– В чем меня обвиняют? – устав напрягаться и поняв, что эта миниатюрная женщина имеет хорошую защиту, пробить которую у нее сейчас сил не хватает, спросила Яна.
– В организации культа, направленного на незаконное обогащение. В похищении людей и насильном удержании против их воли. Мошенничество в составе группы. Хватит?
Яна пожала плечами:
– Я здесь ни при чем.
– Конечно. Ведь это Иван Шлыков у вас батюшка, а матушки Евдокии вообще могло и не быть, верно? Ее никто не видел – даже люди, жившие с вами бок о бок в одном доме. Вы отлично потрудились, Яна Васильевна. Не жаль было Клавдию? Она всю жизнь вам посвятила.
– Ничего, в психбольнице тоже можно жить, – спокойно сказала Яна.
– Откуда вы про психбольницу знаете? – удивилась Валентина.
– Я многое знаю.
– Не поделитесь?
– Нет. Зачем?
– Ну, совесть облегчить, например.
– Совесть?! – захохотала Яна. – Совесть?! Да что ты про это знаешь? Что ты вообще знаешь обо мне?
– Все, – не повысив голоса, ответила Валентина. – Я знаю о тебе все, я шла за тобой три года – как до этого много лет шла за твоим напарником Волокушиным. Тот мертв – а ты сядешь.
– Ошибаешься, начальница. Я там уже была – и ни за что на зону не вернусь.
– К счастью, это решать не тебе.
Яна загадочно улыбнулась, но ничего не сказала больше.
– Волокушину уже все равно, – вдруг произнесла Валентина. – А ты могла бы все-таки себе помочь.
– Валить на Гошу? А зачем? Любому, кто его знал, а таких, сама знаешь, полно, будет понятно – не мог он сам эту схему придумать. Лолка это все. Лолка и я.
– Сколько же вам нужно было денег, а? Какая сумма заставила бы вас остановиться и перестать калечить людей?
– Нет такой суммы, – спокойно ответила Яна. – Деньги как наркотики, на них подсаживаешься. Я давно могла уехать за границу, раствориться там и жить спокойно. Но… видно, судьба моя такая – власть я люблю еще больше, чем деньги. Ты просто не можешь этого понять.
– Почему? Могу, – пожала плечами Валентина. – Я уже давно занимаюсь разоблачением тебе подобных. И вы все одинаковые – у вас комплекс бога, вам нравится быть предметом преклонения, хочется видеть толпы падающих на колени при вашем появлении. Примитивно.
– Примитивно? Возможно. Но, раз уж ты много лет изучаешь таких, как я, то должна бы понять, что те, кто нам поклоняются, вообще лишены мозгов и хотя бы элементарной логики. Ты ведь наверняка слышала мои откровения? Скажи – человек с нормальным мозгом может в это верить? – она снова захохотала. – А если я расскажу, как я все это придумывала, ты тоже будешь смеяться – как я.
– Не буду. Такие, как ты, всегда бьете по больному. Целитесь туда, где у человека кровоточащая рана. Это подло.
– Зато прибыльно. И потом, ну, что за кровоточащая рана, если просто не можешь заставить развестись женатого мужика? Кто вообще разрешил тянуть руки в чужое семейное счастье? Так, может, это просто наказание за грех, а?
Валентина смотрела на нее почти с жалостью, как смотрят на больного ребенка, которому никогда не суждено выздороветь и вырасти.
– А кто ты такая, чтобы решать, кого, за что и как наказывать?
– Нет, подруга, со мной этот номер давно не проходит, – сказала Яна, снова пытаясь сесть. – Те, кто хочет быть обманутым, рано или поздно будут обмануты – буду это я или кто-то еще. Судьба такая.
– И вы с Лолитой решили, что зарабатывать на разлучницах – ваше право?
– Лолита дура, она сама двух слов связать не могла, – с презрением бросила Яна, и Валентина вдруг чуть изменилась в лице:
– Так эти тренинги… погоди, это что же – тоже твое?!
Яна опять расхохоталась, откинувшись на подушку:
– Вот такая я разносторонняя! Кому-то матушка Евдокия, а кому-то брачный коуч Конде. А Лолка – ширма, как и Шлыков. Она же тексты мои выучить с первого раза не могла, тупая как пробка. Как только Волокушин с ней ни бился… даже нанимал ей педагога по сценической речи! Ой, не могу… – она все хохотала, довольная произведенным на сыщицу эффектом. – Мы даже думали отказаться от этого проекта – в связи с профнепригодностью исполнительницы главной роли… Но, к счастью, Лолка напряглась и смогла.
Валентина встала, окинула ее каким-то странным взглядом и пошла к двери, а там, повернувшись, произнесла:
– Я постараюсь сделать все, чтобы ты никогда не вышла.
Яна игриво помахала ей рукой, прикованной к кровати – одной кистью:
– Прощай, Валечка. Мечтать не вредно.
Новость о том, что Яна Грязнова покончила с собой в камере, застала Тину за приготовлением пирога. Она ждала Кущина – тот навещал в больнице Оксану Евсееву, хотел убедиться, что с ней все в порядке. Даниил Покровский согласился работать со всеми привезенными в Москву жертвами – хотел написать научную работу и все просил Добрыню и Тину организовать ему встречу с Грязновой.
Телефонный звонок заставил Тину отставить миску с тестом и двумя пальцами взять трубку – это оказался начальник медчасти следственного изолятора:
– Валентина?
– Да, это я, здравствуйте.
– Меня просили сообщить вам. Яна Грязнова покончила с собой сегодня в три тридцать утра.
– Что?! – переспросила Тина, машинально опускаясь на табуретку.
– Вскрыла вены о пружину кровати. Не понимаю, как недоглядела охрана, но… когда в шесть пришла медсестра, Грязнова уже не дышала.
– Черт… – Тина почувствовала, как у нее потекли слезы – не от жалости к Яне, а от злого бессилия. Получалось, что она все равно переиграла ее, Тину, и действительно не понесет никакого наказания.
Начальник медчасти попрощался, Тина уронила трубку на колени и, забыв, что руки у нее в тесте, обхватила голову руками и расплакалась в голос.
Ей было жаль своих трудов, жаль людей, пострадавших от Грязновой и теперь не получивших даже морального удовлетворения. Жаль Анну, вынужденную смириться с тем, что потеряла родную сестру, получив взамен совершенно незнакомого человека, живущего отдельной жизнью, в которой Анне теперь нет места. Жаль Клавдию – деятельную, пробивную женщину, дочь истинного старовера, внезапно уверовавшую в ту ересь, что выдумывала Яна. Теперь ее удел – палата в психиатрической больнице до конца жизни. Жаль Ивана Шлыкова – безвольного, сломанного Грязновой в своих целях. Теперь ему придется отвечать как единственному организатору – ему, по сути, не сделавшему ничего. Даже Лолиту было жаль – ей тоже грозил срок, а она, как оказалось, вообще была только ширмой, как и Шлыков. Неизвестно, придет ли в себя Оксана Евсеева, хотя Покровский дал неплохой прогноз. А сколько их осталось там, в Гнилой Топи, не пожелавших уезжать с обжитого места? Что теперь будет с этими людьми, потерявшими то, во что они так верили? Столько сломанных жизней – и виновница все-таки опять ушла от ответа, только в этот раз окончательно.
В таком состоянии ее и обнаружил вернувшийся Добрыня – волосы в тесте, глаза заплаканные, нос красный от рыданий.
– Это что еще за номер? – удивленно уставился он на жену, замерев на пороге кухни.
– Она… она… понимаешь… – прорыдала Тина, и Вовчик испугался:
– Да что случилось-то, скажи нормально! – он присел на корточки возле табурета и попытался заглянуть Тине в лицо.
– Она… с собой покончила…
– Кто?!
– Грязнова… – и Тина зарыдала так горько, как будто Грязнова была ей родным человеком.
– Ах ты ж… – почесал затылок Добрыня. – Ушла-таки, Горгона чертова… Но реветь-то чего теперь? Туда и дорога, там с ней боженька разберется.
– Вова… ну что ты ерунду говоришь… никто с ней не разберется…
– Тинка, прекрати, – он обнял ее за плечи и слегка встряхнул. – Успокойся, слышишь? Ничего не поделаешь – неприятно, но ничего не исправишь. И потом ну мы-то знаем, что свято место пусто не бывает. Будет новая Грязнова, новый культ, новый толк – и как там еще они это обкладывают? Как она тебе сказала, помнишь? Кто хочет быть обманутым, того обманут? Ну вот… на наш век хватит, к сожалению.
И с этим утверждением Тина Володина не могла не согласиться.