А потом зашелся нервным, совершенно неестественным смехом.
— Корпоратив... — отдышался и снова захохотал.
— Всякое случается в жизни, — безразлично высказал Миха. — И в смерти.
Меня попустило, судорожные смешки прекратились.
— Время — деньги. И сон, — поучительно продолжил Удовеня. — Как здесь закончим, настоятельно рекомендую тебе хорошенько придавить подушку. Сейчас сходи, погуляй. Проветрись. Вон, хотя бы со свидетельницей пообщайся. Или сообщницей?
— Сейчас не понял? — я, честно сказать, растерялся, заозирался по сторонам.
Возмущенно квакнула лягушка.
— Ясно, значит, свидетельница, — с выражением абсолютного пофигизма на лице и в голосе сказал Смерть. — Покажись, дева озера. Мертвая дева мертвого озера.
— Э?
Определенно, совет про хороший сон был весьма кстати, нервишки у меня тем утром пошли в разнос. Совсем контроль за своими эмоциями и реакциями растерял.
За спиной послышался плеск воды.
— Приглашаешь к себе? — глядя мимо меня, спросил Миха. — Мы не утрудимся, подойдем.
И рукой мне махнул, мол, потопали.
За зеленью вполне ожидаемо обнаружился берег озера. И весьма неожиданно — девушка, по плечи погруженная в воду. Плечи тонкие, шея длинная, кожа бледная.
— Русалка? — вслух предположил я.
Что было резонно: купальщица, даже сильно в воде засидевшись, едва ли станет настолько бледной, чуть ли не до прозрачности.
— Мы не посягаем на воду, дева озера, ты не посягаешь на землю, — озвучил коллега. — Нет между нами вражды и претензий.
— Кроме дыма вонючего, ты хочешь сказать? — наклонила головушку дева. — Знаешь, как вонь над водой разносится? Фу!
«Дева» выглядела лет на пятнадцать-шестнадцать и была отчаянно некрасива. Маленькие глазки с опущенными вниз внешними уголками. По низкому лбу словно струйки воды спускались тонкие пряди волос, то ли русых, то ли серых. Нос, непропорционально длинный, нависал над тонкими губами и скошенным подбородком. Довершали картину оттопыренные уши и мелкие кривые зубы, которые дева то и дело показывала, скалясь. Или то была улыбка?..
Если я верно помнил (тут сразу уточню: помнил неверно), в русалочий «штат» зачисляли девушек-самоубийц. С таким-то отражением в зеркале немудрено было камнем на дно добровольно пойти...
— Дым — это... — начал было я.
— Если вздумал оправдываться, заткнись, — негромко велел мне Миха. — Не смей. Примут, как слабость, откроют охоту. Ты разжалобился от ее вида? Несчастная уродинка, все такое. Забудь. Уродинка поди успела столько за свою недолгую натворить, что иному рецидивисту и не снилось. Успела ведь, а, любопытная?
— С такими локаторами самое то любопытничать, — буркнул я себе под нос, но дева услыхала.
— П-ф-ф, — фыркнула русалка. — Нужны вы больно, чтобы вас подслушивать.
— Ты все еще здесь, — пожал плечами коллега. — Что говорит само за себя.
Девица изобразила ртом нечто булькающее и ушла под воду.
— Поди за водорослями покрепче занырнула, — Миха махнул рукой. — Скоро опять объявится. Тянет таких, как она, к смерти.
Спорить с ним я не стал, ему виднее. Спросил про другое.
— Что дева мертвая, понятно и видно. А озеро почему мертвое?
Смерть выпростал руку, указывая на другой берег озера.
— Там кладбище. Шуваловское. Соприкосновение зон влияния, так сказать. Ненавижу лекции. И дело пора делать. Дева как вынырнет, можешь с ней поболтать за всякое. Главное, слабину не давай и в воду к ней не заходи. Утянет — крякнуть не успеешь.
Удовеня развернулся и ушел, оставив меня у воды. Поверхность рябила от ветра и водомерок, а дна даже у берега было не разглядеть от мути. Замутило — от алкоголя ли, или же от сотрясения — и меня. С трудом удержался от вызова живого огня: не прямо же на кромке, на тонкой границе земли и воды? Не от страха себя сдержал, просто незачем провоцировать. Эдакий своеобразный этикет, как я его для себя понимал.
— И чего уставился? — русалка вынырнула прямо там, куда был направлен мой взгляд, не иначе нарочно. — Мало того, что дымит, так еще и пялится.
Я как раз ее не высматривал, больно надо. Но Миха сказал ждать здесь, а спиной поворачиваться к озеру? Поищите дураков в другом месте.
Коллегу, его желание сохранить свои тайны при себе, мне было нетрудно понять. И, прямо скажем, мне начхать было на методы Смерти, лишь бы он смог разговорить покойничка.
Выпад озерной девы оставил без внимания, пусть ее. Собака лает, ветер носит. Лягуха квакнет, по воде разносит.
— Чего вы вообще дурью маетесь? — русалочка прикусила в задумчивости нижнюю губу. — Ну, стала жизнь не мила, захотели уйти из-под солнышка — так дойдите до озера, там вас примут, приласкают да обнимут. Нет же! А мне теперь из-за вас тело волочь.
От такой трактовки событий я поперхнулся.
— Тело волочь не нужно, — ответил машинально.
— Да? — русалочье тело приподнялось над водой повыше, подбоченилось. — А виру взять? Дымы дымили, сна-покоя лишили, и все за так? Нет уж!
Ладошка хлопнула по воде.
— Мы не посягаем на воду, — повторил я за Михой почти что слово в слово. — Ты не посягаешь на землю.
Подумал, что при худшем раскладе мне придется биться еще и с этой... красоткой. Затруднение: не приучен бить дам, но как быть, коли дама мертвая? Тогда в лифте-то за жизнь боролся, потом совесть чуть не заела, что девчонку пожег.
«Не о том думаю», — одернул себя.
Вовремя.
Русалка не изменила позы, не сменила оскала-улыбки на что-то иное. Но одновременно с тем преобразилась. Теперь при взгляде в ее сторону позвоночник пронизывало могильным холодом. Кожу как морозными иголками истыкало, подняло табун мурашек и волосы на руках.
Зевнул, широко и страшно невежливо. Показательно.
Джо оказался прав: первоначально воздействие было довольно-таки сильно, но с каждым ударом сердца слабело.
Потер запястье.
— Между нами нет вражды и претензий, — скопировал сухую интонацию Михи. — И не советую их создавать.
— Ты хочешь сказать, — взвилась уродинка. — Что, когда бродячий пес примет твои ноги за столбы и обоссыт штанину, у тебя к нему претензий не появится? Ты такой скажешь: песель, все пучком, хвост и усы торчком. А вонь — ну что вонь? Перетерпится, перетопчется.
Этим живописным сравнением дева мертвого озера повергла меня в ступор. Серьезно, как можно дойти от запаха дыма при нашем с Водярой «общении» к такому вот... перфомансу? Это и есть мифическая женская логика?
Понял: мне такое не осилить. Никому в здравом уме не сладить с подобными доводами.
Потому зашел с другой стороны.
— Ты говоришь: твои ноги, ты скажешь, — я придал лицу и голосу как можно больше безразличия. — Значит, запах дыма был на берегу твоего озера? Твоего личного, единоличного? И сестриц русалок там в тине ни одной, и водник этим озером не правит?
— Ну... это... — маленькие глазки забегали, а я себя поздравил с попаданием.
— Твое же озеро, твое, как моя гипотетически уделанная штанина. Ты и виру брать вознамерилась за вред. Ты — брать — себе — виру — собралась, — разделяя паузами слова для большей доступности, додавил еще сильнее я. — Подчеркну: за тобой надуманный вред, поскольку никого больше с жалобами я не наблюдаю. Почему?
Русалка только хлюпнула вместо ответа.
— Потому что берегов не знаешь, вот почему, — добавил в голос пренебрежения.
И какое-то (очень недолгое) время наслаждался тишиной.
— Потому что день, — по размышлении высказала дева. — Днем старые кошелки дрыхнут на донце, трусят вылезти на солнце. А водяник старее всех, ему все уже до бороды.
Я поднял взгляд к небу. Облака шли плотно, скрывая солнышко.
Наглая уродинка, в отличие от большинства встреченных мной ранее фольклорных существ, выражалась вполне современным языком. Проскакивали тут и там словечки специфические, но это, как говорится: с кем поведешься, от того и наберешься. Сам грешен, порой даже не замечаю, как начинаю выражаться в духе Кошара.
Вывод? Не так уж давно, как мне кажется, ушла под воду эта русалочка. Может, удастся что-нибудь из нее вытянуть? В плане информации об укладе бытия посмертного, например. Скорее, не выйдет ничего толкового, но отчего бы не попробовать? Тем более, заняться мне, пока Миха с телом Вадика на полянке, и нечем.
— И что? — я продолжил гнуть свою линию. — Чья-то леность делает озеро твоей собственностью? Ты гни, да не перегибай.
— Эй! Тебе что, жалко? — гонору в голосе поубавилось, зато проявились нотки, какие я терпеть не могу — нытья. — Глянь: и ты, и приятель твой уйдут целехонькими, а мне всего-то тельце холодненькое достанется. Неужто плохо кому, а?
Эта подводная дрянь выпрашивала у меня труп коллеги, как избалованный ребенок у матери конфету.
С треском разошлась ткань — это я оторвал рукав у рубашки. Ту только на выброс теперь, вся в кровяных разводах, особенно со спины.
Брезгливо поморщился и демонстративно отер ботинок рукавом. На обувь тоже попала кровь.
— Ну ему же все равно! — не поняла намека дева, продолжила канючить. — И тебе плевать, ты не за него держишься, а мне досадить пытаешься. Зачем? Просто так. Могу и обижаю, самоутверждаюсь. Знаю я таких, навидалась.
В нытье прорезалась натуральная обида. Похоже, что давнишняя, давно вызревшая.
— Хочешь поговорить об этом? — вздохнул. — Так я выслушаю, приступай.
«Вешай мне лапшу на уши, это лучше, чем тину на ноги», — мысленно отмахнулся я.
Русалкины откровения мне интересны не были. Я ждал отмашки от Михи. Жаждал вытянуть из покойного Вадика, кто довел его до идеи о загородной поездке со мною, причем в один конец для меня. Хотел узнать, что послужило причиной его внезапной гибели, потому как от подпаленных волосин не умирают. На берегу я убивал время.
Поэтому в жалостливую историю о том, как мертвую деву при жизни задирали за нефотогеничную наружность сверстницы, не особо вслушивался. Фон, он и есть фон. Лягушка квакает — фон, ветви на ветру шумят — фон, русалка хнычет — тоже фон.