— Заявление? — пришёл на помощь старшина. — Вы хотите заявление подать?
— Да! Заявление!
— Пишите и приносите.
— Как?
— Приходите завтра, приносите заявление…
Я растерялась, события развивались совсем не так, как я себе это воображала.
— Нет! Мне сейчас — это срочно! Поговорить с кем-то! Прямо сейчас!
— Вы сперва заявление…
— Хорошо-хорошо! У вас есть бумага? Лист бумаги есть?
Старшина послушно выдвинул ящик стола. Внутри были какие-то документы, коробка скрепок и прочий канцелярский хлам, сверху лежала затёртая книжка карманного формата с девицей распутного вида на обложке — малиновый рот, чулки сеткой, сапоги-ботфорты. Милиционер поспешно пихнул книгу вглубь. Но название я успела разглядеть. Называлась книга «Секс — её оружие».
— Только ручку не забудьте… — он протянул три листа писчей бумаги и шариковую ручку за тридцать копеек. — Вернуть. Хорошо?
Через дыру в ограде я пробралась на территорию хозблока зоопарка. Обошла вольеры, где кода-то обитали еноты. Енотов давно уже не было, но запах по-прежнему стоял крепкий. Моё тайное место располагалось на той стороне главного пруда, за старыми лебедиными будками под сломанной ивой. Я устроилась на стволе дерева и начала писать. Заявление заняло всего полторы страницы. Пару раз проткнула бумагу ручкой, но переписывать начисто не стала.
Около полудня я вернулась к прокуратуре. Но заходить не стала. Снова говорить со старшиной не было никакого смысла. Мне нужен взрослый следователь.
Я отошла к овощному. Начала прогуливаться взад и вперёд, разглядывая витрину. За немытым стеклом стояла пирамида трёхлитровых банок с томатным соком, вокруг банок лежали мумии крупных мух. Этикетки с некоторых банок отклеились и тоже лежали среди мух, жухлые, будто опавшие листья. Ещё в витрине отражалась та сторона Краснопресненской, здание метро и кусок скучного неба.
Хлопнула дверь, из прокуратуры вышла женщина. Худая и некрасивая, с пегим пучком, похожим на крепкий кулак. Я проводила её взглядом. Нет, эта точно не подойдёт. К тому же у неё поехал чулок, о чём она явно пока не подозревала.
Мне казалось, что прохожие косятся на бумагу с заявлением. Сперва я прятала лист за спиной. После сложила бумагу пополам и сунула в задний карман джинсов.
Следующим, минут через пять, из прокуратуры вышел толстый мужчина с отёчным лицом багрового оттенка. Он терзал узел галстука и вполголоса матерился. Толстого я тоже пропустила.
Минут сорок никто не появлялся, я уже начала жалеть, что не заговорила с женщиной. Но тут она вернулась, неся сетку, набитую продуктами. Сверху лежали недозрелые бананы, перья зелёного лука торчали как озёрная осока. Дверь захлопнулась и я снова осталась ни с чем.
Ровно в час из прокуратуры вышел мужчина. Серый костюм, белая рубашка — он энергично хлопнул дверью, на ходу нацепил чёрные очки в стальной оправе и сразу стал похож на сыщика из французского кино. Вот — то что нужно! К тому же под мышкой он сжимал туго набитую папку из кожи фальшивого крокодила.
— Извините! — я шагнула наперерез.
— За что? — он послушно остановился. — Вы уже в чём-то провинились?
Его готовность меня обескуражила. В солнечных очках я видела отражение своего лица — дважды. Он улыбнулся, от него пахло «Драккаром», терять мне было нечего.
— Вы прокурор? — спросила.
— Не совсем. Но почти. Следователь прокуратуры.
— Именно с вами мне и нужно поговорить…
Я сунула ему в руку заявление. Он развернул сложенный лист, расправил. Явно заметил дырки, проколотые ручкой. Конечно, нужно было всё переписать начисто — конечно.
— Пошли? — следователь кивнул в сторону радиальной станции. — У меня минут пятнадцать…
Он читал на ходу. Я шагала рядом, поглядывая на свои каракули. В одном месте следователь хмыкнул.
— Что?
— Ничего, — он рассмеялся. — Серёжа Лебядкин — наш подопечный.
— Какой Лебядкин? Кто это?
— Америка. Планетарий и комок на Кудринской — наш район. Лебядкин и вся его гоп-компания у нас…
— Под колпаком? — подсказала я.
— Вот именно, под колпаком.
— И Генрих?
— А Генрих уж подавно.
Мы дошли до Зоологической, остановились на переходе. Машины еле ползли, шофёры нервно сигналили, перекрёсток и подъём к Садовому был плотно забит. Похоже, на кольце тоже была пробка.
— Скоро по Москве вообще не проедешь… — пробормотал он, дочитывая мою бумагу.
Зажёгся зелёный. Мы перешли на ту сторону.
— Погоди… — Он взял меня под локоть.
Мы отошли к ларьку «Мороженое», остановились. Он расстегнул молнию на папке и сунул туда моё заявление.
— Вот так, — застегнул молнию. — Очень хорошо. И спасибо.
— А как же…
Указательным пальцем он сдвинул очки на кончик носа.
— У нас есть ваш адрес и телефон, — следователь улыбнулся. — Гражданка Азарина. Не волнуйтесь. Всё будет тип-топ.
Он сжал моё предплечье — такой мужской жест — не сильно, но достаточно крепко, чтобы я поверила в надёжность защиты. Вскинул руку, взглянул на запястье.
— Всё! — кивнул. — Опаздываю!
Прохожие обходили меня, некоторые толкали. Я стояла у ларька, в стекле были выставлены самодельные муляжи эскимо, пломбира в вафельном стаканчике и брикета за сорок восемь. Даже ребёнок бы не поверил, что настоящее мороженое может выглядеть так.
Следователь влился в толпу, текущую в сторону «Баррикадной». Я забыла спросить его фамилию. Рыжая папка мелькнула ещё раз и пропала. В моей голове прокручивались сказанные им фразы, снова и снова.
Планетарий — наш район… Гоп-компания… Не волнуйтесь…
— Не волнуйтесь… — пробормотала. — Всё будет тип-топ.
Да, кстати, я забыла сказать про часы: на запястье у следователя был «Тигровый глаз», хронометр со стеклом из горного хрусталя, последняя модель и абсолютный герметик, который выдерживает давление в двести атмосфер и одновременно показывает время в трёх часовых поясах. По этим часам при желании можно определять скорость дрейфующих айсбергов.
Рядом с ларьком стояла телефонная будка. Я сунула в щель две копейки, набрала номер. Раздались короткие гудки. У Америки было занято.
27
Среда началась со скандала.
Мать принялась пилить меня с самого утра.
Я закрылась в ванной и до упора открутила оба крана. Материнский голос, перекрывая шум воды, поведал мне о том, что я из себя представляю. Как личность и как женщина. Далее мать обрисовала перспективы моего ближайшего будущего и вероятного финала. Под забором, в канаве, в тюремном лазарете. Моя бедная мать и вообразить не могла, насколько эти прогнозы были близки к реальности.
Именно это и взбесило меня. Я распахнула дверь и принялась орать. Что не просила рожать меня, что если бы у меня был отец, что это она сама во всём виновата… — ну и так далее.
— Я жизнь тебе дала! — она вскинула руки, как в греческой трагедии.
— Зря! — рявкнула я ей в лицо. — Аборт, мама! Аборт надо было сделать!
Лицо матери скуксилось, стало старым и некрасивым.
— Если б ты знала…
— Что знала? Что? — заорала я. — Что ты сама понятия не имеешь кто мой отец? Что трахалась напропалую и залетела неведомо от кого? Это мне нужно знать? Не беспокойся, уже догадалась. Всю жизнь твоё враньё слушала про докторов и музыкантов — хватит с меня! Хватит!
Сейчас начнёт реветь — подумала я. И ещё — а ведь я совсем не похожа на неё. Ни капельки.
Но мать плакать не стала. Она со всего маху влепила мне пощёчину. Звон в ушах и искры из глаз — никакая не фигура речи. А следом — боль, резкая и жаркая, как ожог.
Я выскочила из квартиры. Грохнула дверью. Звонкое эхо прилетело сверху и чуть позже снизу.
Первым делом я нашла автомат и позвонила Америке. Руки тряслись, я с трудом попадала в нужные цифры. В мембране запиликали короткие гудки. Занято, снова занято.
Подождала минут пять. Стоять на месте не могла, быстрым шагом ходила взад и вперёд, словно охраняла телефонную будку. Прогнала пронырливую девицу, которой тоже вздумалось куда-то звонить. Набрала номер — короткие гудки.
По неясной причине мне казалось жизненно важным связаться с Америкой. Найти его, поговорить, рассказать. Он жил где-то в районе Академической, но этой информации было явно недостаточно чтобы начать поиск. Не могла же я бегать по всем дворам Ленинского проспекта и кричать «Америка! Америка!».
К тому же короткие гудки вовсе не означали, что он дома. Что сидит себе и беседует с кем-то. Причём сутками напролёт. Скорее всего, он отключил телефон. Или просто снял трубку.
Не взирая на столь логичное умозаключение, я названивала весь день. Из каждого автомата, который попадался на пути. Оббежала весь центр — от Патриков по бульварам до Пушки, после вниз по Горького до Манежа. Разумеется, первым делом я решила проверить Планетарий. Ни Америки, ни ребят из его компании там не было. Не было их и в «Национале». В «России» нижний бар открывался только в семь.
По набережной от Зарядья добралась до Крымской. На кортах «Чайки» был санитарный день. Оставались ещё конюшни ЦСКА, но уже смеркалось и я едва передвигала ноги. Добрела до Зубовской, у нового здания АПН села на «букашку». Троллейбус едва полз, без единой мысли я глазела в окно. Вот так бы ехать и ехать. По кольцу, по кругу. Мимо Девятинского переулка, мимо Калиниского проспекта, мимо Смоленской. Шофёр объявил: «Площадь Восстания». Моя — инстинктивно я встала и вышла. Вопреки решению не выходить и продолжать кружить по Садовому кольцу до самой могилы.
Именно тут я вспомнила, что забыла ключ.
28
Лифт за моей спиной закрылся. Я подошла к двери и надавила звонок. В недрах квартиры защебетал механический соловей, послышались шаги. Замок интимно лязгнул. Глубоко вдохнув, я сделала шаг назад, прикидывая, какой из двух возможных сценариев будет сейчас разыгран. Меньше всего мне хотелось продолжать утреннюю грызню. Просто не было сил.
Мать открыла дверь, подалась вперёд. На лице испуг, глаза сумасшедшие.