– Ох, не знаю… простонала Яна, – ничего я не знаю, не знаю…
Но прагматичная Клавдия Васильевна тут же ухватилась за мысль, подкинутую Игнатьичем:
– А что? Он ведь дело говорит, Прозревшая! Поживем сколько-то, оглядимся, да и вы отдохнете. Там природа, воздух… Все равно нам пока затихнуть нужно, залечь. Деньги на жизнь есть, а дальше видно будет. Вы оклемаетесь, а там посмотрим.
И Яна, у которой в голове все перемешалось, безвольно кивнула соглашаясь.
Так они оказались в Гнилой Топи, где действительно было всего три жилых дома, семеро стариков и две улицы полуразвалившихся строений, некогда бывших усадьбами. Клавдия Васильевна с Игнатьичем по-хозяйски обошли их все, выбрали наиболее пригодный для жилья, хоть и нуждавшийся, как и остальные, в капитальном ремонте, и велели Ване загонять «Соболь» во двор. Игнатьич хоть и хромал на ногу, однако руками владел отменно, любая деревенская работа у него спорилась, и при помощи Вани и двух старичков покрепче он сперва поправил забор и ворота, а затем принялся за ремонт дома. Клавдия Васильевна тоже развила бурную деятельность: выскоблила все внутри, отмыла окна, чудом уцелевшие за столько лет разрухи, смоталась в ближайший городок за всем необходимым для ремонта. И вскоре дом начал принимать вид жилого, а в огороде, до этого заросшем бурьяном и осотом, появились грядки и картофельное поле.
Яна же все это время пребывала в прострации, бродила по двору как сомнамбула, а если выходила за ворота, то пугала своим отсутствующим видом четырех старушек – местных жительниц, с которыми Клавдия Васильевна уже наладила отношения.
Больше всего времени Яна проводила на озере: лежала в траве, уставившись в небо, словно пыталась рассмотреть там что-то такое, от чего можно будет оттолкнуться и шагнуть в новую жизнь. Деньги закончатся рано или поздно, те, что лежат на счетах «Согласия», трогать опасно, да и арестовать эти счета могут в любой момент. Нужно придумать что-то такое, что позволило бы зарабатывать деньги легально, дабы не привлекать внимания властей, но и что-то, позволившее бы зарабатывать гораздо больше, скрывая эти доходы.
Переименовать «Согласие», оставив структуру секты в прежнем виде, Яна не могла, справедливо опасаясь, что люди, разрушившие ее Город Радости, не остановятся и будут ее искать. А нового ничего в голову не приходило.
Дни шли, а Яна продолжала жить как в тумане, машинально выполняя необходимые вещи и не обращая внимания на настороженные взгляды Клавдии Васильевны, которой состояние Прозревшей, видимо, не особенно нравилось.
«Я так растеряю всю власть над этими троими, – вяло думала Яна, выходя за ворота и привычно направляясь на озеро. – Ладно мужики, но Клавдия… она не так проста, как выглядит, и не так добродушна, как кажется, я-то знаю».
Нужно было срочно что-то придумать, а в голове по-прежнему было пусто и гулко, как в большом котле. В прошлый раз у нее был Игорь – и именно для него она и придумала всю эту схему с сектой, примкнувшими, «Согласием» и откровениями Прозревшей.
Яна использовала свой дар управлять толпой и мощные гипнотические способности, чтобы дать возможность любовнику зарабатывать большие деньги. Теперь, когда Игорь мертв и даже не похоронен как следует, она потеряла смысл жизни. Самой ей ничего нужно сейчас не было, но существовали еще Клавдия, Игнатьич и Ваня, которым нужно платить, которых нужно кормить…
Так в ее голове родилась шаманка Аюна, которая могла разговаривать с мертвыми. Душа к такому виду деятельности не лежала совершенно, Яна откровенно мучилась, входя в образ, но это приносило кое-какие деньги. Она инстинктивно не проводила сеансов в Гнилой Топи, предпочитая выезжать в города, словно оберегала свое пристанище и готовила его для какой-то иной миссии, какого-то иного дела. Яна чувствовала, что непременно найдет выход, перестанет рядиться в шаманку, а займется тем, что у нее по-настоящему получалось – будет подчинять себе толпу, создаст покорный себе народ, для которого станет настоящим божеством, которому поклоняются и к ногам которого несут все, что есть, в том числе и жизни.
Власть опьяняла – это чувство она помнила до сих пор и хотела вернуть это ощущение. Сейчас даже деньги не казались ей такими уж первостепенными, как власть, власть, дающая столько возможностей, в том числе и финансовых.
«Как говаривал Рон Хаббард – хочешь денег, создай религию, – думала Яна, лежа в траве у пруда и по привычке глядя в небо. – Денег хочу, но религия совсем не то, с чем я готова заигрывать. Бога лучше не трогать, обходить стороной. В прошлый раз у меня и без божественных сил все отлично вышло. Экология – штука беспроигрышная, главное правильно все преподнести. Любому человеку, даже самому образованному, можно внушить всякую чушь, если делать это грамотно и убежденно. Ну и мои способности все еще при мне. Но нужна идея, стержень, на который потом можно нанизывать любую идеологию, даже самую бредовую. Люди охотнее верят в странные идеи, к которым подмешана какая-то реалистичная ерунда вроде природы, окружающей среды и чего-то такого. А с богом я разбираться не хочу, разные у нас дороги».
Пихта росла на самом краю поляны, и Яна даже не поняла, почему раньше никогда не обращала на нее внимания. Она была высокой, раскидистой, с мягкими лапами, от ее ствола исходил дурманящий запах смолы.
Яна взялась рукой за одну из веток, сжала пальцы и почувствовала, как откуда-то изнутри поднимается к сердцу тепло.
«Ну вот же! Вот же оно, знамение! – подумала Яна, поглаживая пихтовую лапу. – Вот и символ, и стержень, и идея, и даже деньги легальные! Пихта – это же и масло, и разные эликсиры – Клавдия-то Васильевна отменная травница, она мигом нужный состав изобретет. Договориться с каким-нибудь кустарным производством флаконов – в интернете найти, это не проблема, только в город выехать. Этикетки заказать в типографии – тоже плевое дело. Зарегистрировать товарный знак – а что, пусть тоже будет, используем для этого Ваню, у него документы чистые. Теперь осталось только придумать, как будут звать меня, потому что Аюна совсем не годится, нужно русское что-то, национальное…».
Яна долго теребила пихтовую ветку, подносила к лицу пальцы, впитавшие яркий хвойный аромат, и вдруг вспомнила, что бабушку по линии отца звали Евдокией. Это имя показалось ей вполне подходящим, русским, но к нему нужно было еще что-то. Раньше она была Прозревшей – это слово как бы объясняло ее предназначение, ее статус в «Согласии». Теперь нужно было что-то подобное, но в связке с именем.
«Светлейшая матушка Евдокия» – это словосочетание было хоть и длинным, но вполне годилось для женщины, объявляющей себя защитницей пихтовых лесов и несущей правду о пользе и предназначении этого дерева.
Яна смутно помнила какую-то книгу, прочитанную в юности, где рассказывалось о культе дерева у староверов, этим решила воспользоваться и она, только не приплетать к своему «учению» религию, а основать его на научных, медицинских и немного эзотерических догмах, придумать и прописать которые ей труда не составит.
Это открытие словно придало ей энергии, Яна с усилием отломила самую тонкую лапу пихты и понесла ее в Гнилую Топь.
Клавдия Васильевна, открывшая ей двери, даже не сразу поняла, что происходит – перед ней стояла совершенно иная Яна, не та сомнамбула, что уходила из дома утром, а бодрая, с горящими глазами и румянцем на щеках – почти прежняя Прозревшая, которую все знали.
«Ну, слава богу, пришла в себя! – с облегчением подумала Клавдия Васильевна, впуская Яну в дом. – Теперь все пойдет как прежде, сколько ж можно тут без дела-то сидеть, совсем ведь рехнуться можно».
Беспокоило Клавдию Васильевну еще и количество постоянно приезжающих в Гнилую Топь прежних примкнувших. Откуда они узнавали название деревни, оставалось загадкой, но люди приезжали, привозили деньги, отдавали их Клавдии и просили приюта. Они обживали заброшенные дома, приводили в порядок огороды, и можно было заново начинать поднимать хозяйство – люди хотели работать, но Клавдия Васильевна медлила – ей нечего было сказать им, Прозревшая молчала, не показывалась на улице, а без ее ведома и без ее прямого указания никакой деятельности Клавдия вести не хотела, да и побаивалась. Яна, хоть и находилась все это время в какой-то прострации, из которой выходила только на «гастролях», способностей не утратила, потому в профилактических целях обрабатывала и Клавдию, и Игнатьича, и Ваню – просто чтобы не ослабить свое влияние на них.
В один из дней, наблюдая за тем, как Ваня возится с «Соболем», Яна вдруг поняла, что ей вовсе необязательно самой ездить на вербовки и собрания, можно сделать себе ширму из Ивана, и это будет куда безопаснее и проще. Внешность у него была типично русская, это хорошо для того дела, что она задумала, и в качестве главы толка, как она это называла, он будет выглядеть органично.
– Иван! – крикнула она, и тот, вздрогнув от неожиданности, уронил какой-то ключ:
– Звали, Прозревшая?
– Зайди ко мне, пожалуйста.
Пока Иван мыл руки и шел в ее комнату, расположенную в самом дальнем углу дома, Яна успела повязать голову белым платком и занять место у окна, скрестив на груди руки. Едва он толкнул дверь, как Яна напряглась и сразу же поймала его взгляд, заговорив низким грудным голосом:
– Здравствуйте, батюшка. Как ваше здоровье?
Мгновенно реагировавший на звук ее голоса Иван, как зачарованный, остановился на пороге и вяло произнес:
– Все в порядке, Прозревшая…
– Я не Прозревшая, ты что, не узнал? Я – светлейшая матушка Евдокия, а ты – батюшка наш Иван, глава Пихтового толка… Ты – наш отец, мы – твои дети… Ты заботишься о нас, ты несешь в мир учение матушки Евдокии, ты знаешь, как можно спасти планету от зла. Пихта – наше дерево, оно дает нам жизненные силы, оно помогает нам выжить и дает пищу, кров и уверенность в завтрашнем дне. Ты – батюшка Иван, никто больше не будет давать тебе указаний, кроме меня, светлейшей матушки Евдокии. Ты подчиняешься только моим словам, ты – проводник моего учения, ты понесешь его людям и наберешь новых последователей. Только мое слово для тебя истина, только мне ты подчиняешься беспрекословно, только меня слушаешь. А я сделаю так, что остальные будут подчиняться тебе и слепо выполнять твои приказы. Проснись же, батюшка Иван! – она хлопнула в ладоши, и Иван, вздрогнув всем телом, потер рукой лоб: