесь, до ночи добраться назад шансов нет.
Он позвонил в райцентр, кратко обрисовал начальнику полиции ситуацию и попросил вызвать помощь из Барнаула. Нужно было транспортировать труп Волокушина, перевезти в изолятор Грязнову и Шлыкова. Кроме того, нужна была психиатрическая бригада – домоправительница Клавдия явно нуждалась в госпитализации, ее вой раздавался все громче, нужно было что-то с этим тоже делать.
Отправив полицейского-водителя за наручниками, он выволок немаленькое обездвиженное тело Шлыкова на улицу и покосился на дом, откуда доносился вой Клавдии.
«Это что же она такое с теткой сделала-то? – имея в виду, конечно, Грязнову, думал Вовчик, сидя на крыльце. – Не на ровном же месте та головой так поехала…».
Спустя полчаса вернулась Тина с полицейскими. Они вели с собой невысокую девушку в длинной юбке и простой кофточке. Добрыня только глянул на нее и сразу узнал Евсееву, хоть и сильно изменившуюся – похудевшую, подурневшую, с пустыми глазами, не выражающими ничего, кроме покорности.
– Вот… – Тина устало опустилась на крыльцо рядом с мужем. – Только не помнит ничего. Кто это так воет? – поморщилась она, бросив взгляд куда-то наверх.
– Клавдия, домоправительница. Невменяемая совершенно, надо на ночь ее хоть простынями, что ли, привязать… Где ты Оксану-то нашла?
– В крайнем доме. Там одни женщины, человек пять. Сдается мне, что все они – курсантки Конде. И ни одна ничего вообще не помнит – ни имени, ни фамилии, ни как сюда попали. Как Дарина. Вова, я хочу отсюда уехать, – вдруг жалобно проговорила Тина и заплакала, уронив голову на руки, сложенные на подтянутых к груди коленях.
Вовчик обнял ее, начал осторожно покачивать:
– Надо потерпеть до завтра, моя хорошая… Мы никак не сможем уехать сегодня, понимаешь? У нас труп, трое задержанных, потерпевшие, сумасшедшая – полный набор…
– И что – я должна провести ночь в компании с мертвым Волокушей? – спросила Тина, всхлипывая.
– Зачем? Мы переночуем в машине, на которой он приехал, – ты переночуешь, а мы с парнями покараулим тут. А то черт знает, что этим местным зомби в головы ударит. Надо ворота, кстати, запереть, – произнес он, и один из полицейских быстро выполнил это пожелание. – Такие дела, парни…
На ночь они приковали водителя внедорожника и Шлыкова в разных комнатах на первом этаже, Клавдию кое-как втроем скрутили простынями, чтобы не встала и не натворила чего, а Грязнову покрепче связали найденной в сарае веревкой, прикрутив ремнем все к той же каминной решетке.
– Может, тряпку с головы убрать? Вдруг задохнется? – с сомнением спросил один из полицейских.
– Ага, – кивнул Кущин. – А к утру она тебе велит нас всех перестрелять и свалит. Нет, я ее три года ловил не для этого. Теперь она все-таки сядет, я все для этого сделаю – крови мне эта баба попортила…
Он на всякий случай проверил, может ли Грязнова дышать, поправил сунутую в рот тряпку и пошел на улицу.
Тина сидела в машине, кутаясь в куртку. Вовчик вернулся в дом, нашел в спальне одеяло, принес жене:
– Ложись, поспи немного.
– Боюсь, – коротко бросила Тина.
– Чего? Я же с тобой.
– Я никогда не стреляла вот так, почти в упор, – прошептала она, и из ее глаз снова потекли слезы.
– Тинка… ты все правильно сделала. И выбора не было у тебя – он же Шлыкова на мушке держал.
– Вова, ну, ты-то знаешь, что все было не так, – устало произнесла Тина, вытирая глаза. – Я могла остановиться, когда прострелила ему руку.
– Тина, я – единственный свидетель. Шлыков не в счет, он, мне кажется, вообще толком не понял, что произошло, кто в кого стрелял, кто кого убил. И это к лучшему. А ты теперь, наконец, успокоишься. И вот поверь – когда Волокуша стрелял в твоего отца, он наверняка ни о чем не думал и не жалел. Ну, так и тебе не о чем. Захват заложника, угроза жизни – отпишемся как-нибудь. Ну, допросят тебя пару раз, всего и дел… Поверь – Севастьянов никому не позволит тебя обидеть. А упыря этого старого вообще жалеть нечего. Все, вытирай нос и ложись, нам завтра еще весь день тут работать.
В Москву они вернулись только через три дня. Сперва выбирались из Гнилой Топи, прихватив с собой, помимо Оксаны Евсеевой, еще пятерых женщин без памяти и впавшую в забытье Грязнову. Ее увезли сперва в изолятор Барнаула, а потом транспортировали в Москву, где она попала в медчасть.
Оксану и ее подруг по несчастью определили в психиатрическое отделение, Тина позвонила Покровскому, и тот приехал, хотя закончил работу с Дариной.
Увидев еще шестерых претенденток на его лечение, Даниил только руками развел:
– Ну, умеете вы, Тина, создать прецедент…
– Да я-то при чем тут? Не могла же я их там бросить, их ведь кто-то ищет… Надо фотографии куда-то на телеканал отправить, вдруг найдутся родственники?
Ирина Петровна Евсеева целыми днями сидела возле больницы в надежде, что ей позволят увидеть дочь. Но врачи категорически настаивали на полном покое, да и Покровский их поддержал. Но мать надеялась увидеть Оксану хоть мельком, в окне, потому сидела на скамейке напротив стационара до тех пор, пока совсем не темнело. Иногда к ней присоединялась красивая модно одетая блондинка – как объяснил Тине Вовчик, это была Лика Морозова. Она сидела рядом с Ириной Петровной, держала ее руку в своей и что-то говорила. Ирина Петровна слушала, кивала, но взгляд ее был прикован к окнам больницы, за одним из которых находилась Оксана.
Тина тоже приезжала каждый день – ей назначили психиатрическую проверку и курс противострессовых бесед с психологом. Она не очень хотела этого, но стала плохо спать ночью, потому решила, что такое мероприятие ей не повредит.
Психолог оказался приятным молодым человеком с мягким голосом и чуть грассирующим выговором, он внимательно слушал, задавал толковые вопросы, проявлял искреннюю заинтересованность. Тине даже нравилось с ним разговаривать: было видно, что человек делает работу, которая ему нравится.
Выходя после очередного сеанса, она увидела на скамейке рядом с Ириной Петровной Артура Летинского и очень удивилась, даже подошла, поздоровалась.
– Ой, Валентина! – обрадовалась Ирина Петровна. – Спасительница наша… не знаю, как мне вас с Владимиром благодарить за Оксаночку…
– Ой, Ирина Петровна, ну какая благодарность, о чем вы? Это наша работа, вы нам ее оплатили. Теперь главное, чтобы с Оксаной все было хорошо.
– Валентина, я могу с вами поговорить минутку? – спросил Летинский, поднимаясь.
– Да, конечно.
– Тогда провожу вас?
– Я на машине, но парковка тут далеко, успеем поговорить.
Они пошли к выходу из больничного парка, и Летинский вдруг произнес:
– А ведь я развелся, Валентина.
– Да? – удивилась она. – И что так?
– Наверное, повлиял наш с вами разговор. Я как-то со стороны, что ли, на себя посмотрел, – признался Артур, глядя под ноги. – И понял, что человек-то я, по сути, так себе… и мужик мелковатый. Приехал домой, дождался жену и предложил на развод подать.
– А она?
– А она сказала – я думала, ты никогда не решишься, – рассмеялся вдруг Летинский. – Оказывается, она уже год встречается с другим. И знаете, Валентина, мне даже обидно не было – как будто она мне не изменила. В общем, расстались на хорошей волне, но из банка я ушел, пока временно безработный. Но это не проблема, мне предложили место в банке помельче. Да теперь не это главное. Надо Оксану вылечить и Ирину Петровну поддержать.
– Вам придется набраться терпения, Артур, – вздохнула Тина, открывая машину. – Дело в том, что… Оксана вас не помнит. Она никого вообще не помнит, даже себя. И если вы не уверены, что сможете справиться, лучше не давайте зря надежду ее матери.