Гори, гори, моя звезда! — страница 16 из 27

ев (1812–1862)

Будто из Гейне

Густолиственных кленов аллея,

Для меня ты значенья полна;

Хороша и бледна, как лилея,

В той аллее стояла она.

И, головку склонивши уныло

И глотая слезу за слезой,

«Позабудь, если можно, что было», —

Прошептала, махнувши рукой.

На нее, как безумный, смотрел я,

И луна освещала ее;

Расставаяся с нею, терял я

Всё блаженство, всё счастье мое!

Густолиственных кленов аллея,

Для меня ты значенья полна:

Хороша и бледна, как лилея,

В той аллее стояла она.

<1847>

Василий Павлович Чуевский

Серенада

Я здесь один, я жду свиданья,

Заснули люди, спит земля.

Приди, мой друг, дай мне лобзанье,

Приди скорей, я жду тебя!

Приди ко мне с улыбкой нежной,

В блестящих шелковых кудрях,

В одежде легкой, белоснежной

И с детской радостью в глазах!

Скорее, друг! Луна сребрится,

Звезда любви для нас горит!

Проглянет день, и все умчится,

И наше счастье улетит.

1858

«Не кукушка…»

Не кукушка

Во сыром бору

Куковала;

Моя милая

В светлом тереме

Тосковала.

С утра до ночи

Из очей

Слеза всё катилась,

И головушка

На грудь белую

Приклонилась.

1850-е

Ах ты, Волга, Волга-матушка

Ах ты, Волга, Волга-матушка,

Река быстрая, глубокая,

Стороны родной кормилица,

Многоводная, широкая.

Для чего ты меня, молодца,

Сберегала и лелеяла,

И победную головушку

На своих волнах покоила?

Подняла б ты грудь широкую,

Всколыхнулась, расплескалась бы,

И меня волнами шумными,

Как дитя свое, одела бы.

Если б знато, если б ведано,

В дни былые, в годы прежние

Лучше б ты меня, родимая,

Приютила бесталанного.

Всколыхнулась, расплескалась бы,

И меня волнами шумными,

Как дитя свое,

Одела бы.

И лежал бы я на дне твоем,

Как ребенок в колыбелочке,

И меня бы ты, родимая,

Шумом волн своих баюкала.

Сторона моя, сторонушка

Сторона моя, сторонушка,

Сторона моя родимая!

Не на радость, не на счастие

Ты меня вскормила, молодца.

В молодых летах не знаю я

Ни утехи, ни веселия;

Белым днем и ночью темною

Лью я слезы безутешные.

Гаснут, меркнут очи светлые,

Сохнет грудь моя с кручинушки;

Проклинаю долю горькую,

Не гляжу на вольный Божий свет,

Тройка

Пыль столбом крутится, вьется

По дороге меж полей,

Вихрем мчится и несется

Тройка борзая коней.

А ямщик, разгульный малый,

Шапку на ухо надел

И с присвистом, разудалый,

Песню громкую запел.

Соловьем он заливался

Из дали, глуши степной.

С песнью русскою сливался

Колокольчик заливной.

Долго, долго пыль крутилась,

Долго песню слушал я,

И от песни сердце билось

Так тревожно у меня.

Тройка мчалась пред горою,

Вдруг ямщик коней сдержал,

Встал, слегка махнул рукою,

Свистнул, гаркнул и пропал.

Только пыль лишь разостлалась

Вдоль по следу ямщика…

Песнь умолкла, но осталась

На душе моей тоска.

1866

«Гори, гори, моя звезда…»

Гори, гори, моя звезда,

Гори, звезда приветная!

Ты у меня одна заветная,

Другой не будет никогда.

Сойдет ли ночь на землю ясная,

Звезд много блещет в небесах,

Но ты одна, моя прекрасная,

Горишь в отрадных мне лучах.

Звезда надежды благодатная,

Звезда любви волшебных дней,

Ты будешь вечно незакатная

В душе тоскующей моей!

Твоих лучей небесной силою

Вся жизнь моя озарена.

Умру ли я – ты над могилою

Гори, гори, моя звезда!

1868

Федор Иванович Тютчев (1803–1873)

«Ты зрел его в кругу большого света…»

Ты зрел его в кругу большого света —

То своенравно-весел, то угрюм,

Рассеян, дик иль полон тайных дум,

Таков поэт – и ты презрел поэта!

На месяц взглянь: весь день, как облак тощий.

Он в небесах едва не изнемог, —

Настала ночь – и, светозарный бог,

Сияет он над усыпленной рощей!

Конец 1820-хначало 1830-хгодов

Silentium![7]

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои —

Пускай в душевной глубине

Встают и заходят оне

Безмолвно, как звезды в ночи, —

Любуйся ими – и молчи.

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь —

Взрывая, возмутишь ключи,

Питайся ими – и молчи…

Лишь жить в себе самом умей —

Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум —

Их оглушит наружный шум,

Дневные разгонят лучи —

Внимай их пенью – и молчи!..

<1830>

«Сей день, я помню, для меня…»

Сей день, я помню, для меня

Был утром жизненного дня:

Стояла молча предо мною,

Вздымалась грудь ее волною —

Алели щеки, как заря,

Все жарче рдея и горя!

И вдруг, как Солнце молодое,

Любви признанье золотое

Исторглось из груди ея…

И новый мир увидел я!..

<1830>

Весенние воды

Еще в полях белеет снег,

А воды уж весной шумят —

Бегут и будят сонный брег,

Бегут и блещут и гласят —

Они гласят во все концы:

«Весна идет, весна идет!

Мы молодой весны гонцы,

Она нас выслала вперед!»

Весна идет, весна идет!

И тихих, теплых майских дней

Румяный, светлый хоровод

Толпится весело за ней!..

<1830>

«Как над горячею золой…»

Как над горячею золой

Дымится свиток и сгорает,

И огнь, сокрытый и глухой,

Слова и строки пожирает, —

Так грустно тлится жизнь моя

И с каждым днем уходит дымом,

Так постепенно гасну я

В однообразье нестерпимом!..

О Небо, если бы хоть раз

Сей пламень развился по воле —

И, не томясь, не мучась доле,

Я просиял бы – и погас!

<1830>

«Что ты клонишь над водами…»

Что ты клонишь над водами,

Ива, макушку свою!

И дрожащими листами,

Словно жадными устами,

Ловишь беглую струю?..

Хоть томится, хоть трепещет

Каждый лист твой над струей…

Но струя бежит и плещет

И, на солнце нежась, блещет,

И смеется над тобой…

1830-е

Фонтан

Смотри, как облаком живым

Фонтан сияющий клубится;

Как пламенеет, как дробится

Его на солнце влажный дым.

Лучом поднявшись к небу, он

Коснулся высоты заветной —

И снова пылью огнецветной

Ниспасть на землю осужден.

О смертной мысли водомет,

О водомет неистощимый!

Какой закон непостижимый

Тебя стремит, тебя мятет?

Как жадно к небу рвешься ты!

Но длань незримо-роковая,

Твой луч упорный преломляя,

Свергает в брызгах о высоты…

<Апрель 1836>

«Тени сизые смесились…»

Тени сизые смесились,

Цвет поблекнул, звук уснул —

Жизнь, движенье разрешились

В сумрак зыбкий, в дальний гул…

Мотылька полет незримый

Слышен в воздухе ночном…

Час тоски невыразимой!..

Все во мне, и я во всем…

Сумрак тихий, сумрак сонный,

Лейся в глубь моей души,

Тихий, томный, благовонный,

Все залей и утиши.

Чувства – мглой самозабвенья

Переполни через край!..

Дай вкусить уничтоженья,

С миром дремлющим смешай!

<1836>

«О чем ты воешь, ветр ночной?..»

О чем ты воешь, ветр ночной?

О чем так сетуешь безумно?..

Что значит странный голос твой,

То глухо жалобный, то шумно?

Понятным сердцу языком

Твердишь о непонятной муке —

И роешь и взрываешь в нем

Порой неистовые звуки!..

О, страшных песен сих не пой

Про древний хаос, про родимый!

Как жадно мир души ночной

Внимает повести любимой!

Из смертной рвется он груди,

Он с беспредельным жаждет слиться!..

О, бурь заснувших не буди —

Под ними хаос шевелится!..

<1836>

«Еще томлюсь тоской желаний…»

Еще томлюсь тоской желаний,

Еще стремлюсь к тебе душой —

И в сумраке воспоминаний

Еще ловлю я образ твой…

Твой милый образ, незабвенный,

Он предо мной везде, всегда,

Недостижимый, неизменный,

Как ночью на небе звезда…

<1848>

«Слезы людские, о слезы людские…»

Слезы людские, о слезы людские,

Льетесь вы ранней и поздней порой…

Льетесь безвестные, льетесь незримые,

Неистощимые, неисчислимые, —

Льетесь, как льются струи дождевые

В осень глухую, порою ночной.

1849(?)

«Святая ночь на небосклон взошла…»

Святая ночь на небосклон взошла,

И день отрадный, день любезный

Как золотой покров она свила,

Покров, накинутый над бездной.

И, как виденье, внешний мир ушел…

И человек, как сирота бездомный,

Стоит теперь, и немощен и гол,

Лицом к лицу пред пропастию темной.

На самого себя покинут он —

Упразднен ум, и мысль осиротела —

В душе своей, как в бездне, погружен,

И нет извне опоры, ни предела…

И чудится давно минувшим сном

Ему теперь все светлое, живое…

И в чуждом, неразгаданном, ночном

Он узнает наследье родовое.

<Конец 1840 – начало 1850-х>

«Сияет солнце, воды блещут…»

Сияет солнце, воды блещут,

На всем улыбка, жизнь во всем,

Деревья радостно трепещут,

Купаясь в небе голубом.

Поют деревья, блещут воды,

Любовью воздух растворен,

И мир, цветущий мир природы

Избытком жизни упоен.

Но и в избытке упоенья

Нет упоения сильней

Одной улыбки умиленья

Измученной души твоей…

<28 июля 1852>

«Я очи знал, – о, эти очи!..»

Я очи знал, – о, эти очи!

Как я любил их – знает Бог!

От их волшебной, страстной ночи

Я душу оторвать не мог.

В непостижимом этом взоре,

Жизнь обнажающем до дна,

Такое слышалося горе,

Такая страсти глубина!

Дышал он грустный, углубленный

В тени ресниц ее густой,

Как наслажденье, утомленный

И, как страданье, роковой.

И в эти чудные мгновенья

Ни разу мне не довелось

С ним повстречаться без волненья

И любоваться им без слез.

<1852>

К.Б

Я встретил вас – и всё былое

В отжившем сердце ожило;

Я вспомнил время золотое —

И сердцу стало так тепло…

Как поздней осени порою

Бывают дни, бывает час,

Когда повеет вдруг весною

И что-то встрепенется в нас, —

Так, весь обвеян дуновеньем

Тех лет душевной полноты,

С давно забытым упоеньем

Смотрю на милые черты…

Как после вековой разлуки,

Гляжу на вас, как бы во сне, —

И вот – слышнее стали звуки,

Не умолкавшие во мне…

Тут не одно воспоминанье,

Тут жизнь заговорила вновь, —

И то же в вас очарованье,

И та ж в душе моей любовь!..

26 июля 1870

«Все отнял у меня казнящий бог…»

Все отнял у меня казнящий бог:

Здоровье, силу воли, воздух, сон,

Одну тебя при мне оставил он,

Чтоб я ему еще молиться мог.

1873

Алексей Николаевич Плещеев (1825–1893)